Серебряный крестик

В храме Бога нет

  Пришёл человек в храм. И тут к нему один подходит и говорит: «Не так руки держишь»! Вторая подбегает: «Не там стоишь»!
Третья ворчит: «Не так одет»! Сзади одёргивают: «Неправильно крестишься»!  В конце концов подошла одна женщина и говорит ему: «Вы знаете, вообще бы, вышли из храма, купили себе книжку о том, как себя вести здесь надо, потом бы и заходили»!

  Вышел человек из храма, сел на лавку и горько заплакал. Слышит голос с неба:
- Что не пускают тебя?
Поднял человек заплаканное лицо и говорит:
- Не пускают!
- Не плачь, они и Меня туда уже давно не пускают...


  Прочитала я эту притчу в интернете и вспомнила свой случай с серебряным крестиком. Крестилась я в этом храме поздно в двадцать семь лет.
  По национальности я финка по маминой линии, а папы у меня никогда не было, вернее, не было в жизни.  Мама родила меня в ссылке, когда была репрессирована по национальному признаку  в Сибирь.  Это была очень морозная зима, двадцать шестого декабря, перед самым новым тысяча девятьсот пятьдесят вторым годом.
 В деревню Герасимовку Тюменской области во время войны привезли много ссыльных. Там в каждом доме жили немцы и финны. Мой дядя, младший мамин брат, так и женился на немке. И мой отец был из ссыльных, но мама мне ничего не рассказывала о нём. Гордая была. Ох, уж эти мамы! Что такого, если ребёнок будет знать, кто его отец. Разве мир от этого рухнет?

   Из-за её гордости я всю жизнь чувствовала себя ущербной, как бы повисшей в воздухе, без моральной опоры. Мне хотелось узнать, но я не решалась её тревожить своими расспросами. Так и прожила жизнь без отца, даже фотографии его в наших альбомах не было, только дыры. Она вырезала его из общих фотографий и себя заодно. У нас в старом альбоме много таких фотографий в виде половинок или даже четвертинок от полного фото. Поэтому речи  о религии в доме тоже не было. Даже дома-то не было тоже. Была  половинка дома, комнатка, в которой жили на поселении моя мама с сестрой и братом. А ещё сын старшей маминой сестры. Когда я родилась, ему уже было пять лет.
 
   В Советском союзе религия была под запретом, а финны были ещё и протестантами. Мама вспоминала своё детство, которое прошло в Ленинградской области, в Ингерманландии, где бабушка водила её в католический храм, где они сидели на лавочках и слушали проповеди и пели псалмы. Перед службой им раздавали листочки со словами тех псалмов, которые исполнялись именно в этот день, чтобы каждый мог участвовать в общем хоре. Мне нравились мамины рассказы и всё. Я в них ничего не понимала до двадцати семи лет.

   Тогда я сильно заболела. У меня уже было двое детей и жили мы вместе с мамой в небольшом российском городке на Волге. После реабилитации маме не разрешили вернуться в её родной Ленинград. Так и было написано в приказе: «Не разрешается жить в больших городах».
  Моим мужем стал татарин. Дружила я с русским парнем, но его родственники впали в ужас от того, что я финка, что мама моя бывшая ссыльная, и подсунули ему русскую девушку, вернее девочку, которую он обесчестил в пятнадцать лет . Она забеременела и ему пришлось жениться, чтобы не попасть в тюрьму.
Так моя первая любовь потерпела фиаско и осталась на всю жизнь самой большой болью после мечты об отце.
Когда я стала дружить  с парнем татарской национальности, татары тоже встали стеной против меня. Помню я тогда буквально кричала в гневе: «С русским нельзя, с татарином нельзя, потому что я финка, а где я финна найду здесь?»

  Но татарин пошёл против своей семьи и женился на мне, потеряв навсегда связь с родственниками.
 Жалко мне его было, но себя тоже было жалко. Я ведь тоже человек и хочу счастья. Тем более, что у меня никогда не было отца и я ещё в детстве дала себе клятву, что у моих детей будет отец и точка. Шамиль был очень хорошим парнем, учился в институте. О нём говорили, круглый отличник и отличный человек, добрый, отзывчивый. И вот такого отца я выбрала своим детям.
 Но его мать не успокоилась. Она была очень властной женщиной, огромного роста. Про неё говорили так: «Когда она идёт по улице, собаки разбегаются»!

  Вот такая у меня была свекровь. Она ходила по колдунам и наводила на меня порчу. А я старалась быть хорошей женой и матерью, училась отстирывать рубашки мужа с жёлтыми пятнами под мышками, которые мне никак не удавалось отстирывать. Детскую кроватку обшивала так, что все подруги и знакомые приходили в восторг. По краям из тонкой ткани пускала борта с рюшками, из этой же ткани шила простынку, пододеяльники и наволочки. Всё в одном цвете.

  Мы с мамой жили в бараке и особых интеллигентных аксессуаров у нас не было. Умывальник в коридоре с ведром под ним, зубной порошок, общая щётка и одно полотенце на двоих. А детям я повесила в ванной по личному полотенцу. Для сына зелёного цвета, для дочки — розового цвета с цветочками и очень гордилась этим.
  Спали они в пижамах, чего я в детстве тоже не знала.
Вообщем, пока моя свекровь напускала на меня колдунов, я была счастливой женой и мамой.
  Но колдуны сделали своё дело и я заболела. Врачи не знали в чём дело. Диагноз так и не был поставлен. Писали, что это лептоменингит, предынфарктное состояние, паралич, вегетососудистая дистония и полное расстройство центральной нервной системы. Но мы знали, что это наговор, и мой муж с другом Колей Конаревым на машине Коли повезли меня к знахарке,  порчу снимать. Она сразу сказала, что надо меня крестить. Только после этого она будет читать надо мной молитвы и снимать порчу.
  Так мне пришлось креститься в Православной религии. Другой в этом городе не было.
  Помню  день крещения. Крёстной моей согласилась стать тётя Настя Корчагина, родственница мужа маминой сестры, набожная женщина.
  В храме меня с двух сторон поддерживали под руки, потому что у меня уже не было сил стоять на ногах. Они были будто тряпочные, мягкий и непослушные.
  За воротами опять же стояла машина «Жигули» или как её тогда называли «Копейка» Коли Конарева и в ней сидели мой муж татарин и сам Коля.
 После крещения меня вынесли из храма и мы поехали к бабушке-знахарке, положили меня на кушетку и она долго-долго читала молитвы надо мной и чем-то поила меня. Я была в забытьи, почти без сознания.
После сеанса  я спала без просыпа три дня и три ночи. А потом нужны были ещё три встречи с бабушкой, но когда меня вновь привезли к ней, она лежала в постели совсем ослабевшая и сказала:
- Я после тебя сильно заболела. Наговор на тебя сделан на смерть. С этим мне очень трудно справится. Всё теперь зависит только от тебя. Вот я тут приготовила тебе большую молитву, перепиши и читай сорок дней подряд, не прерываясь.
 Весь второй сеанс я сидела рядом с лежащей бабушкой и переписывала с её тетради молитву или заговор, не поняла, себе на листочки. Очень длинная была молитва. С тем и уехали. Третьего сеанса уже не было. Но я пошла на поправку. Конечно, я не смогла читать бабушкину молитву сорок дней подряд, забывала, теряла листочки, начинала новый отсчёт, переживала, что так плохо исполняю завет бабушки, а потом совсем забыла. Но здоровье стало налаживаться, а мать моего мужа умерла.
  Слышала я такие страшные слова, что если делаешь порчу на смерть другому человеку, а у него найдётся защитник, то есть риск, что смерть придёт  к тебе.  Так и вышло.
  Но какой защитник был у меня? Осталось загадкой, ведь бабушка не провела полный отворот и я не исполнила полностью её наказ, не прочитала её молитвы сорок раз? Я считаю, что моей защитой стал муж. Он не отказался от меня и от наших детей, поддерживал морально и физически, ухаживал за мной в больнице, выносил утку, подмывал и кормил, возил по врачам, даже в областной центр, в Куйбышев. Сам татарин, а меня возил крестить в Православие, лишь бы это помогло. Вот и поставил меня на ноги.

  С тех пор у меня был только один крестик, дешёвый, медный, крестильный. Решила я купить себе серебряный. Выбрала день и поехала в центр города в храм, подгадала и час, когда там не могло быть много народу. Перекрестившись перед воротами и у больших дверей, вошла во внутрь. Там, действительно, никого не было, кроме двух — трёх человек  и уборщица мыла шваброй полы.
  Я направилась к церковной лавке и вдруг услышала грубый отклик  уборщицы:
- Куда прёшь, не видишь, здесь мокро?
- Ой, извините! - испугалась я и отошла, чуть не опрокинув её ведро с водой.
- Выйди из храма, не видишь, я полы мою.
  Конечно, я не вышла. Я же уже перекрестилась у входа, а значит, попросила у Бога разрешения войти. При чём тут техничка-уборщица?
  И как такая грубая женщина работает в Божьем храме?
Мысли крутились у меня в голове: «Может, обратиться к батюшке и пожаловаться? Лучше на исповеди это сделаю. Надо бы узнать имя этой грубой служащей». Но пока я думала, она исчезла вместе со шваброй и ведром в за маленькой дверкой слева от входа.
  «Это знак, что не надо гневаться в храме»! - решила я и подошла к церковной лавке.
  За стеклом лежали и висели на цепочках разнообразные крестики,  золотые и серебряные, маленькие и большие. Глаза разбегаются.
  Зрение у меня слабое и я попросила:
- Покажите мне, пожалуйста, вон тот крестик поближе.
- Что на него смотреть? Крестик как крестик. Всё перед вами! -  грубо ответила продавщица.

   На мой взгляд, суть всех приходских церковнослужителей  звучит так: «Не навреди».
  Люди, которые работают в свечной лавке, находятся на передовой позиции.

 Первый человек, которого мы встречаем, переступив порог храма, — это свечник, он же работник свечного ящика. Формально он продает церковные товары, принимает поминальные записки и ведет запись на требы: венчание, отпевание, крещение и другие, и продаёт крестики и цепочки.
Он же и психолог, и экскурсовод, и катехизатор.
В моём случае свечницей и продавщицей крестиков была пожилая женщина.
  Отвечать так, как ответила мне служительница в церковной лавке, не должен никто.
 От неожиданности я растерялась и стала бормотать что-то несусветное:
- У меня зрение плохое я не вижу, что там на крестике.
- Там то, что надо.
- Хорошо, дайте мне вон тот.
 Она подала и, дрожащими руками, я оплатила покупку, положила в сумочку и вышла, забыв перекреститься на Божий лик над входной двери храма. Слёзы душили меня:
- Что за день? Уборщица накричала, продавщица оскорбила. Разве такое может быть в храме?  И день ещё только начинается. Они не могут быть уставшими от долгих служб. Это же обычный день.
 С такими мыслями я вошла в маршрутку, открыла сумочку, достала деньги и приготовила их для оплаты. Выходя, отдала деньги водителю. На душе тяжесть так и не прошла. Остановилась я около хлебного киоска, купила хлеб.
  Дома решила посмотреть купленный крестик и не нашла его в сумочке.
- Что такое? Где он? Может, я выронила его возле хлебного киоска, когда доставала деньги?
 Тут же я вернулась к киоску, обошла его вдоль и поперёк, осмотрела каждый сантиметр.
- Вы что-то ищете? - спросила продавщица хлеба.
- Я сегодня купила серебряный крестик, а его в сумке нет. Я никуда не ходила. Только здесь у вас хлеб купила.
 Продавщица вышла из-за прилавка и стала помогать в поиске.
- Он в маленьком целлофановом пакетике на липучке. Заметить можно.
 Но возле киоска его не нашли.
- Может быть я в маршрутке его выронила. Там я тоже открывала сумочку. А может, в храме женщина-свечница меня обманула. Деньги взяла, а крестик не дала. Я была очень расстроена от грубого обращения церковных служителей. Но нет, я помню, что положила в сумочку этот пакетик с крестиком. Просто мистика какая-то.
 И я рассказала работнице хлебного киоска о том, как меня встретили в храме.
- - Понимаете, я долго собиралась купить себе хороший крестик. У меня ведь только дешёвый крестильный крестик на верёвочке. На день рождения мне подруга, глубоко верующая, подарила серебряную цепочку, а крестик я обещала купит сама. Но с деньгами всегда проблема. Дети учатся в институтах на платных отделениях. Мы с мужем еле-еле сводим концы с концами. Но я всё-таки решила выделить себе нужную сумму на крестик. И вот сразу же потеряла его, даже не донесла до дома. На глазах моих уже заблестели слёзы.
- Если в храме с вами обошлись плохо, то и крестик тот вам не нужен. Бог отвёл!
- Может и так!
Через несколько лет я всё-таки купила себе серебряный крестик, но в другом храме.