Цаган-Бурхан

Я слышал: в монгольских унылых улусах,
Ребенка качая при дымном огне,
Раскосая женщина в кольцах и бусах
Поет о бароне на черном коне...

***

Где солнце встает над рекой Букукун,
Там всадников тыща прошла чрез границу.
Минувший волны больших красных коммун
Барона отряд шел на Халки столицу.

Тибетский конь ветра гнал конницу быстро
К Урге, что под игом китайским стонала,
И с ёлок от громкого всадников свиста
Ворон чёрных стая в испуге слетала.

Ведомый самим белым богом войны
Казачий отряд встал под городом в лагерь.
Костры разожгли и над ними чаны
Кипели с похлебкой из павшей коняги.

Отказ получив разместиться в столице,
Болезней боязнь – был китайцев предлог,
Законы добра забыв в гнева зарнице,
Как тигр приготовил смертельный прыжок.

На черном коне, сам – в вишневом халате
Заехал один он в степную Ургу.
Георгия блеск, пламеневший в закате,
На сердце подобен солдата штыку.

Проехав по улицам грязным, холодным,
Узнав о противнике главное, суть,
К себе привлечен был китайцем безродным,
Когда на часах тот подумал заснуть.

- Как смеешь, подлец-часовой, ты храпеть?!
Жгла тело солдата баронова плетка.
- Тебя я заставлю о том пожалеть,
За сон на посту - гауптвахты решетка.

Четверку ведун-азиат разглядел
Счастливым числом для решающей битвы.
Бойцами степей отряд русский пестрел,
Сменяя частушки буддийской молитвой.

В день первый клевали вороны у павших
Глаза у подножья холма Мадачан.
Три сотни бойцов в танце смерти плясавших,
Рубили врагов из Буланских казарм.

Орда желтолицых числом в сотню сотен,
Заняв на закате себе высоту,
Не ведав того, что их путь безысходен,
Штыками оскалилась словно в бреду.

И сотни коней, неся демонов сечи,
Топтали патрульных на Богдо-уле.
Удачей и славой отряд был отмечен:
Спасен из темницы был Богдо-гэгэн.

На третий день боя, дав ратникам отдых,
Костров зажечь тыщи барон повелел.
Врагов чтоб отваги и чести лишенных
Печали и ужаса жаждал удел.

Страх выел глаза желтолицым китайцам,
Чтоб легче им с жизнями было прощаться.
Подобные схваченным клеткою зайцам,
Мечтали от смерти бы в бегство податься.

Свист пуль не пугал скакуна вороного,
Летящего ястребом сквозь поле битвы,
В кровавой жаре февраля ледяного,
Как в масло вошедший заточенной бритвой.

Дым пороха выел морозную свежесть
И город оделся в наряды пожаров.
Хранивший монголов священную древность,
Ревел он от кровью залитых базаров.

И с боем литавров грудного мотора
Катилися головы с плеч у китайцев.
Лязг чищенной стали винтовки затвора
Симфонией стал под вокалы страдальцев.

Меж струй пулеметных и грохот орудий
Бежали из города жалкие трусы.
Спасая свой скарб на тангутском верблюде,
Укрыться хотели в далеком улусе.

И в два по полудню по главным дорогам
Урги прошагал триумфально конвой,
И, сидя в седле на коне чернооком,
В лучах ратной славы бог битвы живой.

Повисли на ветках Иуды потомки:
Петлей обратились евреев мечты,
А с ними с наживою полной котомкой
Висел мародер и другие скоты.

Свободна Урга! Скоро Халка всецело
Свою неподвластность в боях обретет.
Спустя семьсот лет из песка времен смело
Страна Тэмуджина обратно придет.

Прошло много лет с той решающей битвы,
В которой, летя сквозь свинца ураган,
На черном коне под степные молитвы
Разил неприятеля Цаган-Бурхан.

Но время богов на земле скоротечно:
Иному – распятие, этому – пуля.
Война у людей же всегда бесконечна…
Спи крепко, усни, дорогой мой сынуля.