36. Кукуйка и БАМ

Отчего это на Кукуйке самые красивые девки нарождаются.

Если прямо рядком по Кукуйскому порядку пройтись, тут тебе и Черникины, дальше (порядок-то всё про всё семь домов!), в беленьком домишке в край деревни, сёстры Бахины расцветают.

Сашка Арефьев, высокий, русый, голубоглазый, не первый год безвинно и тяжко страдал от неразделённой любви к младшей Бахиной. Черноволосая, кареглазая, налитая-спелая, вишенник сладкий да и только. Оттого стал он на работу совсем злющий. Не вылезал из колхозных мастерских иногда до самых первых петухов. А пить, так совсем перестал.

К субботе,  смурной и красивый (у всех девчонок сердце вниз ухало и руки холодели), заглядывал Арефьев в старый клубный закуток. Механик дядя Саша, один на пять деревень, уже заправлял в стрекочущий и бьющий дорожкой света аппарат полученную в очередь киноленту. Цепко оглядев лежащих на полу, в подпорку с рукой, ребят (все тут, ни один не выпал), парень немного светлел лицом. И уже спокойно выискивал среди притихших девчат меньшую Бахину, вишенник свой непокорный дурманящий. Легко вздыхал (и она – тут), и уходил к своим сеялкам.

Потому, когда  Горком спустил разнарядку выбрать самого лучшего и на молодёжный съезд в Москву направить – без раздумий послали Арефьева.

Он вернулся через неделю. Серьёзный. С полыхающими глазами. В клуб больше не заходил. Спросил у матери отцовский чемодан, побросал бельишко, бритву, ещё чего там нужно, и уехал на БАМ.

Деревня онемела.
За всех одна говорила и ревела у колодца с бабами  Сашкина мать. Она на чём свет костерила Кукуйский вишенник, БАМ, где лес непроглядный, комары, медведи и рельсы, а домков-то житейских и в помине нет – живут в вагончиках! А вишенка Бахина отчего-то загрустила. И вдруг стала писать письма, выцарапав через Дусю-почтальонку Сашкин адресочек.

Арефьев вернулся через шесть месяцев. Осунувшийся. Обитый почти до черноты ветром и солнцем. Мать на радостях напекла пирогов, назвала соседей, сама даже младшему сыну (был ещё старший – Пётр) гранённый стограммовник придвинула. Вишенка на праздник не пришла. Сашка сухим взглядом окатил стол, отодвинул не тронутый стакан, притянулся губами к материнской щеке и ушёл, так и не распаковав отцовский чемодан. Думали, на Кукуйский порядок в крайний дом, ан - нет. Младшая Бахина его до петухов прождала, да не свиделись.

В мастерских Сашка бил, гнул, крутил, ладил. Силушкой такой грохал, что по всей деревне от сеялок и плугов густой широкий звон шёл. Работал так, как будто всю землю за кольцо единое поднять задумал.

В деревне и в голову никому прийти не могло (не думалось даже!), что младший Арефьев, выборник и делегат молодёжный,  с БАМа от страха или от лени сбежал. Народ у нас не грубый. Понятливый. Ясно же, как день Божий - любовь Сашку сломала. Навыверт-наизнанку вытрясла. Сердце и душу в разлад и пепел пустила.

От себя не уйдёшь. Это у нас любой, даже не шибко старый, знает. А дома, среди своих, душе перебродить-переболеть всегда легче станет.

А вишенка Бахина чуть погодя в Москву подалась. С её красотой и характерностью самое то место. Такую большой город не задавит. Скорее, она сама его  годика через три наскрозь своим сделает, потому как сердце в укороте держать умеет.

А вот Сашка - не смог. Его теперь все у нас Сашка-бамовец зовут. Это совсем без укору, с гордостью даже – и мы со страной великие стройки двигали! И во всю свою остатнюю жизнь он не женился. Высокий. Русый. Голубоглазый.  Колхозное добро играючи чинил-берёг, как ноты на полосатый лист укладывал. А своё сердце так и не собрал.

Вот вам и вишенник с Кукуйки…