35. Дусея Не-Тобосская

В карты всегда играли у Дусеи.

Самогон Дусея (Дунькой, а уж тем более Дуняшей её не звал никто, не липло) гнала лучший во всей деревне.  Окромя разве  бабки Чуни. Фамилию Чуне  мужики напрочь наполовину укоротили, потому как эту самую фамилию язык не всегда до конца доводить мог. Самогон Чунин отмечали особо, соглашались про меж себя, что и оттенок, и особливо травный дух  очень хорош, да  к зарплате ближе всё одно гуськом, а то и кучно, тянулись к смешливой Дусее. 

Дусея травок не знала.
Но и димедрол, или другую какую аптечную химию в варево не загоняла. Не с руки. Пьяный, но не одурманенный мужик у неё и самогона прикупит, и в карты уступит. Прибыль двойная. А самое-то главное, хмельной, но справный мужик, у которого силу там, где штанины сходятся, не отшибло, ей, Дусее, силушку-то свою и отдаст. Чего до дома беречь. А мужицкую силу Дусея страсть как любила.

Дусея уезжала в субботу в город.
Дело невеликое. Надоба в том у каждого в деревне случалась. Только вот Дусея уезжала насовсем. Мужики (все без разбору, как под частую гребёнку) приуныли заметно. Их королева Дусея прикупила хоромину в городе. Слух, как туман, в каждое окошко (дело-то летнее, шепни – на другом конце порядка слышно станет!) зашел, но из каждого по-разному вышел.
- А где энто наша Дусея  денег назаймала?
-А чего займать!  Весь наш мужицкий пол ей в карты деньгу носит. Она отродясь не проигрывала.
- Ага, как же, не проигрывала! Энто наши мужики наши же пятаки ей сами отдавали!
- Дык так. Мой придёт, карман навыворот, даже в шовчиках ничего не встряло. А от самого Дусеиным пойлом тянет
- А может, не Дусеиным, а Чуниным.
- Не-а. Чунин самогон с цветком и ароматом. Я даже признаю, если газетную затычку вытяну, в каком месяце делан. Если зверобоем тянет, значит август…
-Тютелька в тютельку! От Чуниной водички мужика хоть и качает, да мужицкую силу он до родной кровати доносит.
- Ага! А после Дусеиной водички хорошо, если у мужика в карманах хоть спички не досмотрены, и штаны не наизнанку надеты…

…Петька слушал, покуривая в распахнутую дверцу кабины своей полуторки. Это он завтра везёт Дусею в город со всем имуществом. Не на возу, конечно. В кабинку он её к себе непременно впустит, а вот хоромы  городские ему посмотреть страсть как охота.

В обратку Петька подъехал к последней дойке. Посигналил. Закинул пару мешков ещё тёплого силоса за борт и стал ждать. Доярки облепили его, как слепнёвый рой.
-Ну, что там Дусея?
-Кто встречал-то…
-А дом-то, дом-то  какой?
Петька важно выплюнул окурок, спрыгнул, вжал его ботинком (чай, в городе был!) в траву, молча залез в кабинку и рванул по пыльной дороге, озоруя и похмыкивая  в зеркальце на растерянных баб. Пущай от любопытства пострадают.

Ну, своей Маруське он конечно, расскажет.
Дом как дом. Так, домок на самой дальней улочке. Ни тебе сада, ни огорода. Людно. Сорно. Соседно. Это к тому, что и бельишко-то низовое развесить негде. Кругом догляд.

Чего он не скажет Маруське (тревожить-то зачем), что когда он вёз и тряс Дусею в своей кабинке, хмельно косясь на немаленький разрез её платьишка, то приметил в руках коробку, которую эта сладкая баба из рук совсем не выпускала.  Даже чтобы  съехавший глубоко вниз от тряски рукавчик оправить. В коробку Петька заглянул, конечно. Когда вещи  в дом заносил. Мужикам сказал.  Не стерпел. Бабам, особливо своей Маруське – ни в жисть!

Биточком, как новенькие пачки денег, что по осени после уборочной колхоз зараз ахом выдаёт, лежали в коробке красивыми стопочками новенькие карты. Ну, Дусея…

И ещё одного Петька жене не скажет.
Как сговорили его мужики (да и сговаривать особо-то не надо было – тянет!), что к выходным повезёт он их всем гуртом в город. Ну, когда их Дусея на новом месте малость обстроится. В карты поиграть. Самогон, конечно. И – Дусея…

Нет, самому Петьке этого всего не надо. Петька свою Маруську любит. Но не сидеть же в кабинке возле Дусеиных новых хором до рассветной холодной зорьки. Дусея ведь и его, Петькина, тоже. Хоть самогон бабки Чуни ничуть не хуже, да ещё августовским зверобойчиком тянет...

Но Дусея…