Дед Епифан. Все, свое отбегал...

Все, своё отбегал, видно,
Как бы ни было обидно,
Но в больнице Епифан,
Посмеялся, знать, шайтан.

Умирает, нету мочи,
Ведь почти не видят очи.
Не спасают и очки,
Всем пилюлям вопреки.

Слепнет дед, такое дело,
Свет не кажется уж белым.
Но напрасны все труды,
Нет спасенья от беды.

Все врачи разводят руки,
Знаешь, дед, такая штука,
Дуй в столицу на прием,
В институт, глазной причём.

Лишь профессор – панацея.
Повлияла ль эпопея,
С гематомой. Иль сотряс.
Только глаз уже не глаз.

Едут, стало быть, в столицу,
Епифан с Мариной. Пиццу,
Снова в поезде жуют,
Им привычен уж маршрут.

На вокзале внучка с мужем,
Их встречают. Чтож досужи,
Разговоры-то вести.
Доктор ждет уже к пяти.

Башня из стекла, бетона,
Все блестит, металл, плафоны…
В лифте чудный антураж.
Ох, какой же тут етаж?

Всюду мрамор и картины,
И диван обит сатином,
Белым-белым, точно снег,
А ковер, напротив, пег.

Оробел дед, боязливо,
Все так пафосно, красиво,
Стало вдруг не по себе,
Мнет картуз старик в руке.

Медсестра – ну, чисто фифа,
Хоть слепой дед, но увидел.
Голубой халат такой,
Все наружу, ой-ой-ой.

Дед не выдержит, ей-Богу,
Испытал такого шоку,
Разобьет его инфаркт,
Вот такой печальный факт.

Кое-как себя взял в руки,
Ох, напасть, такие муки.
Дайте что ли валидол,
Дочка, капни корвалол.

В кабинет вошел робея,
Ну, а там такая фея:
«Проходите вот сюда».
Кабы дед не знал греха.

Все при всем, и грудь и попа,
Ох, пардон, ну, чисто сдоба.
Аж, давленье поднялось,
Люди, у меня невроз!

Целый месяц дед лечился,
Видит глаз, вот знаний сила.
Но теперь в другом беда,
И давленье никуда,

Аритмия ритма сердца,
И еще такое дельце,
Дистония и коллапс…
Помогает только шнапс.

Слава Богу, уж в дорогу,
Собираться понемногу,
Деду с бабкой в путь пора,
Ждет их Тверь, изба, друзья.

Все забылось через месяц,
Дед на печке, ноги свесив,
Аритмия вмиг прошла,
Лечит дом, таки дела.

Правда, бабка запилила:
«Врать, похабник, некрасиво,
Ай, страдал ты слепотой?
Так и пялился под стол.

Видно сослепу, черт старый,
Ты так лыбился вульгарно?
Иль, по-твоему и я,
Стала к старости слепа?

Ошибаешься, паршивец,
Ох, язык твой яда лживей,
Ты ж облизывался гад,
Там на всяк белый халат».

Но слова – они не дело,
Поворчала – надоело,
Помирились старики,
Вновь забылись все грехи.