Лирическое отклонение

***

На кой, скажите мне — на кой,
Течением уносит прочь от Бога?
Холодной щупальцею обвивает ногу
и накрывает черною волной?

***

Северный подул и в стылых лужах
кувыркались голуби курлыча невпопад.
Я сомнением и водкой шел нагружен.
Человек равно культура, нет — распад.
И спустился по ступеням у водички,
чтоб отлить, подался я вперед.
Чиркнул по граниту, как о серу спичкой
мой ботинок, и на плиты телом я прилег.
И волной противной едкой жижы
окатило с ног меня до головы.
Думал я, что Дьявол меня лижет,
что осталось лишь ко дну теперь пойти.
Но открывши руки я воспрянул,
я поплыл теченья против вдаль,
где рассвет на небесах багряных,
в киновари растворил мою печаль.

ГИМНАСТЕРКА

Окно рассыпалось на мелкие осколки,
треснула рама, задул ветер.
Ты приснился мне в красивой гимнастерке.
Разливал по стаканам бханг, улыбался
и не в пример солнечному дню был светел.
Я радовался, закусывал бханг шоколадом,
привезенный тобой с нагорья Иранского,
дивился ядерному богу дубнинского наукограда,
опоясавшему дом реактивными разрядами.
Ты молчал, и как засмеешься, так бывает,
когда вспомнишь те странные дни,
когда глаза встретил зеленее Луны,
когда в окна ворвался вопль весны,
когда лишь выйдя за порог показалось,
что мы влюблены, кожа разглажена ветром соленым,
с ароматом мятной слюны.

На диване проснулся, ни слова не вымолвить.
На диване корягой разлегся, а хочется встать.
Хочется диван на пьедестал выменять,
чтобы памятником тебе в гимнастерке красивой стоять.

ОТРИЦАНИЕ

Говорит: нет души!
И наверно права.
Все лицом только вышли
и телом принятым однажды.
Правды нет, говорит.
Правда есть, но она
никому не нужна,
потому что опасна, напрасна.
А душа где живет?
В теле что ли красивом?
Или в той голове,
что одна на троих?
Или в космосе, или
в болотной трясине?
Иль в траве придорожной,
души звонкий струится родник?
И куда нам теперь?
Мы же все преуспели.
Отстаем только в том,
что не в силах понять.
Понимание гнет нас,
как в тайге ветер ели.
Понимать... это как понимать?

НА КОГО?

На кого смотреть мне, на кого?
Если в небе солнце, то и тучи.
Если клоп постельный, то и блох
кинет с неба Боженька до кучи.
Что мне пень, когда мое життя,
оборвется ниткой тонкой, не заметишь.
Что твоя воронка бытия,
если черта на дороге встретишь?
И летит покой земной в пургу,
конь стальной, а дерево в копытах,
кутерьму в душе не скрыть. Ко дну
тащит бабку треснувши корыто.

БАЛ САТАНЫ

Я собрался на пир Сатаны,
я копался в костях в черноземе.
Руки черны как крылья вороны,
бьется в глазе осколок весны.

Я курил на пиру Сатаны,
только чуть не подох от заразы,
но зараза напала не сразу
дождалася поздней весны.

Я плясал на балу Сатаны,
танцевал, как последний на рейве,
когда змеи младенцев подъели,
уползая по грязи весны.

Я жевал на балу Сатаны
что-то вязкое, пахло жевачкой,
то ли то была мокрая пачка,
что всплыла из-под липкой весны.

Я блевал на балу Сатаны
от дешевого пива на кране,
и потели ладони в кармане,
как потеет брюхо весны.

Эх Весна ты моя Сатана!
Словно лезвием мя полоснула,
и в говнище свое окунула,
Сатана ты моя весна.

ПЕТЕРБУРГУ

Город нервный и святой
распластался по болотам.
Смачно сплюну я мокроту
и пойду по островам.

Мост какой-то, мост сякой-то,
в рожу дождь и ветер стонет.
В темном небе вспыхнет Сунна,
плюнет искрой Муспельхейм.

Тут же вымажется в серый.
А потом мосты дурные
вздыбят массу над водою,
баржи с говнами вползут.

И пойдут куда-то баржи
под разинутые пасти.
Музыкальное ненастье
низвергает гневный Тор.

Что нам делать тут ребята?
Как прижиться в граде Святом?
Как кукушкой не поехать?
По-вороньи ль возопить?

И ответит нам молчаньем
всемогущий мудрый Один.
Сверкнет глазом, тряхнет усом
и пошлет куда подальше.

ГНОМЫ

Черная туча нанизана на шпиль,
в черных окнах мерцает УФ.
В этот ноябрь, заваливший нас навзничь,
только б успеть сколотить табурет.

Будем просиживать дома мы будни,
Все эти мокрые, злые часы.
Как из-под пола глупые гномы,
словно гниды на свет приползли.

Гномы ручки свои протянули,
силою тащут из кухни во тьму.
Кулаком двину в бороду гному,
и сразу за тем коньячку потяну.

Словим мы одного бородатого
научим бездельника стишки сочинять,
чтобы искусство тварюка косматая
гном от говна умел отличать.

Гномик наденет пиджак вельветовый
и штанишки из шерсти к нему.
Заскачет запрыгает в ботинках по лесенке
и станет тянутся ко светлому дню.

Только вдруг из окошка выстрелит
солнышка зимнего желтенький луч,
гномия радость рассыпется вдребезги,
гномик не столь оказался живуч.

Что же ты милая — стерпится слюбится,
мы же поймаем еще одного.
Воспитаем себе достойную поросль,
пока бьется зимняя стужа в окно.

ПЕТЕРБУРГУ 2

Когда приехали сюда,
забросив Сочи скучный быт,
наш мир поплыл и нам глаза
застлало желтой пеленой.

Я взял пузырь и на углу
распили первый свой пузырь.
Визжали чайки в небесах,
срывали шляпу с головой.

Мы распивали чуть дыша,
взирая на речную муть,
и откупорили пивка,
и зашагали в Эрмитаж.

Мы заблудились в трех соснах,
хоть сосны срублены давно.
Ты закурила анашу,
мы плот поймали на Неве.

И руки по небу летят,
и ноги по реке плывут,
и голова лежит в песке,
мы соберем Петрушки труп.

Мы соберем Петрушки труп,
мы соберем петрушки куст,
мы анашой просыпем путь
и рай земной
и град святой
нам дарит вечности покой...

***

Предчувствия...
Не тронуты лимфоузлы,
но что-то там щекочет,
что-то саднит, зудит.
Кто-то стучит и дверь
нараспашку:
ворона — здрастье!
Ну что, говорит,
будем вить сказки?
Придется поверить в то,
что не тронуты лимфоузлы,
поверить и в то,
что птица несет на крыле
не только перо,
пыль времен,
а весточку
с того самого света,
где или зима круглый год,
или лето.
И года там вовсе нет,
и времени,
и пространства,
и жизни, и смерти.

Я ей говорю: эка рутина!
Скучища! Тоска!
Тут мне часы заводить,
будильники включать,
на работу, с работы,
везде и всегда со мной
время.
То же и с пространством:
куда ни беги,
с кем бы где не встречайся —
плоскость в плоскости,
и фигуры, что вытесняют друг друга
сближением, в вечность.

Глупый ты, человек.
В крике моем, перьев отливе,
не видишь грусти своей
тяготы неутолимые...

***

Я пил из лакуны лунную воду,
бетонный лабиринт прошел маршем,
пока в тесноте осенней утробы зарождался
эмбрион Зимы.

В моих пыльных карманах прятались тени,
из черных каналов золото вытекало,
плыл и я вдоль кромки гранитного лона
в той сонно-зеленой лодчонке.

Качало, блевал, рыбы вопили и дохли.
Новость и рыб поразила:
возвращается странница!
Новость шарахнула и застыли
круги на воде. Область туманная
холодом стиснута,
не высунуть носа из подпола
без островзглядой внутрь тоски.

У пристани стонет фонарь, проглатывает
свет фонаря вездесущая серая стынь.
Из мягкого черепа кто-то выдавливает
серебристый струящийся в марево дым.
Непроглядная, неприглядная, ненаглядная
встать тебе, стыть тебе, выть по тебе.
Ты зарядила орудия мраком морозным,
пургой занесет человечества колыбель.
Кто в ответе за это?