Среди прочих таинственных смут

Среди прочих таинственных смут
И насмешек сего мироздания
Есть и этакий: ближнему ткнуть
Напоказ свои мега-страдания:

- Не стегала вас, справненьких, жизнь,
Не рвала на куски безысходностью,
Не совала в глаза миражи,
Светлый рай, обернувшийся подлостью.

Не сулила побед на войне
И добычи, поделенной поровну.
Вы же, росшие в мирной стране,
Не дрались и не нюхали пороху.

Не сражались за каждый кусок
И волчицей не выли подраненной…
…Этот стон, как зыбучий песок,
Вязкий способ найти оправдание.

Ни заслуги твоей, ни вины,
А судьба из кусочков слагается.
Плоть от плоти увечной страны –
Принимай все, что к ней прилагается.

Свой багаж собираю в тюки,
Чтоб внутри сохранить  до мгновения: 
И тяжелые плиты тоски,
И легчайшую ткань вдохновения.

Но в моем среди прочего нет
Ничего, кроме самого малого:
Ни упреков разменных монет,
Ни скулежа товара лежалого.
*

Источник вдохновения и строк:

Помню, спросила бабушку про самый большой соблазн, которого ей удалось избежать.
И она ответила, что это был соблазн козырять пережитым. А пережила она немало: от лагерей, погибшего на руках ребёнка, голода и унижения до нищеты, скитания по городам и пропитавшего её насквозь одиночества.
"Понимаешь, есть такой особый шик - ткнуть каждому под нос своё безоговорочное горе, чтобы быстро угомонились в своей сытости, поняв, что не нюхали пороху настоящего, не стегала их, справненьких, жизнь своей колючей плетью, не рвала на куски безысходностью, не заставляла выть по ночам волчицей раненой, биться за каждый кусок, сносить то, о чём и слов-то не подберёшь сказать.
Ткнуть...и забраться на ступень повыше, чтобы притихли, застыдившись своего, несопоставимого с моим. И не смели потом заикнуться о том, будто тоже что-то поняли в этой жизни. Не доросли, не дострадали, не дотянули. А, значит, кыш под лавку, и чтоб не отсвечивать!
Но потом поняла однажды, что нет большего несчастья, чем меряться тем, чего ни один человек добровольно не выбрал бы.
И я бы точно не выбрала. Сидела бы у окошечка в светлой квартирке и пришивала тончайшие кружева на батистовые рубашки, да детей нянчила, да мужа любила, да в кино бегала, да в Коктебеле дачу снимала...
Разве выпавшее мне приподняло меня над кем-то? Или просто высушило всю нежность, просолило слезами и местами настолько озлобило, что только и хотелось одно время, как каждого попрекнуть тем хорошим, что мне не досталось?
И я замолчала. Никому больше не рассказывала. Нигде не пользовалась. Никогда не сочла возможным превратить в аргумент, к нулю сводящий жизнь тех, чья доля получше.
Но соблазн был, признаю. И какой."
Много лет прошло. И моя жизнь набрала свои горькие тюки. Но вот только раскупоривать их я тоже не считаю нужным.
Не разменная это монета. Не товар для превосходства. Не реклама.
Жалкий способ собрать одобрение, сострадание, любопытство, жалость, интерес.
Нет такой надобности.
Равно как и нет заблуждения, будто люди, которые не пострадали, неполноценны.
Неполноценно считать страдание тем флагом, которым хочется помахать там, где больше нечем.
Лиля Град