За то, что живы

Не знаю, какие сны
могут сниться в горелой дважды
развалюхе под снос.
Тем не менее
в час особенной тишины
они просыпались –
не от холода, а от жажды –
это было обоим знамение.

Утолив из бутылки будильники,
они собирались в путь.
Он был проворен и юрок,
но она говорила:
– Миленький,
ты только меня не забудь!
Он кивал, улыбаясь в окурок.

Тишину шагами насилуя,
они выходили в зарю
под фонарное паникадило.
Он говорил ей:
– Милая,
погодь, пока докурю.
И она, улыбаясь, годила.

А затем они шли на промысел,
собирать городские клады,
никому не верша препон,
только люди в первом автобусе
на секунду бросали взгляды
и опять утыкались –
каждый в свой телефон.

И уже к десяти,
покупая сосиски в тесте,
он звенел пузырьками лосьона
при каждом неловком движении.
И пара ближе к сиесте
приходила домой для съёма
пробы и напряжения.

Ускорялось время. Титаник
уже не шёл, а бежал
к айсбергу, в преисподню.
А дом, такой же изгнанник,
отдавал им последний жар
впитанный за сегодня.

Потому что, как ни злословь,
как ни фыркай в платок бумажный,
демонстрируя позывы,
в этом доме спала любовь,
чтоб проснуться в обнимку от жажды
и напиться за то, что живы.