Из Былого 2022. Прогулки с В. Вейдле. 4

(Со стишками и комментариями)

«Перечитывая Владимира Вейдле об умирании искусства»

Врачуют вороны-равены
Соблазны в промысле моём.
Влекут румяные камены
За ойкумены окоём.
Уже не домики – Домены!
Окрестья цепь на раменах.
НоУмен Канта сокровенно
Трепещет в бойких именах.
Но путь кремнист. И ночи звЕздны.
Один, как перст на рубеже,
Гляжусь в распахнутую бездну
Ребёнком Жана Пиаже.

26.01.2022 (7.30)
PS:
В.В.: Да и гораздо позже, когда возросла вместимость и стала тем самым улетучиваться конкретность наших и слышимых нами слов, мы все еще не по-взрослому, куда острее и сильней, ощущали их звук и их внутреннюю форму (в метафорических или составных словах), из чего проистекало два рода последствий, друг другу как будто враждебных, но в равной мере приближавших нас к поэзии. Порой настораживал нас голый звук – «гиппопотам» или пленяло образное имя – «анютины глазки», независимо от предметного значения; порой мы требовали, напротив, чтобы «имя» в точности отвечало «вещи», как тот немецкий мальчик, который хотел, чтобы купца называли продавцом (феркауфман): «он ведь не покупает, а продает»), или как тот, охрипший, которому давали питье против кашля, хустентее, и который переименовал его в хейзертее (питье против хрипоты). Конечно, первоначальный интерес к «слову, как таковому» может легко перейти к вопросам о том, где Анюта и кто такой гиппопотам; но есть слова, которых никто не объяснит, заумные от рожденья или переставшие по недоразумению быть умными. Если они смыслом и обрастут, то смыслом, чуждым языку, существующим лишь для нас, в нашей речи; в нашей домашней, частновладельческой поэзии. (Эмбриология поэзии. 5. Очарование имён)

П. Флоренский: «С жадностью подхватывал я географические и исторические имена, звучавшие на мой слух музыкально, преимущественно итальянские и испанские (…) и сочетал их, сдабривая известными французскими и итальянскими словами, в полнозвучные стихи, которые привели бы в ужас всех сторонников смысла. Эти стихи приводили меня совершенно определенно в состояние исступления, и я удивляюсь, как родители не останавливали моих радений. Правда, чаще я делал это наедине. Но я любил также, присевши на сундук в полутемной маленькой комнате, когда мама с няней купала одну из моих сестер, завести – сперва нечто вроде разговора на странном языке из звучных слов, пересыпанных бессмысленными, но звучными сочетаниями слогов, потом, воодушевясь, начать этого рода мелодекламацию и, наконец, в полном самозабвении, перейти к глоссолалии с чувством уверенности, что самый звук, мною издаваемый, сам по себе выражает прикосновение мое к далекому, изысканно-изящному экзотическому миру и что все присутствующие не могут этого не чувствовать. Я кончал свои речи вместе с окончанием купания, но обессиленный бывшим подъемом. Звуки опьяняли меня».

А по тексту (своему) имело место желание передразнить – то ли Лермонтова (в довес к «кремнистому пути»), то ли В.В.
Но путь кремнист. Луночи звЕздны…

В.В.:
По вине юного Лермонтова, начавшего волшебное стихотворение – столь волшебное, что шероховатостей его не замечаешь, – строчкой с повтором мнимо-однозначных слогов

По небу полуночи ангел летел,

[первая строка стихотворения М. Ю. Лермонтова «Ангел» (1831)]
еще намного более юный Мережковский, услышав слова эти, решил, что существует нечто именуемое «луночь», что ангелы по этой луночи летают, и мог бы на такой основе создать (хоть, кажется, и не создал) целую мифическую космологию. Мифы из превратно истолкованных слов возникали не раз. Афроднта не родилась бы из морской пены, если бы ее финикийское имя, слегка переделанное греками, не было истолковано ими при помощи двух слов их языка, означающих странствование и пену: странницей она стала в пене волн, прежде чем стать пенорожденной. Народы не хуже детей умеют осмыслять слова (но и обессмысливать их), давать им новую выразительность (как и лишать прежней). Юркий «блитц» и впрямь молнией сверкнул, тогда как предок его, древневерхненемецкий глагол «блекхаццен», блистал немножко мешковато; но и обратные примеры не редки: и многие латинские слова утратили во французском, а то и во всех романских языках не только свой вес, но и свою наглядность.

«Свет безумия»

Пускай я умру под забором, как пёс,
Пусть жизнь меня в землю втоптала,
– Я верю: то бог меня снегом занёс,
То вьюга меня целовала!
(А.Б. Поэты)
------------------------

Не дай мне Бог сойти с ума…
Позволь уставшим и незримым
Вернуться Гоголем из Рима,
Презрев доходные дома.
На попеченье старых дев
Не покидай души обрубок.
Не дай живым маньячить трупом
В патриотической Орде.
Позволь друзьям развеять прах,
Минуя нормы погребенья.
Оставь другим благоговенье,
Отпев за всё, в чём я не прав…

27.01.2022
PS:
В. Вейдле. Певучие ямбы. Пожалуй, из самых значительных.

[Конечно, музыка и музыка стиха – или (менее заметная) музыка прозы – две вещи разные. Музыка поэтической речи не знает чистых тонов и точных интервалов между ними. Ее матерьял не тона, а шорохи и звоны, одобренные языком, входящие в его систему и служащие нам для обычной на­шей речи, а также внесистемные интонации и ритмические фигуры, подчиненные, в стихах, другой системе, метру, а в прозе нет; и «свободном» стихе менее авторитарным ритмическим закономерностям. Ритм – явление первичное: до-музыкальное, до-поэтическое, до-речевое; системе языка он чужд; но ни музыки, ни поэзии, ни простой человеческой речи без него себе представить невозможно. Его осознанное наличие, его организованность поэзию с музыкой в первую очередь и роднит, как и наличие неразрывно связанных с ним, интонацией порождаемых мелодий, а во вторую очередь и вне языковая (не условная, а «натуральная») осмысленность некоторых звучаний или их повторов, которые могут осмысляться, при нейтральности звука, одной своей повторностью. Родство не устраняет различий. Музыка, хотя бы и вокальная, может обходиться без слова; песня, ария, романс могут быть спеты скрипкой или голосом без слов; дальше всего она отошла от слова в европейской (единственной в своем роде) полифонической системе. Поэтическая речь без слова не может обойтись: и матерьял ее – словесный, речевой; и ее смысл нуждается в словесных смыслах; при этой опоре и не понадобилось ей создавать столь грандиозных – и самодовлеющих – систем даже и в наиболее системном из ее аппаратов, в метрике. Но и различия не устраняют родства. Не может она и без музыки обойтись, без своей особой музыки, которая, больше, чем что-либо другое, и превращает речь в поэтическую речь, делая ее смысл подобным смыслу музыки: не пересказываемым, несказанным.]

Дальше, в этом очерке, о Батюшкове. О выдающейся музыкальности его стиха (поэзии). А подспудно и о проклятии его дара… В окаймлении Мандельштама, Пушкина, Баратынского, Жуковского…

Есть наслаждение и в дикости лесов,
Есть радость на приморском бреге,
И есть гармония в сем говоре валов,
Дробящихся в пустынном беге.
Я ближнего люблю, но ты, природа-мать,
Для сердца ты всего дороже!
С тобой, владычица, привык я забывать
И то, чем был, как был моложе,
И то, чем ныне стал под холодом годов.
Тобою в чувствах оживаю:
Их выразить душа не знает стройных слов,
И как молчать об них – не знаю.
(1819)

В этот говор валов откликнулся Э.М. – «Батюшковым».

Словно гуляка с волшебною тростью,
Батюшков нежный со мною живёт.
Он тополями шагает в замостье,
Нюхает розу и Дафну поёт.
Ни на минуту не веря в разлуку,
Кажется, я поклонился ему:
В светлой перчатке холодную руку
Я с лихорадочной завистью жму.
Он усмехнулся. Я молвил: спасибо.
И не нашел от смущения слов:
– Ни у кого – этих звуков изгибы...
– И никогда – этот говор валов...
Наше мученье и наше богатство,
Косноязычный, с собой он принёс –
Шум стихотворства и колокол братства
И гармонический проливень слёз.
И отвечал мне оплакавший Тасса:
– Я к величаньям ещё не привык;
Только стихов виноградное мясо
Мне освежило случайно язык...
Что ж! Поднимай удивленные брови,
Ты, горожанин и друг горожан,
Вечные сны, как образчики крови,
Переливай из стакана в стакан...
18 июня 1932

А вероятно – и совсем ещё юный А. Блок. Песня Офелии. Тем более (если к безумию).

Разлучаясь с девой милой,
Друг, ты клялся мне любить!..
Уезжая в край постылый,
Клятву данную хранить!..
Там, за Данией счастливой,
Берега твои во мгле...
Вал сердитый, говорливый
Моет слёзы на скале...
Милый воин не вернётся,
Весь одетый в серебро...
В гробе тяжко всколыхнётся
Бант и чёрное перо...
8 февраля 1899

Однако, здесь мы не о музыкальности и не о «волнении валов». Мы – о безумии. О его предупреждении…
Пушкин… Пушкин посетил уже «попавшего» Батюшкова в его «обители» незадолго (1830) до написания своего (1833)

Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в тёмный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса;
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решётку как зверка
Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубров –
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, да звон оков.

Сопроводив рисунком


Свет безумия… – Это я подхватил у М. Н. Эпштейна. В его сборнике «Поэзия и сверхпоэзия. О многообразии творческих миров» есть коротенькое эссе, посвящённое Гёльдерлину и Батюшкову.
……………………………………………….

[Нам Музы дорого таланты продают!
К. Батюшков
Словно в небесное рабство продан я…
Ф. Гёльдерлин
Поэт, сошедший с ума… Это страшнее, чем ранняя смерть, самоубийство, каторга, дуэль. Над телом властен земной мир, и кто же спорит, что поэты – чужие в нём и поэтому должны, прямо-таки обязаны подвергаться его карам: от властей, врагов, друзей, возлюбленных, от собственной руки, – понести наказание за свою «чрезмерность в мире мер» (М. Цветаева). Но кто же и в мире ином – враждебен поэтам, кто отнимает душу, тот дар, которым и были они любезны богам? Речь не о сумасшествии как следствии людских гонений, пыток, страданий, а о мраке, налетающем внезапно, будто бы без причины, – в ясный полдень жизни.
Есть две жертвы, или два героя, поэтического безумия, которые своим разительным сходством позволяют резче выделить общую закономерность – связь безумия с поэтической устремленностью самого ума.

Середина жизни… Может быть, для всякого поэта здесь есть нечто роковое. Может быть, за каждый яркий, творчески удвоенный день нужно платить днем черным, отнятым, бездушно-беспамятным, и если внешний суд не торопится, настигает внутренний. Карает опустошением, молчанием, безумием.
Данте писал, что «для большинства людей она находится между тридцатым и сороковым годом жизни, и думаю, что у людей, от природы совершенных, она совпадает с тридцать пятым» («Пир», IV, XXIII). Вот и сам он, дожив до 35, испытал ужас духовного затмения:

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
(Божественная комедия, Ад, 1)

Что это за сумрачный лес? Уж не то ли умопомрачение, теневой склон жизни, который ждет тех, кто взошел на ее творческую вершину по солнечной стороне? Чем выше гора, тем чернее тень. Но если и были у Данте виденья, помрачающие рассудок, то все-таки под водительством классически ясного Вергилия выбрался он к победному, всеразрешающему свету «кристального неба» и «райской розы». А Батюшков и Гёльдерлин, тоже бравшие в наставники древних, заблудились на средине жизни и выхода из чащи так и не нашли.]

Ну, а я (в виршике, скромно) прочертил некоторые «вехи» и своего пути…
Для любителей экзотики. Странным образом текст моего СБ перекликнулся (в нескольких местах) с весьма сумбурным и излишне пафосным выступлением одного Великого Политика. 3 июля прошлого года. В День Независимости горячо им любимой (в смерть!) Беларуси. Переклики взяты красненьким. Фото (с места события) с профсоюзным Ордой (Михаилом Сергеевичем) – аккурат за левым плечом Самого – прилагается

[Сегодня Курган Славы стал новой точкой маршрута Патриотов, истинных Патриотов нашей Беларуси.
Мы, современное поколение, помним, что герои Великой Отечественной войны нам подарили жизнь, и стараемся прожить ее достойно памяти этих героев.
Памяти тех, кто создавал этот памятник.
Тех, кто отстоял потерянные в 90-е традиции и восстановил мемориальный комплекс, придав ему современный облик.
Прежде всего, откровенно надо сказать, я хочу поблагодарить здесь наши профсоюзы, которые выполнили поручение Президента несколько лет назад, приняв фактически на свой баланс этот памятник, и привели его в надлежащее состояние, а также руководство Минской области, которое всегда поддерживало профсоюзы и помогало ухаживать за этим светлым местом.
Вообще должен сказать, мы должны гордиться, это наша гордость, что в Беларуси нет даже маленького памятника неухоженного, заброшенного. Даже россияне, зная об этом, высоко ценят отношение белорусов к памятникам Великой Отечественной войны. А их на нашей земле тысячи, тысячи и тысячи, потому что эта земля не просто полита кровью советских людей, советских солдат, белорусов, партизан, подпольщиков, всех членов движения сопротивления, эта земля усеяна трупами наших людей.
Я уже говорил, что та война не закончилась. Она, к сожалению, приобрела новые формы сегодня.
И прежде всего здесь сегодня я хотел бы обратиться к студентам исторических факультетов, курсантам Военной академии, Академии МВД, молодым управленцам и представителям общественных организаций. К тем, кто собрался сегодня здесь, ко всем вашим сверстникам.
Вы – будущее нашей страны. Это не банальщина. Вот здесь почти сто процентов убежденных патриотов нашей Родины. Очень хотелось бы, чтобы вы не потеряли эту страну, именно вы, чтобы вы пришли к руководству нашей страной и сохранили все то, что мы создали за четверть века. Вы знаете, наше поколение в этой жизни уже отметилось. Мы, получив обрубок советской империи, создали суверенное и независимое государство. Вдумайтесь только, впервые в истории, за многовековую историю, тысячелетнюю историю Беларуси. Первое государство. Этим наше поколение отметилось, отстояв ту Победу, которую они нам подарили.]