39. Манька-Частушка

1.
Оля и Лена, обе невысокие, ладно скроенные, смеялись заливисто, прямо-таки искусительно. Юрка-Романчик, тонкий, высокий, чернявый, в дорогущем покупном костюме, в привычно, чуточку расслабленно повязанном жёлтом, заляпанном красными розанами галстуке, растерянно переводил взгляд с одной на другую.

Беленькая и чёрненькая. Имён он не знал. Обе разительно не похожи. И – похожи необычайно. Синие платьица в талию много выше колена облегали, открывали, укрывали и дразнили. Краше была только невеста на свадьбе, где Романчик главенствовал, поправляя спадающую с плеча ситцевую ленту с тщательно прорисованной надписью: «Дружка».

По синим кримпленовым (сверхмодным!) платьям  скользила наискосок такая же красная, только поуже, лента с белыми буковками: «Подружка невесты».

Романчик кручинился нешуточно.
Оля и Лена, переглядываясь хитро и весело, одинаково и парно танцевали под магнитофон. Утром, тоже одинаково поднимая друг другу и укладывая тройной петлёй от корешка шеи к макушке тяжело сплетённую косу (густые длинные волосы у обеих были такие,  если распустить, но до пяток, до земли уйдут!), подружки забавлялись. Задуманная много дней назад каверза явно нравилась обеим.

Считали они себя давно москвичками.
Сразу после школы отъехали в столицу по набору. Жильё. Работа. Опять же – женихи квартирные московские. Специальностью сварщиков не гнушались. Гордились даже. Вчера Ленка, в огромных брезентовых, почти негнущихся штанинах ловко нырнула под жениховский запорожец с какой-то загогулиной в руке. Привычно шлёпнула по квадратной штуковине, скинув на лицо (Маринка сразу вспомнила и Дюма, и его «Железную маску), а вечером, уже совершенно привычная, рядила беленький запорожец лентами и куклой.

А сегодня, сегодня они, заранее и задолго задумав свою каверзу, упоительно и одинаково похоже-непохожие, с одинаковыми заколками-незабудкми в каждой петельке косы, рвали неподготовленное к такому исходу сердце Юрки-Романчика на мелкие кусочки.

2.
На улице, на вольном ветерку, Манька-Частушка вела свою баталию. В газовом платке (это вам не ситчик в крапинку по 0,50!) с широкой рыжей каймой и огромными (как апельсины, нарезанные на свадебной тарелке), такими же рыжими кругами, она хороводила весь высыпавший на вольный воздух захмелевший люд. Манькиного первенства никто не оспаривал. По частушкам (для деревенских дело приятное и привычное) даже близко равных ей не было. Манькина слава выходила далеко за пределы Кушунова-Вердерева. Зависти, пусть самой мелкой, ни у кого в помине не было. Гордились даже. Такой Маньки-Частушки ни у кого больше нет!

- Мне милёнок изменил
  На козе уехал в Крым.
  А я маху не дала.
  На кобыле догнала!

Манька, ряженая, как и полагается на второй свадебный загул, в особую одёжу (платок оставила на выхвалку), частила-утаптывала уже осеннюю слякотную травку. Брызгала широченные мужние штаны, натянутые поверх парадного платья. Штаны были подвязаны растрёпанной бельевой верёвкой. Пуговицы они имели. Но Манька, по вполне внятной для неё причине, распахнула штанинный передок,  да ещё заранее пристебала на живую нитку огромные красные пуговицы.

- Дед на бабку наседал,
  Показав морковку.
  Пойдём бабка, в интеграл.
  Сделаем стыковку!

Незнакомые, вовсе непонятные слова Манька цепляла из газет или по радио. Ловко вплетала в исполняемый текст. Оставалось только восхищённо качать головой: - Ну, Манька!

Морковка у Маньки тоже имелась. Вольно привязанная за ботвинный оголовок к той же верёвке, поверх гигантских, красных (пальтовые не пожалела!) пуговиц. Морковка болталась в такт дробной частотной Манькиной пляске на пару с двумя, набело отмытыми картошинами, подскакивающими, как бильярдные шары (и ведь не падают – ну, Манька!).

А Манька продолжала обучение-игру, важно развернувшись к молодым, поочерёдно (каждому уважительный поклон) обходившим гостей.
 
- Кто на ком, а я на ём.
  Дело сталось к вечеру.
  Я милёнку передком
  Села на заплечину!

- Больше нету у меня
  Вольныя головушки.
  Я простыночку свою
  Отдарю свекровушке!

…Впереди была ещё цельная загульная свадебная неделя.

3.
… Гостей, как раздышались малость, считали по вилкам. Пятьдесят бралось у Марьи Ивановны. Десяток у ближних соседок. Двадцать с города сестра Аня Семёнова привезла.  Ещё по десятку с трёх домов на Малом порядке по счёту брали. Своих, если одинаковых, двадцать пять…

- Мне милёнок изменил.
  Я сказала: Ох, ты!
  У тебе одна рубаха.
  Да и  та из кофты!

Манька-Частушка звенела голосом чуточку грустно, как будто огораживала отчего-то ещё не наступившего, неправильного. Молодые стояли на крылечке. Светлые. Счастливые. Прилепленные друг к дружке (рукава булавками баба Ганя пристегнула, чтоб промеж них  кто по умыслу не скользнул).

Была осень.
Седьмое ноября.
День Великой Октябрьской социалистической революции.
Я была там.
Сколько же мне было лет?

- Полюбила я его.
  Он мне чёрен кажется.
  А он, рыжая собака,
  Гуталином мажется!

Рыжих у нас не было.
Разве Мишка Барышников, мой друг-неприятель школьный. А вот сколько гостей на свадьбу нашло, мы спорим и сегодня. Вилки все наперечёт, да как-то не сходится…

- У Марьи Ивановны пятьдесят.
- Анька с городу двадцать привезла…
- Наших одинаковых двадцать пять будет.
- Не сходится!
 Может, у кого другого лучше сосчитать выйдет.

С благодарностью,
Ваша московская девочка Марина Бондарева…