И ты складываешь меня втрое, умиляясь гибкости

И ты складываешь меня втрое,
умиляясь гибкости.
Косточки ребер выступают скипами
или рыбками коралловыми.
Пересчитаешь, растягивая мышцы на груди себе,
или будешь нежным для разнообразия, ласковым?
Ты подсматривал за мной в щелку,
как мои пальчики манят
истощенного до полусмерти,
а потом определяя, где сердце буруном рифов,
кормят кровью, розово-персиковым джемом,
мясом крабов и гренками вины за то, что слабое
такое сердце, но потом сильнее...
Твои пальцы проникают между ног, плохие.
И приятная, и легкая помучит ностальгия
по хмари, сыри,
а Лермонтов не говорил какими молодыми переживая демиургов
или напротив, с презрением к почтенному окурку,
то доживают, а то умирают недоноски, то пиджак, то куртка...
А потом ты сильнее входишь, и глубже,
персик совсем бурый, майка задрана до носа,
а трусики, намокшие в бокале винном, молниеносно бордовые
уже давно сняты, скомканы,
как рифленая подошва башмака у кровати, кровеносные.
Почесать тебе металлический квадрат спины
пока грудь мою кусаешь,
и застывшее кольцо ладони обрамляет полушарие?
Расслабляюсь, это так приятно, когда все серьезное.
Бедра сталкиваются, бескостное языков свивается, виртуозное.
Не выходи, не выходи, не выходи, грозное...