Дайвинг

И все-таки чем больше я пишу —
Внимание, верлибр! —
Тем больше мне кажется: пора заткнуться,
Ну что мне толку в этих текстах,
Куда я их дену,
Что я с них получу?
Ничего,
Глухую тишину,
Побулькивающую в ушах,
И это еще в лучшем случае.
В худшем —
Ну, все мы понимаем,
Как у нас нынче выглядит худший случай,
Поэтому и расписывать смысла нет.

Так вот,
Чем больше стихов,
Чем больше прожитых лет,
Месяцев,
Недель,
Дней,
Часов —
Тем глубже становится глухота,
Тем бездоннее тишина,
Как будто я ныряю, ныряю, ныряю,
А в море с каждым разом
Все меньше и меньше жизни.
Или ей
Все больше и больше
Наплевать на меня и мои тексты.
Сначала с высоты
Березы, растущей перед моим подъездом
(Ее посадил мой прадед,
Когда дом был только построен,
Я очень ее люблю).
Потом с высоты
Памятника героям космоса
(В детстве я часто около него гуляла,
А теперь каждый день его вижу,
Перед тем как спуститься в метро).
Потом с высоты
Останкинской телебашни
(Дни, когда я ее не видела
Хоть краем глаза,
Можно — внимание, гипербола! —
Пересчитать по пальцам).
Потом с высоты
Карельских сопок
Или еще каких-нибудь гор
(Не то чтобы я видела много гор).
И так далее,
Далее,
Далее.
Как говорится, et cetera.

Так вот,
О чем я бишь говорила,
Ах да, о том,
Что говорить надо бы поменьше,
Потому что особого смысла в этих упрямых неровных строчках
Нет.
А они ползут и ползут,
Этакий бесконечный клубок ужей,
Уже наступить некуда,
Куда ни глянь — всюду они.
И вот что прикажешь с ними такими делать?
Просятся же.
Не в клетку же их сажать.

Ну что ж,
Говорят, на дне Марианской впадины
Все-таки есть жизнь.

Вот и проверим.

13.08.24