38. Платошина сковорода

Платоша ровным-ровнёхонько лежал на спине, блажено и с большим достоинством сложив на тщедушной груди маленькие ручки.

Лежал Платоша на своём, им же выкрашенным ядрёной масляной краской деревянном полу. Платоша умирал. И виделось Платону Ивановичу при  переходе туда отсюда, как три огромных чудища наглухо перекрыли желанный путь. Миткалево-белое. Серо-синее с красным кантиком. И, самое неприятное изо всех – мелкоцветочное.

На голове у Платоши, аккурат на макушке, поверх венчика белёсых волосков, ближе к левому уху, лежала огромная чугунная сковорода. Личное и безраздельное, привнесённое в женин наследный дом имущество.

Дом был большой. Справный. Мелкий Платоша в нём сразу из-за таких несправедливо кривых диспропорций потерялся. Но мужеского духа не растерял и в присутствии жены незаметно и неизменно  вытягивался на цыпочки, прибавляя себе росту.

С утра, рассмотрев хорошенько дородную, статную, краснощёкую Нинку, он  брал демонстрационным порядком собственную сковороду, бросал на пару кусков бело-розового сала яичный желток (поросёнок общий, куры семейные, сковорода моя!), съедал всё под бдительно колющим Нинкиным взглядом и уходил хозяйствовать.

Хозяин он был справный. Не прогадала Нинка, прихватив его у Сельсовета и заманив ласковыми посулами в недосмотренный без мужицких рук дом. Дом заиграл. Заблестел. Даже заулыбался, как желток в утренней Платоновской зажарке.

И всё бы ладно. Да пил Платон Иванович без меры. Не сказать, что день ко дню. Но выпадал из семейного хозяйства недельными запоями заметно. До Нинки Платоша был всегда охочий и ласковый. Да и она вроде как к своему «мелкому» приладилась, прикипела даже. И вдруг Платоша надумал помирать. Не так, чтобы ни с того, ни с сего. Или сам по себе, своей охотой. Любимая Платошина сковорода отчаянно обрушилась на хмельную пятый день белёсую голову.

Понятно, не сама по себе. Нинка сковородой руководила. В её могутных рученьках эта чугунная кругляшка лёгким куриным пёрышком вертелась.

…Чудища Платоше очень мешали.
Особенно мелкоцветочное. Уж очень знакомым крикливым голоском оно голосило, зачем-то поддёргивая ручку Платошиного сковородного наследства. Чугунная кругляшка гулко стонала в левое ухо и говорила Нинкиным (ну и хитрющая же это образина, зараза её разбери!) голосом:

- Дык, я не хотела! Дык, я же так, слегка… попужаааать! Ведь пьёт, холерный мякиш, пятые сутки до одури! Всё хозяйство в упадке.

Серо-синее, с красным кантиком, в круглом шеломе с крышечкой на передке, гулким баском повторяло раз за разом: - Как хочешь, а протокол я должен завесть. Гляди, дозуру кругом сколько. А этот не дышит совсем. Подсудное дело. Ты о чём думала-то!?

- Дык, я не хотела! Я лююююбяяяя….

- Ну, Нинка, ты и пляшешь. Миткалево-белое вклинилось в разговор, приподнимая по очереди веки уходящего в путь Платоши. Не обессудь. Вызов записан. Людно. А тут сотрясение мозга. Да ещё травмы спины и конечностей…

-Дык, энто  он вчерась, собачонок недоношенный, с чердака разов пять высоту размерял.  Лестницу напрочь отмёл. Говорит, погоня большая!

-Дык, не дык, а тебе – кык. Смертоубийство.

- Регулярное домашнее насилие: - кантик щёлкнул каблуками и попинал для верности босую затёртую пятку потерпевшего. Соседство соседством, а порядок я соблюдать обязан. Не обессудь…

К шелому с крышечкой опять прилезло миткалево-белое: - Ты бы чего полегче прихватила.  Хорошо, дырки на голове нет.

- Дык,  любимая его, с ней заселялся…

- Так-так. Серо-синее с кантиком взмахнуло растрепанным, как голубиные крылышки, сдвоенным белым листом: - Теперь не скроешь. Помрёт. Как пить дать, помрёт.  Распишись вот туточки…

Мелкоцветочное рухнуло в ноги Платона Ивановича и уж совсем невозможно заголосило. Терпеть стал невмочь. Платоша открыл глаза.

Нинка, обольстительно упитанная, красная, в упоительно прижимающем все необходимые места цветастом халатике, смотрела на мужа медленно загорающимися  волчьими огоньками  зарёванными глазами. Участковый Димка грустно и серьёзно вздохнул. Но бумажки рвать не спешил. Ленка-фельдшер, изящная, беленькая, непривычно несмешливая, испуганно жала к себе рабочий чемоданчик. Красный крест, как звезда во лбу (ой, на груди!) буравил огненными колючками два открывшихся Платошиных глаза.

- Ах ты, зараза мелкотравчатая!
Нинка ловко сдёрнула  Платошино приданое с левого уха, осмотрелась и легонечко (ну правда, совсем легонечко!) положила обратно. Чугунная кругляшка сползла теперь уже на правое ухо. Платоша ровненько-ровненько, медленно-медленно прилёг на свой собственный, выкрашенный ядрёной масленой краской деревянный пол, благочестиво и аккуратно сложил маленькие ручки на щуплой груди и закрыл глаза.

Димка-участковый вернул листки на низенький холодильник и достал ручку. Ленка-фельдшер отцепила от груди свой огненный красный крест и раскрыла чемоданчик.

- Ой!
Дык, я же лююююбяяяя….