Глава 12

Не ищите в этой книге светлых эмоций, их не может быть у человека, рассматривающего свой опыт сквозь призму произошедшего с ним и его страной в страшных девяностых. И, тем не менее, свет есть, пока есть Россия, пусть и в том урезанном виде, в котором она сегодня существует, потеряв исторические масштабы своей песочницы. Свет есть и в этих строках, но его дано почувствовать далеко не всем. Многих такое чтение оттолкнёт.
 
— Так что будем делать, — сказал Коул, выйдя из разморозки, он стал более умным, невинным и жестоким. Он сидел с Грейвзом в уютном кафе на Вестерн стрит. От стойки к ним медленно шла официантка бальзаковского возраста.

— Как поживаете? Не хотите чашечку кофе?? О’кей???

— Спасибо вам, миссис Роуч. — Агент был сама любезность. Она улыбнулась, только что к ней подваливал поварёнок Томас, который в свои семнадцать  уже знал всё о любви, смысл жизни он тоже понял. Осенью собирался уехать отсюда — «Уеду я из этого города, — сказал Ник.» — и поступить в колледж в другом штате, потому продолжать отношения со своей подругой Дженни, ровесницей, не собирался. Забеременела, её проблема.

— Я молод, меня ждут женщины! — Внешне худой, говорят, мог поставить за ночь до шести палок, силы ушли не в мышцы, хоп, присунет какой-то, вуаля. Пару раз спрашивал Лилли, может, после работы?

— Я тебе в матери гожусь! (Мне уже нужен поддерживающий бюстгальтер, Казанова.) — Официантка притворно на него сердилась. (В молодые сексуальны мамаши.) Приведёт малолетку к себе в дом, холодильник полон украденной икры фирмы «Лемберг». Накормит, потом в угол поставит: — Руки опусти! Не дергайся… Я сама всё сделаю! — Лет в четырнадцать мы все прошли через это, подруги матери. (Не развратишь, не повзрослеет.) Не получится, дома Фил. Мужчина серьезный, автомеханик, служил, ветеран, на дороге такие не валяются. Ботинки «нариман», брюки галифе, ковбойская шляпа цвета хаки. К сожалению, и любовь того же, привычка. Разогрей себе курицу в духовке с картошкой, я тебя люблю.

А этот седой мужчина со вторым, похожим на молодого лейтенанта мафии из фильмов, очень даже! Глаза серые, колкие, но честные, даже добрые, у молодого слишком холодные, пустые, душа ушла давно, женщины прежде всего оценивают взгляд. Бывает, так прикуёт, через пять минут мокрая! Вся течёшь, какой он голый? И голос, позвонит, скажет:

— Это я. — Лилли вернулась в окружающий её скучный и плоский мир общепита сельскохозяйственной Америки. Вплотную стоящие друг к дружке дома-контейнеры, стены такие тонкие, кулаком пробить можно, день не выйдешь, соседи через забор лезут, орут, у вас что, кто-то заболел. И обязательно надо петь по воскресеньям в
церковном хоре или играть, американцы лучшая половина человечества. Ну хотя бы присутствовать, Иисус умер за нас всех. — Откуда вы знаете мою фамилию? Муж обслуживал вашу машину? — Чёрный лимузин за окном был ничего, хозяину лет шестьдесят с деньгами, самый возраст для мужчины, ласкает медленно, и ему, раритет. Входит, выходит, пока за окном не забрезжит рассвет.

Лилли сглотнула слюну, невидимый снитч, у неё немного сбилось дыхание. Играет на женщине, как на скрипке или пианино, стоп, она уже начинала заводиться. Тина говорила «фортепьяно»… Скулы свело, глаза наполнились, чуть, потечёт дешевая китайская тушь, в её стране все китайское. Хватило ей с утра детской дочери, та же кровать, тот же медведь, самый лучший и настоящий друг, понимает и молчит, да и  мамы, мужчины  более примитивные. Встревоженный Коул немного привстал со своего места, почувствовал, что-то не так пошло, невольно посмотрел в окно. Никого! Официантка? Даст знак, из кухни выйдут двое.  Вряд ли. И она, и это заведение не из таких. Ну и он тяжёлый, под костюмом разгрузка, бронник.

— Я знаю вашу дочь. Можно пирога? Я агент Грейвз, присядьте, думаю, вам лучше присесть.— Волк встал, вежливо подставил официантке стул, махнул в сторону прилавка, расслабьтесь.
 
— По себе знаю, нелегко растить ребёнка! Родители хотят, чтобы у него было самое лучшее, получается не всегда.

— Не крути! — Лилли схватила агента за руку. — Скажи, как есть! Что она в порядке!!!

— Уже поздно. — Старик аккуратно отрезал от янтарно-жёлтого лимонного пирога треугольный кусочек, внизу гуще цвет. — Вы видели Тину крайний раз четыре с половиной года назад, с тех пор ей пришлось пройти через многое, даже очень. — Он снял с верха куска нежный слой белоснежной цедры. Мог бы сто раз сгладить эту ситуацию, но не нужно. — Поэтому я здесь, вы можете кое-что для неё сделать.

— У нас не так много денег, Филу перепадает кое-что от местных, ппереварить на машинах другие номера, перебить мотор, помочь продать краденые, не каждый день бывает! И так с ног валится. Их всех могут посадить.

— У Тины тоже. Крайний доллар потратила на автобус молодая, одинокая, привлекательная в страхе. Встретила пацана, который это понял, зови меня Панда. Обещал за неё заботиться, отвёз в номера с почасовой, крысы, старые матрасы и две другие девушки. Быстро поняла, что ее ждёт, но осталась, говорил ей, она особенная. Она верила. Потому что нуждалась в этом, — половина пирога исчезла с тарелки, Коул поморщился, ничего не изменилось, командир так же любит сладкое, для него это подгоны от высшей силы. По крайней мере знаки. — Когда он бил её, это часто случалось, говорил, что любит. — Лилли закрыла руками лицо и беззвучно зарыдала. Отчего? Не плакала даже, когда Тина ушла из дома.

— Удивительно, как потребность в любви анестезирует, правда, не мешают боль в разбитых губах и подбитые глаза. Когда девушке приходиться под всех ложиться, конечно, ей тоже хочется забыться. Вы со мной?

— Да. — Столик был у зеркала, и она увидела, как тот второй с волосами до плеч, такой же смазливый, как их мальчик лавербой, который собирался стать выдающимся корпоративным адвокатом, но гораздо более сильный и опасный, и какой-то опустошённый, огня в нём не было, холод, смотрел туда в другой мир, на его лице было такое выражение, словно он мучительно что-то вспоминал. Ошибиться она не могла, у Фила, когда он пришёл с войны, долго было такое же. И сейчас есть.

— Она любила его, ненавидела себя, героин помогал ей не чувствовать второго, назад дороги всё равно не было. Ты чего-нибудь поешь, — ласково заметил шеф Коулу. — У нас дорога длинная. — Они договорились, стали единомышленниками, поняли, единственным, что могло спасти судьбу Траста, осталась Шамбала, «Имя розы» книга про неё. На социальные институты надежды давно не было. Коул отрицательно покачал головой, чем худее, тем быстрее реакция. У настоящего бойца мышцы должны быть минимальны. — Наркомания в проституции сопряжена со многими рисками, одна игла, вокруг подозрительные личности. Однажды тёмным ненастным, дождливым вечером повстречала мистера Корли, спросил, не хотела бы она хорошо провести время? На его языке дать приковать себя к постели наручниками, чтобы он мог долго отрезать ей соски бритвой и тушить об её лицо  окурки своих сигар или сигарет, смотря на что хватило бы денег, Тина…

— Тина?.. — Лилли сидела, продолжая смотреть в зеркало, Коула она там больше не замечала. Слезы лились ручьём, старых ошибок не исправить, а ушедших не вернуть. Она чувствовала, там за этим зеркалом другой мир, параллельный и пока скрытый от неё, не видимый.

— Оказалась в реанимации, он в психбольнице строгого режима, за спиной два дурдома, санитары с ним там делали примерно то же самое. И с одним лидером бостонской бригады каторжных бродяг, успел позвать своих , окружили корпус и их убили. Ну и слава Богу! Доктор, который лечил, показал результат анализов, ВИЧ положительно, страховки у неё не было, через день выписали, Панда раз взглянул на ее обезображенное лицо, дал 50$ тоже один раз. Как? — Лилли, не отрываясь, смотрела в зеркало. Кто-то ведь там есть? Тина?

— Синдром полбеды, стала никому не нужна. Оказалась там, откуда стартовала три года назад на улице. Там и провела весь последний. Ела из мусорных баков то, что смогла взять оттуда, в конце заболела, имунная исчерпана, мишень для всего, саркома Капоши, цитомегалия, двусторонняя пневмония и признаки полного истощения. На прошлой неделе умерла в ночном порнокинотеатре. — Лилли увидела в зеркале большой крест.

— Нашедший тело ночной портье обнаружил, у неё украли обувь. — Грейвз доел фирменный пирог, собрал с блюдца рукой ароматные крошки, по солдатской привычке кинул в рот, полный сверкающих эмалированных зубов, вставных, аккуратно протёр сначала рот, а потом тарелку салфеткой. Она заблестела.

— Вы знаете, какой сегодня? — Зеркало перестало отражать свет, стало тусклым, ворота в параллельную реальность спрятаны,  плоскости разошлись, скоро вместо будет обычная стена. — Её день рождения, сегодня ей исполнилось бы шестнадцать.

— Исполнилось, — подтвердил Грейвз, поднял руку, показал Коулу дваумя пальцами на уровне бровей, как группа захвата в пустом доме в Ираке, оставь на минуту, Коул широким шагом вышел, проходя мимо кухни, посмотрел в проем в двери на юного ловеласа так, что тот чуть в штаны не наделал, будущие женщины не твои, а мои, вкдючая её! Понял?!!

 — Вернуть вам дочь не смогу, могу кое-что ещё. — Он ногой придвинул ей стоящий со стороны Коула кейс, Лилли удивилась, какая кожа, такой у неё нет несмотря  на все кремы, которые постоянно дарит ей Фил с перламутром, с женьшенем, с ромашкой, какие ещё. — Сто патронов, которые невозможно отследить. Никто вас не тронет. Я никогда не шучу, когда говорю про сто патронов.

— Беру, — сказала Лилли. Вопросов у неё не было, умри, Панда!

— Там фото, — Грейвз собрался уходить. — Удачи! Пирог бесплатно? — Лилли затряслась, конечно. Такое смог промутить! Смерть тебе, убийца: око за око. Когда она вернулась,  муж был уже дома.

— Ты чего не спишь?

— Ждал тебя! Привык за эти двадцать лет. Знаю, пустое, ничего не могу с собой поделать. Не могу заснуть один. — По телевизору давно шли широкие полосы, вещание закончилось без четверти один, и реклама.  Красное «Мальборо» или «Кэмел», таким, как он, всё равно, жизнь давно вывернула карманы. Угощался ей в армии, пока был молодым, море алкоголя, травы, потом пересел на кое-что другое, секс можно даже девочкам, но лучше в присутствии мальчиков. Выпрямив спину, Лилли села напротив него, заслонив собой проклятый ящик. У неё были странные глаза, сухие.

— Фил, я сегодня встретила одного человека, который дал мне твои фотографии. С Тиной! — Она резко открыла крышку чёрного чемоданчика, засыпающий Фил, иногда он так и спал в этом дуэте с телевизором и спиртным у входа в спальню на коврике, не сразу понял. Любимая целилась в него с двух рук, похоже, из «глока»? Пистолет издавал резкий запах не до конца снятой с него заводской смазки, в стране таких не так много. Потом он увидел свет, световой удар, удары один за другим, свинцовый бокс, ниже ключиц иллюзорное тело превратилось в одну сплошную пустоту, австрийское чудо освобождает не хуже скорпионов.

Верхняя половина наклонилась и повисла над тем, что осталось от груди, куски пробитых лёгких начали вываливаться на пол, кал в унитаз, официантка, бывшая, какая теперь работа, умело поменяла обойму, все американки  умеют, второе, надеть ртом презерватив на член любого мужчины, чего стесняться. Вторая разделила Фила на две части на уровне живота. (Гуф, что мне надо изменить в этом куплете?)

— Моя девочка… Твоя девочка… Наша… Предают всегда свои… Пять лет ты вытворял с ней это! Будь ты!! Проклят!!! — В гараже среди разводных и гаечных ключей на полу на тряпках, испачканных мазутом, руки чёрные, в рот и сзади в два отверстия, поляроид, фото много. Велел ей идти к нему после школы, иногда вместо, а то расскажет.

— В Париж, — объяснил Грейвз Коулу в аэропорту . — Там под Эйфелевой башней вход в Белые воды той самой страны, у которой мы тогда отказались отнимать остров. Нам она должна. У выхода Бранч нас подберёт.

— Мы ж не говорим, — сказал Коул, сдавая люксовый багаж, он катал в зубах из стороны в сторону спичку, — по-французски! — Больше в его парижане любят зеркала. Смотреться в них офигенно, отражения во Франции ценятся.

— Он американец. — Грейвз сдавал в обычный. Покимарит, сколько сможет, в экономе, два дипломата в обеих руках, не светиться.

— Что там делает?

— Сбежал от жары в Нью-Мехико. Познакомишься, у вас с ним много общего! — Поужинав бутылкой джина, оба проспали до посадки в международном аэропорту. Они не знали, домой больше никогда не вернутся, и вообще в наш мир. Во втором страшного ничего не было, все равно он всегда был против.  Нашли ли они Шамбалу? Наверное, раз не приехали назад.

Выпив со всеми коньяка, Папа раздухарился.

— Я могу избить любого, — объявил всем он. — Вообще! Меня никто не свалит!! Я буду чемпионом мира!!! — Потом уронил руки на голову и заснул в самой неудобной позе, превратившись в первобытный мозг, поесть, попить, убежать. Киллер с Грантом заботливо перенесли его на диван в гостиную, Оксана сняла с него туфли и зачем-то носки. Наверное, постирать.

— Любого, — повторил Гранту, наливая себе томатного сока, Киллер. — Слышал? — Грант подтвердил, для начала надо начать пить поменьше.

— Поедешь с нами в Люберцы? — спросил Шах. — Когда он проснётся.

— Можно, — ответил Грант, — я там не был с тех пор, как награждали Зайца. Архип, Антон, Ляпа, там все?

— Где им быть, — осадок мякоти помидоров на дне стакана был густым, настоящий импортный сок. А всё равно ни в какое сравнение с пятигорскими помидорами на Верхнем рынке, самые вкусные назывались «розовые». — Только говорить с ними я пойду один, а то ещё вас потом выносить оттуда. — Расхожая фраза в Движении. Потом пили водку, вспоминали знакомых офицеров, опасные люди: бесстрашные, честные, справедливые, такие всем мешают, вот так и живём.

— Я иду вместе с вами, — решительно сообщил поэту с Тайванцем Массарих, чего делать в Тибете пуштунам, по понятиям отказать ему никто не мог, если можно бежать, порядочному арестанту положено. Хуже было, что делать это вместе с ними решила вся вторая хата. Будто вскрик и выстрел сквозь метель.

Но там, где светлела луна костяная
Под карстовый зуд комарья,
Лежала, в безмолвии загустевая,
Дешёвая книга моя.

Конец двенадцатой главы