Новые стихи

Рис. Гл. Сильвестровой, 2000

ПСИХОТЕРАПИЯ

I.

Человек – калека,
культя: без матери.
Когда она жива –
и он жив.
Когда она умирает,
тогда он калека.
Отец – подмога.
Небесный Отец –подмога,
только подмога.

II.

Когда мать умирает,
это такое счастье!
Ей больше не больно.
Ей больше не стыдно.
Нет больше горечи,
нет ожидания.
Тишина, гроб на столе.
Можно сидеть всю ночь,
при открытой форточке,
на Рождество,
плакать,
одному, вместе с нею,
взглядывая на неё,
гладить её серебристые волосы.
Какое счастье!

III.

Где моя мать?
Я знаю: её сожгли.
Мне отдали кубок.
Я закопал его на могиле отца,
в Востряково,
на русском кладбище.
Она так сказала,
а я так и сделал.
Где моя еврейская мать?

IV.

Снег, нега, нежить…
Язык вечно мстит нам.
Жизнь – это снег, лепет листвы, звёздные звенья,
нежная память о сросшихся с сердцем повторах.
Память – беспамятство материнской утробы.

V. EWIGE WIEDERKUNFT*
_________________
Вечное возвращение (Ф. Ницше).

Что такое дети?
Это наша нерождённая смерть.
Если не вернуться в утробу – так стать ею.
Ewige Wiederkunft.
Впитывать в себя снег,
все красивые и уродливые –
и поэтому прекрасные – здания,
бесцветное небо, его синь, его сталь,
раскинувшуюся в небе природу:
анатомический атлас воды, растущую зелень,
бесчисленные холмы,
запах материнских волос,
пыль, панцирь земли,
милые материнские тропы.
Господь даёт нам творить их.
Мы уходим по ним.
Любить детей – это любить свою смерть.

Белые Столбы. II.1988

ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ ИСКУССТВА

Статистика убийств.
Слух, весть, история прошлого.
Чужие, безразличные люди –
Девушка, ребёнок, старик.
То ли дело искусство!
Оно вторгается в душу
(и примиряет нас с жизнью).

8.III.1988

СТАНСЫ

Не говори о времени. Любовью
Пытаемся спасти себя от вcех
Ушедших к ледяному изголовью.
Прости нам этот грех.

В пространстве неизбывном вечных трёх
Светочей – трёх сосен – мы, блуждая,
Всегда застигнуты врасплох, –
То отставая, то перегоняя
Последний вздох.

Апостолы бесправия, скитальцы
В двоящихся, троящихся мирах –
Мы видим, как сквозь стиснутые пальцы
Скользит их прах.

Фантомы счастья! Видя только в них
Свою судьбу, мы ловим отголоски
Невнятных слов. Повсюду перекрёстки...
Мы ищем – и бежим – себя самих.

26-27.VIII.1989

*  *  *

Гений – это марш.
О, как больно
Не шагать – шагать – с ним в ногу.
Куда укрыться от тебя?
Куда бежать?
К какому очагу? В нору? В берлогу?

Я успел найти столько ответов,
Что не хватит жизни задать вопросы,
Потому что единственный вопрос: «Где ты?»
Чувства – голы, и мысли – босы.

Лунные скитания, снег, равнины...
Вместо стука колес – шоссе, еntschuldigen, bitte.
цвет, асфальт, нескончаемые смотрины,
раз, два, три. Раз... терпи, терпите.

Бог подстерегает повсюду.
Времена – настали.
Я – опаздываю. Стену срыли. В этом мiре нет места чуду,
Распахнувшемуся в горах озером цвета стали.

Генри Мур, луг, высящаяся громада.
Rue de Bern, проститутка, позвякивающая ключами.
За каньоном – взлетающая эстакада
Бесконечных дней, с запятыми-ночами.

Москва. 25.VIII.1991

 *  *  *

Адам дал имена вещам.
Для него всё было впервые:
Предметы, действия, свойства.
Мы избавлены от всего этого,
Но мы (тоже) люди,
Мы даём имена словам.
Всё, что мы говорим и слышим,
Суть новые имена вещей,
Действий и свойств.
И это ужасно.

*  *  *

Мы не ныряем в прошлое,
мы из него выныриваем.
Настоящее – зыбкая, саморазрушающаяся поверхность
моря, на которой мы тщимся держаться,
не умея плавать.
Вздох, еще вздох – мы дышим,
мы боимся думать о тех,
кто помогал нам держаться
на поверхности жизни,
о тех, кто – и это самое ужасное –
и сейчас вместе с нами.

Где мы живём, чем мы дышим?
Улыбка, запах, взгляд, прикосновение,
интонация, смыслы –
они уйдут вместе с нами,
а всё наше –
вместе с родными, близкими, и так – бесконечно.
Прошлое – это толщь моря,
без захлебывающегося барахтанья
с жалким страхом: только бы выжить.

Где они, все те, кто – чем дальше,
тем дороже жизни?
Не где они сами по себе,
но – для нас! Где они?
Если спокойно подумать,
они живее для нас, чем мы сами.
Ибо о том, живы мы или нет,
ещё нужно думать,
а что они существуют, это куда как ясно.

И всё более ясно,
что ключ ко всему – имя.
Ещё образ переносим,
но назвать имя – нет сил.

Это жалкое подобие воли,
власть над словом,
ведь имя – слово.

И не надо памяти.
Память – смерть.
Самое последнее слово.

Рифмы, ритмы, аллитерации,
ну и, конечно, цитаты,
черви-памятники,
оружие смерти.
Убийственные мелодии, тембры,
музыкальные фразы, куски, отрывки,
кракелюры телесного цвета,
пятна кружев, мазки заката.
Фейерверк имён, мест, зданий,
и все эти лица, лица, лица...

ОРФЕЙ

И вот он – оглянулся.
Любовь не может пережить смерть,
любовь и есть смерть.
Та, всё ещё шедшая за ним,
без всякой надежды,
тень, упрямо наделяемая теплом,
взглядом, дыханием, влажностью губ –
и губ...

Где эти нежные волосы? её кожа?
В безмолвии беспредельного мрака
невозможны никакие слова о голосе.
Её смерть сделала любовь к ней бессмертной.

Вся память о ней, о её душе, о её теле,
память, жившая в нём, как он есть,
занимавшая всё пространство его души и тела,
ушла в бесконечные пространства и дали.

Она стала – все звёзды и вся тьма между ними.
И он – лишь частичка в её пространстве.
И от этого – отказаться?
Лучше бы она оглянулась,
и тогда – кто знает? –
может быть, и он бы не вышел оттуда,
и их любовь продолжалась?

Среди антрацитово-чёрных проблесков мрака,
этих звезд подземной вселенной.
Где вода не утоляет, а рождает жажду –
воспоминаний о глотках земного счастья,
и эта жажда будет неутолима вечно.
Где, как сухие листья, всё ниже осыпаются души,
и сухой песок чёрной позёмкой
скользит по склонам.

Нет уж, лучше пусть будет всё, как будет.
Любовь не знает повторов.
Последний взгляд, кончена песня.
Его не купишь земной любовью.
Он, как она, тоже смолкнет,
и его разорвут менады.

WAHLVERWANDTSCHAFTEN*

Баварские холмы, пшеничные поля,
сентябрьский хмель, платановые рощи.
На этот бал с какого корабля
попали мы, какой лишились мощи?

От русских скул, немереной земли,
от лиц и лоций всяческого счастья
бежали мы, не ведая участья,
не зная меры, слепо, как могли.

И что же здесь? Какие пироги
нам суждены без повода и срока? –

Не лучше ли та, прежняя, морока:
«Средь здешней лжи нести своё “не лги”»? –
Лён, василёк, речные перекаты,
крик горлицы вдали, росистый луг
и вечные, предсмертные закаты,
и эта жизнь, «чужая» жизнь вокруг.
_____________________
* «Избирательное сродство» — роман Й.В. Гёте.

Москва. 27-30.VIII.2000

*  *  *

В Европе холодно, дождь, в Лёвене темно.
Жизнь отвратительна? Да нет, и не жалея
О том, что не было и было, каменея
Над переводами, сижу, гляжу в окно.

Там, вдалеке, раскинулись долины
Земли обетованной. Тель Авив,
Мегидо, Цфат... О времени забыв,
Смотри, даёт ещё один извив
Надломленная ветка Палестины.

*  *  *

МОЕЙ МИЛОЙ ВАЛЕ
/Надпись на открытке с розами: «Zum Gebutstag Rosen sagen mehr als 1000 Worte»/

Что скажут розы? Розы промолчат.
Откуда знать им что, когда случится?
И в дверь к тебе опять судьба стучится,
Перенося тебя на столько лет назад.

Ты вспоминаешь, то была Жар-птица,
Что прилетала, озаряя сад,
Где соком наливался виноград,
В вино уже успевший превратиться.

Прочитана ещё одна страница.
Ну что ж, переверни её скорей.

Что проку в журавле, когда синица
В руке! Да и поёт, как соловей!

Schwarzwald, Birkendorf. 14.02.2004

*   *   *
Земля стоит в неудержимом беге.
Стоим и мы.
Мы смерть живём в неистребимой неге
своей тюрьмы.

Проходит день
просёлком, лесом, лугом
который год…

Белёсо-бежевый испод
под
плавающим ястребиным кругом.

Закат, восход –
о, как смотреть!
Журнальный глянец
перерастает в смерть –
и в лебединый танец:

Двух шей сплетенье, круговерть
ладей пернатых,
не расплетёт их смерть
в своих
ума палатах.

Перед глазами лес встаёт
багряной ярью,
но ниоткуда не несёт
осенней гарью,
когда глаза и нос щемит
тоской былого
и всё на волоске висит,
старо и ново.

А после осень, не щадя
остатков лета,
сметает рейдами дождя
всё это.

Роняют листья нас,
и наши души
сплошь устилают всякий раз
пространство суши.

И тленье, и разрыв-трава –
играют роли,
и эти блёклые слова –
звучат, не боле.

И только беглая луна,
облачнолика,
мигает нам небес со дна,
что жизнь – двулика.

Birkendorf. 23.03.2014 – 30.10.2017 – 6.07.2019 – 30.07.2019

*  *  *
Видно, мне не впервой
в омут вниз головой.

Сцена: видишь, снаружи
буераки да лужи.

А внутри – маета,
слепота, глупота.

Персонажи – калеки:
недо-, сверх- человеки.

То сидят, то бегут
и не лгут, когда лгут.

Так что лучше не трожь
эту боль, эту ложь.

Протекает незримо
драма с привкусом дыма.

Каждый занят игрой:
и злодей, и герой.

Персонаж малой кровью
расстаётся с любовью.

Этот, сузив зрачки,
нам втирает очки.

Тот не смотрит на нас:
лишь бы здесь и сейчас.

А другой для потехи
черепа, как орехи,
лущит, взявши любого, –
вкривь и вкось, хрясь, и снова.

И от взрыва до взрыва
не видать перерыва.

Как зажжённая пакля,
тлеет рана спектакля.

2.05–22.08.2019

Вариация на тему из Joannes Marijnen

Тая в глубинах
скрытой боли
кошмары,
что не что иное,
как мираж,
находят волны
идеал в прибое,
плеснув на пляж.

2.05.2019

*  *  *

Тело кормит проститутку,
проститутка кормит утку;
между ними, в промежутке,
проститутки нет и утки.

*  *  *

Лес стоит – не настоится;
пролетает в небе птица;
между ними есть пространство –
мира лучшее убранство.

*  *  *

Вот ведь, право, незадача –
жить как: знача? иль не знача?
Если знача – для кого?
А не знача – что с того?
Лес растёт – пожар случится.
В жизнь живую смерть стучится.
Птица мёрзнет на лету.
Умник виден за версту;
он глядит не наглядится,
а вот подойти боится;
ну а если подойдёт,
с чем пришёл, с тем и уйдёт.
Только музыка одна
не исчерпана до дна.

1.08.2019

           (AERE PERENNIUS*)

«…Привлечь к себе любовь пространства…» – Борис Пастернак

Я выхожу на улицу впотьмах.
Дома – горизонтальные ступени;
Иаковлевой лествицей их тени
Развесили на тусклых фонарях.

Лик ангела изсечен из огня.
Уйдёт многообразная фигня,
В словах своё безмолвье хороня,
В беспамятную сутолоку дня.

Сотрут следы докучливых морок
Шаги в кремнистый, сумрачный мирок.
Околица, заправка, гипподром,
Лесной скулой очерчен окоём,
И, сколько видитъ глазъ, сквозитъ окрестъ
Чрезъ облаковъ прогалы ворохъ звъздъ.

Безмерное пространство не зови,
Оно не откликается на зов.
Храни его, храни, пока идёшь,
Меняя ложь на правду и на ложь
В неявственных обличиях любви.
С высоких гор, пустынь и облаков
Оно откликнется, когда уйдёшь.
______________________________

* В известной оде Горация (III, 30) Exegi monumentum aere perennius (Я памятник воздвиг прочнее меди) aere – форма ablativus comparationis от aes (медь, бронза). Однако форму aere имеет, в аналогичной позиции, и aer (воздух); тогда aere perennius – касательно памятника – может прочитываться как более неизменный, чем воздух, чем воздушное пространство.

21.09-19.10.2019.