Первенец. Сборник давно написанных

ПСИХОТОЧКА

Надет куртец.
Подвязан поясок.
В желудке булькает вчерашний посошок.
В башке клубится северная муть.
Лишь взгляд на облака
даст глазу отдохнуть.

А коли серой заволакивает разум,
Гляди в зеркальный мрак воды.
И наблюдая час за часом движенье
Рухнувшей с древесной высоты
Позолочённой осенью листвы,

Смотри и пей из фляги пустоты.

ПОТУСТОРОННОСТЬ

Сторона обозначена —
влево и вверх,
там, где ветер не терпит
голых утех.

Молчаливый покой
где хранит воротник.
По холодной реке
гонит серый ледник.

И на грязь мостовой
прилипает глазурь.
Ты от колкого снега
Веки зажмурь,

чтобы вдруг не ослепнуть,
и до лета дожить,
и в лазури небес
сизый мир утопить.

ДВОРНИК

Влажность узоры рисует на стеклах.
Выключен свет.
Дворник лопатой шаркает бодро.
Крошится снег.

Чайник эмалевый шумно попыхивает,
паром плюет.
Дворник усталый упёрся лопатою
В каменный лёд.

Ночь отступает, окно возгорается
в пламени дня.
Дворник счищает ночи окалину,
Тайну земную храня.

КРАТКОСТИ

Испещрен,
исследован,
извилины,
борозды.
серым,
студенистым,
плавленый
как сырок,
жирным,
сокрытым
под панцирем
черепа,
трепетный
жадный
упитанный мозг.

***

Мир без поэзии
Пепельно-сер
И пресен как все,
Что имеет предел.

***

Искрится город. Снега много.
Миногу замороженную ем.
А рядом пьет компот моя зазноба.
Доем и выйду на совсем.

***

Пока работает желудок,
а печень выдает фермент,
кишечник просит комплимент,
и мозг в смятеньи обречённый
заплывший жиром словно мент,
скупой на мысли, словоформы, рифмы.
И колебания сознанью не дают смириться,
сознанье стонет и от воя нам не скрыться.

БЕСОВСКАЯ КРАТКОСТЬ

Извилистые корни разрывают мрамор.
Скрипят гробы, и шепчет Бог с небес:
Отверг ты в голубое небо эскалатор,
танцует на твоей могиле бес.

ГОРИЗОНТАЛЬНОЕ

Однообразит горизонт рисунок,
Вычервляет из души гнильцу.
Можешь сдохнуть ты в объятьях своих пленниц.
Можешь выжить, задушив в объятиях мечту.

Примитивит горизонт палитру
Голос дрогнул. Потекла гнильца.
Быть тебе хоть королем, хоть президентом,
все равно раздавит тело пустота.

Горизонт приматом оседлал границу.
От гнильцы избавиться не каждому дано.
Может лучше с хищной птицей породниться,
чтобы камнем с жадностью упасть с небес на дно?

ПОСВЯЩАЕТСЯ СДВ(г)

Возникнет вдруг,
что раньше называл недугом,
так пусть желанье ныне станет тебе другом,
что ранее отвержено тобой,
теперь явит небесный неземной
свой лик.
И трепет встречи предвкушения
подарит радость, вдохновенье.
И вдруг я вскрикну:
— Эй постой!
Ведь я не тот,
не голубой,
не человек луны,
не гибкий разум,
мой точит дух
интеллигенции зараза.
Я в пыль крошу либерализм.
Плюю в ту что левее из десниц.
На правую готов заклятие накласть,
иль пригвоздить, распять, чтоб не украсть.
Да будет жизнью наслаждение!
Татуировке "всласть!"
Мое почтенье!

В БАНЕ

Пьяный в бане, взглядом в пол,
Ноги вытянет столбами,
Жаром сделает укол.
Сердца стук проводит к маме.

Вроде жив... А мама стонет,
гладит по челу рукой,
пот стирает, дышит пеплом,
выгибается дугой.

По спине шероховатый,
дух горячий, дух сухой.
Следом влажный дух, косматый,
С дуболистной головой.

Капли, струи, красны слезы,
и душа горит огнем.
— Мама где ты? — Мама рядом.
И глаза как водоем.

— Спи сынок. Твое сердечко
Во моих руках дрожит.
Брат поставит тебе свечку.
Брат не пьющий, будет жить

А тебя родной с собою
в Преисподню заберу,
коль противишься ты строю,
что так много лет в строю.

Коли Бога ты разгневал,
будь повинен и склонись!
Тело дрогнуло. Колени
изломились, поддались.

На остывшем снежном ложе
он лежит розовщек.
Санитара совесть гложет,
что не смог приехать в срок.

БЕЗРАССУДСТВО

И нет тому пути,
кто суть не знает ночи!
Великий царственный покров
пусть окружает темнотой.
Ты в свете смысла не ищи,
смотри в величие ночи! Ропщи!
Пред таинством запретных сновидений.
Но нет! Диктует интеллект:
Хватай свой табурет,
тащи бумагу, ручку и вино.
Ведь только в слепоте ночной
Рождается бессмертное...
Ничто! Бессильный интеллект!
Что вечное твое стремленье
К росту? Не спать, творить
Упорно и без спросу!
Ты словно жадный кровосос
мешаешься в постели,
гонишь сон.
И бледным светом озаряешь
темные пространства.
На кой твои мне
кувырки, коли я тот
кто в нижнее стремится
Царство?

СНЕГОПАД

Сыпет мука. Небо черно.
Земля бела. Стынет рука.
Лёд на реке. Светится мост.
Стонет трамвай. Бычится взгляд.
Водитель упёрся в жопу другого,
и вечер теряет цвет. Снегопад.

Остыла река. В куртке тепло.
Небо как дно. Шерстью в лицо.
В кармане табак. Курю натощак,
упершись в трамвай,
как жопой к жопе медведицы спят
и вечер как-будто смыслом наполнен. Снегопад.


УЖИМКИ ВНУТРЕННЕЙ ОБЕЗЬЯНЫ

Мои попытки жалкие - ужимки:
ухмылки из-под шляпы,
кашель из воротника.
Приеду может на родителей поминки
издалека.

Мои ужимки видно невооруженным,
слепой и тот их без труда узрит.
Там плит гранитных, скользких скрежет,
Та голос родственный, что давно забыт

То обезьяна скачет на поминках,
гримасы корча, оттопыря щи,
той обезьяне важно быть прибитой
в кущи, что тело ренегата сберегли
до времени петли.

ПАЦАНАМ...

И на серебряной перине,
Остывшей, словно ледяной пупырь,
Мертвее бледного слоями лягут тени
Мир приутихнет, помолчит весь мир.

И в тени распознаю лица Ребят,
в чьих жизнях крику места нет.
Сложили парни пистолеты.
И души их рассеет первый свет.

НАПОМИНАНИЕ

Искрился воздух. Город встал.
Я сам себе напоминал
ту тварь, что ночью
прячется в ветвях,
зловонный нагоняя страх.

Широк в плечах, мордаст, гориллист.
И не смотри на то что глуп,
Я чист и к внешности придирист.
По виду денди, но по сути — труп.

ПО ПРИЕЗДУ

Приеду - в рюмочную сразу.
Там пропущу одну иль две.
На распродаже выберу белье.
И двинусь сквозь пургу я по компасу.

Татарин будет ждать меня у Башни.
Вчерашним дымом я не ограничусь!
Ромашку или красноклювый амариллис
Схвачу в киоске, вспомнив о домашних.

С букетом мокрым в дом внесу воды я,
тряся давно немытой головою.
На треть иль полупьяною ордою,
за мной внесутся сущности пивныя.

Замолкнут перед ней, утихнет буря.
У ног на задних лапах скачет пес
В ее глазах я вижу густоту опийных грез.
Стоит ребром вопрос: — А не принес ли дури?

— Конечно же принес!
Вот только нос с мороза
в чайник окуну я.

ЛОМКА

свет по стенам елозит, скользит,
измеряет комнаты габариты.
диван ускользает от наглых лучей.
был диван наш, а теперь он ничей.

нас разбросало, как граната рубины,
на север, на юг, на восход, на закат.
Печальные, милые, постные мины
бывших веселых коренастых и длинных
и просто ребят.

Жили в беспечности, выли от радости,
если и принимали то только для храбрости.
Где мы теперь? Нас — нет,
Мы — слуги прожитых лет.

СТАРОСТЬ НЕ ХВОРОСТ

Старость не хворост,
не хворь и не смерть.
Не станет внезапной тяжелая ноша.
Остывает душа, тихо падает снег.
Был молодым и остался хорошим.

В горле тепло от хруста зимы.
Луч пробегает по сморщенной коже.
жизнь я познал, когда был молодым.
Счастья познать не удастся быть может.

КТУЛХИАНСКОЕ

Шум морской волны приснился не случайно:
август того года в сердце оживал,
где бабушка, сгорбИвшись, торговала крабом,
а за ее спиною белел морской вокзал.

Подуло с моря ветром, забултыхались шлюпки.
Бабушка сутуло собрала свой скарб:
рыба и моллюски занырнули в сумки;
из ведра глумливо машет клЕшней краб.

Ты стояла ровно, в бирюзу смотрела,
панцири креветок сплевывала вниз.
Август загорелый, солнечный и нервный
вдруг наполз на город массою кулис.

Ты накинешь кофту цвета кальвадоса.
Чайка приземлится — голубей гроза.
Из-за уха вынешь тугую папиросу.
Чиркнешь о коробку спичку, к носу поднеся.

Подойду я сзади, стисну шею нежно.
Золотистый волос упадет с плеча.
Крабьи мои клешни холоднее снега.
Щупальцев объятья студенее льда.

Ты моя голубка любишь есть моллюсков,
и креветок панцири под вечерний бриз.
Мы с тобою, детка, кувыркнемся в шлюпку,
унесемся в море в вечный наш круиз.

НА ДНЕ РОЖДЕНИЯ

Белеет в темноте сугроб.
Сверкают в черном дне планеты.
Далек рассвет, мороз окреп.
И с крыш во двор наносит ветер снег.
Где стонет взрослый, там в ответ
смеются радуются дети.

Но замер город, взгляд суров.
Чернеет дно над ним, искрится.
Рассвет далек, блестит сугроб.
К ногам с карнизов ледяная спица.
Падет пред взрослым:
мир жесток!

Ребенок руку ущипнет,
и нос краснеющий потрет
и в правде взрослой усомнится.

НИ НА

Непонятна глубина,
и пучина не видна.
Нет ни берега, ни края,
ни поверхности, ни дна

Может то не глубина,
коль причина не ясна:
отчего пустыня рая
как трюмная пустота?

След привратника простыл,
ни ворот и ни перил.
Золотых ступеней лестниц,
ни ступал, ни исходил.

Вдалеке горят мосты.
В темном нету простоты.
Ни нащупать, ни увидеть
счастья райского кусты.

Мы ни то, и мы ни се
Много нас и мы никто,
Оттого что никому мы
не давали ничего.

Но тогда зачем живем,
но тогда зачем поем,
Но когда же обретем мы
упоенье забытьем?

НЕБЫТЬ

не буду ходить
по ****ям, кабакам,
борделям. не буду
терять по каналам,
траншеям друзей.
не буду стоять
на углу, запахнувшись
в неделю похмелья,
чтоб не быть
изгнанным
из мира взашей.
не буду
сопливым, не буду
холенным,
не буду святым,
молодым иль чудным,
иль глупым, иль умным,
иль красно-слоенным,
зеленым,
как сизо-малиновый дым

А буду трухою,
листвою осенней
валиться под ноги
шуршать и скрипеть.
по паркам слоняться
кружением страстным
гореть и дымить,
чтобы небыть узреть.

БИТВА ЭКСТРАСЕНСА

экстрасенс проплывает.
за бледной рукой
дух плетется покорно,
как цепная собака.
экстрасенс разъярен,
тьму пинает ногой.
тьма таит, что на теле
скрывает рубаха.

то ли крест, то ли шрам,
то ли криво набитый портак,
распознать этот знак
удается не всяким.
дух куда-то уполз,
тихо пискнул, иссяк.
экстрасенс разъярен
и глаза полны страха.

куст шепнет, хрустнет ветвь:
только прямо смотри!
сзади призраки тьмы
затевают облаву.
экстрасенс обернулся
и кровавой слюны
полны пасти распухли,
скрежещут зубами.

сединой волоса темны
вмиг поросли
горла хрип...
амулет получил на халяву.
Экстрасенс утомлен,
и четыре струи
брызжут в тьму
указуя на смертную рану.