Обыкновенная история гробовщика Кёртиса

Обыкновенная история гробовщика Кёртиса
Умирать лучше осенью… Странная тема для разговора. Но рано или поздно ангел смерти приходит за всеми. И лучше быть готовым к его встрече без капризов, яростных речей и горьких дум. Почему же осенью? Ответ прост, земля прогреется от солнечных лучей. Станет мягкой, теплой, нежной, родной, как мать. Она будет покрыта зеленым ковром трав, пестрых цветов. Аромат горьких листьев, уходящего лета, уходящей жизни.
Меня зовут Кёртис. Точнее, это прозвище. Но мое настоящее имя значится только в документах. Во всех остальных случаях я откликаюсь на это незатейливое прозвище. Мне оно подходит больше. Я, как будто, закрываю им свое прошлое и впускаю в мир настоящее. Уже 13лет я работаю управляющим местным кладбищем в небольшом городке на восточном песчаном побережье. Я забираю у людей надежду и горе и  подменяю их новыми знаниями о земле и цветами, которые уже никогда не вырастут из своей полимерной основы. Как бы ужасно не звучало слово «гробовщик», но оно необходимо в нашей жизни, как воздух, для еще дышащего человека.
Лето выдалось настолько знойным, что земля была не просто теплой, она была белой от лучей. К обеду поверхность нагревалась так сильно, что ступни в кожаных туфлях готовы были свариться до красна. Но я не мог себе выглядеть, как человек, который развлекается и смеется. В это лето я позволил себе не носить только пиджак. Но и данный поступок требовал от меня мужества. Вот и сейчас, идя вверх по глиняной тропе, обросшей с краев жесткой травой без дождевой воды, я ощущал, как по спине от жестоких солнечных лучей под белой рубашкой бежали струйки холодного пота. Накрахмаленный воротник стал оседать, а вьющиеся волосы стали на кончиках сухими. Трещали кузнечики, воздух был тяжелым и серым. В потоках солнца плавали частицы пыли, как небольшие корабли, которые уже никуда не спешили. Но спешил  я. Перед каждыми похоронами я любил проверять все еще раз, самостоятельно. В некоторых профессиях можно многое исправить. Но в моем случае, я не мог ошибиться ни разу, поэтому, не смотря на гудящую жару, я шел вперед, пока не свернул с главной дороги и пошел по узкой тропе. Тропу вытоптали с годами в эту часть кладбище. Рядом была небольшая часовня с большим черным крестом из гладкого камня. Издалека она смотрелась маленькой, но, подходя ближе, понимал, сколько в этом здании сил. Часовня была старая, нижние блоки были покрыты зелено – серым мхом. Он стал единым целым с камнем и задерживал слезы боли, слезы скорби, поэтому часовня простояла так долго, не разрушаясь. Тот, кто ее проектировал и строил, понимал, что немного живого способно оберегать от силы разрушения.
Я обогнул часовню, потом пару могил, пока не остановился возле ямы, из которой доносились голоса. Ребята потрудились на славу, если можно употребить данное слово в таком месте. Я подошел к краю и нагнулся в черную рану земли.
- Как дела?
- Здесь прохладнее, Кёртис, - один из моих рабочих рассмеялся. С годами страхи и суеверия уходят. Люди начинают привыкать ко всему, даже к тишине, горю, уходу. С работой все становится обыденным. То, что большинство избегает, перекрещиваясь, на моем лице вызывает понимание.
- Все ли готово, Фред. Не хочу торопить Вас, ребята. Но завтра мы должны отработать к нам доверие.
- Мы знаем, - с лица ушли улыбки. Я поморщился, мне не хотелось сгущать краски.
- Дайте, я посмотрю. Вылезайте, пора обедать.
Я завернул рукава рубашки до локтя и спрыгнул в готовую яму, проверяя своим ростом высоту. После обзора я, удовлетворенно закачал головой. Не люблю, если, во время процессии что – нибудь случится из – вон выходящее. Я провел рукой по стене. Местами были видны оборванные корни растений. Земля настолько просохла, что смотрелась усталой и постаревшей, но пластами, которые помнят поколения, как не помнят люди. Нужно сказать, чтобы завтра с утра отлили вокруг водой. Дышать будет легче. Обещают дождь, но, если он не подоспеет на помощь, люди будут задыхаться не только горечи. Я не был настолько набожным, но последнее пристанище должно быть уютным. Я еще рассматривал слои, чтобы нигде не осыпались (мои ребята привыкли к моему склочному характеру), когда я услышал голос. Но в яме голоса искажались, они становились тягучее и тише. Однако свое имя я расслышал хорошо. Показалась голова Фреда.
-Кёртис, тебя спрашивают. Женщина, - Фред понизил голос. Фред был человеком стереотипных правил, который считал, что слабому полу не стоит приходить одной на погост, не стоит решать такие вопросы, связанные с моим ремеслом. Но за годы работы со мной, он стал более миролюбивым, понимая, что работа, есть работа. И мы не имеем право порой думать, как нам хотелось. Фред протянул мне руку, я вылез из могилы, обтряхивая брюки. Руки были тоже в земле, так что пришлось достать платок и промокнуть его джином из бутылки. Я не запрещал  немного выпивать ребятам. Работа была тяжелой как физически, так и морально. Но я хорошо платил, поэтому в моей компании не было пьянства. Люди знали меру. Они уважали смерть, как и я.
Я поискал глазами. Фред указал рукой. Женщина отошла к одному захоронению, где рос мощный ясень. Сколько же сил мы вложили, чтобы его не выкорчевали под пристанище, поэтому теперь он шумел ветвями в благодарность за добро, которое не часто встретишь у людей. Рядом была деревянная скамья с металлическими узорными ножками. Я прошел к ней, обтирая руки проспиртованным платком. Женщина стояла ко мне спиной, так что я мог разглядеть только летний костюм, приятного зеленого цвета и черный платок, покрывающий голову, из шелка. Он блестел на солнце, местами отливая синевой. Женщина повернулась ко мне на шаги. Было видно, что за небольшой срок лицо молодости похудело, в нем исчезло часть здорового румянца. Я часто видел, как горе вгрызалось в юные лица, превращая в старух и стариков. Я к этому привык. Но в этой женщине чувствовалось нордическое мужество, которое было гордым, и не допускало старости. Лишь серо – фиалковые глаза отливали чернотой ушедших дней, что, смотря в них, меня затошнило. Я сделал тяжелый вздох, не стоит пускать чужое боль в себя так глубоко. Ничего не поделаешь: человеческая жизнь должна иметь завершение. Но в ее глазах не было слез, они высохли. В них остались осколки разбитого зеркального прошлого.
- Я, Кёртис.
- Мне сказали в компании вашу фамилию. Но уточнили, - Я сухо улыбнулся.
- Верно, указали. Но с чем вы пришли? – Я понимал, что деликатность важна всегда, но мне нужно еще успеть проверить, как обстоят дела в ритуальном зале церкви. Слушать, длинные нотации потом мне не хотелось, если в церемонии что – то будет нарушено. Люди суеверны и многие боятся смерти, поэтому им нужно заверение, что все пройдет, как нужно, без запинки.
- Ах, да простите, - женщина, словно, уловила мои размышления, - Я вас задерживаю. Меня зовут Ромильда. В прошлом году мои родные обращались, чтобы похоронить мою сестру, миссис Нотис, у нее был рак.
- Я помню миссис Нотис и ее похороны, - я прищурил взгляд, я не мог вспомнить эту женщину на похоронах. Такие белые локоны я бы запомнил обязательно, у меня профессиональная память на лица. Я помнил каждое фото на надгробии. Но сейчас женщина врала, у ее сестры не было рака, у нее был обычный суицид, - Но я не помню Вас. Вы не довольны чем –то? – такие случаи бывали редки в моей практике, но все же.
- Нет, что Вы. Конечно, нет, - робость женщины ушла, в ней появилось решимость, - Я хочу поменять надгробие. Моя сестра никогда не любила черный цвет, - Глаза женщины блеснули гневным огоньком.
- Я выполнил только заказ. Во – вторых, черный крест – отражение не покоя.
Гостья ощетинилась, понимая, о чем я имею ввиду. В ней проснулась животная сила мщения, животная сила быть сильнее в нашем изменяющемся мире.
- Вы осуждаете! – она нервно раскашлялась.
- Воды? – женщина отрицательно покачала головой.
- Я лучше бы закурила.
На такие случаи у меня был портсигар, я сам не курил. Но люди порой не хотели успокаиваться без едкого дыма. Им будто становилось на время стыдно, что они живы, и так они быстрее сократят положенный срок. Я порылся в карманах и достал портсигар.
- Давайте, присядем, - я указал рукой на скамью. Явно дело будет из нелегких. А в ногах нет правды. Я протянул сигареты, она изящно взяла. Я помог закурить, тщательно затушив спичку. Женщина не курила. Факт, но она упрямо и элегантно сделала несколько затяжек, закашляв снова. Фред неодобрительно что – то забурчал вдалеке. Но она не обратила внимания.
Я ждал, гостья молчала. В ней боролись чувства. Она дрожала, а взгляд стал пустым. Я решил заговорить первым.
- Нет, я не осуждаю. Как и время прошло, когда люди избегали черной метки на семье. Но все же – это скверна, которая не должна быть.
- Вам, как будто известно, что должно быть.
- Конечно,нет, не спорю, - годы научили меня соглашаться с клиентами, спор – опасная дорога, - Вы спросили, осуждаю ли я. Я вам, говорю, нет, - Я поморщился.
- Вам неприятен дым.
- Нет, не приятен. Думаю, что им тоже.
- Кому им? – женщина скептически посмотрела на меня.
- Людям, которые нашли приют здесь. Слишком знойным и пыльным было лето. Дождей не было. Любая искра превратит их дом в пепелище.
- Адская жара.
- Вы верите в ад?
- А вы нет? – Я снова улыбнулся, понимая, что взгляд женщины красив, было бы жалко отправлять ее на разогретую сковороду, - В рай я верю больше. Но каждому воздаться за веру его. Хотя ад я не рассматриваю, как место чистилища.
- Сколько лет вы работаете здесь? - женщина не могла произнести затравленное слово.
- Гробовщиком? 13 лет. Когда – то я мечтал быть врачевателем. Но гробовщик – тоже врачеватель последнего пути.  Не стоит испытывать неловкость от моей работы. Странно, как люди не боятся, каждый день себя убивать, но боятся такого простого слова. 13 лет – я обхожу место каменных цветов. И удивляюсь месту покоя и тишины. Как все обыденное становится ненужным и пустым. Никто не бежит. Душа теперь находит место для отдыха, для очищения. Почему же должны быть существа, которые будут нарушать эту идиллию? Черные ангелы – это ангелы наказания. Белый ангел должен прощать, черный должен учить, как жить, чтобы тебя простили. Не греши – и черный цвет станет мягче.
- Все же осуждаете, - гостья тщательно затушила сигарету.
- Нет, что вы. Зачем? Мне ее жаль. Ведь, она больше не сможет многих вещей. Я обхожу часто кладбище. Это моя работа – заботится. С заботой я успокаиваюсь сам, понимаю, что я рожден не зря. Я смотрю на лица, которые все видят, понимают. Но уже никогда не смогут изменить в своем времени ничего. Они научились важному правилу, которому нам придется научиться еще. Если вспомнить крест для вашей сестры. Я лично сам ездил за ним в город. Черный гранит - гигант. Гранит таинства. Гранит печали. Не так много суицида в городе. Тем более, я точен и обходителен. Но, когда я его вез, накрыв его белым полотном от назойливых взглядов, я подумал тогда. Как тяжело было вашей сестре, ей не хватало тепла. А черный цвет впитает в себя больше солнечных лучей, -  Я обтер лицо платком. Жара. В ногах слабость, - Я подумал тогда, что человек думает, что ушел с черной дороги и сразу попадет к Богу. Но, вот он оказывается у ворот, а там длинная очередь, словно к зубному доктору. И каждый норовит приблизиться быстрее. Но думаю, что вряд ли ему это удается. Исходя из этого, приходишь к выводу, почему я должен осуждать? Я испытываю жалость, что человеческая жизнь так коротка. Ясень  ценит минуты больше, чем порой человек. И он не боится стареть.
Я встал со скамьи. Зной не падал. Нужно все успеть.
- Вы мне отказываете в просьбе?
Я пожал плечами.
- Вы сказали, что человек учится важному правилу, - я кивнул головой, - Какому? – женщина прошептала, пытаясь заглянуть ко мне в душу широко закрытыми глазами.
- Любить в смирении, - Я еще раз окинул женщину взглядом. Я вспомнил этот черный платок на голове. Я сам его поправлял на ней, когда она приняла покой. Ведь люди боялись скверны суицида, - Я куплю вам белого ангела. Он будет вас охранять.
Когда я оглянулся. Гостьи уже не было. Какой же зной нынче. Травы пахнут сильнее. Значит, настигнет дождь. Смоет пыль, камень заблестит в лучах. Не важно, что он черный. Главное, что душа будет с белыми локонами, пусть и в черном шелковом платке.