Злосчастные сонеты

Рис. Гл. Сильвестровой, 1999

*  *  *

Вагон мельканьем глаз заворожён.
Сквозь стук на стыках шелестят страницы.
Сон смешивает мысли и ресницы,
И миф, возникнув, лезет на рожон.

И им вагон уже преображён.
И ночь рвут в клочья искры, как зарницы.
И «лишь блеснёт заутро луч денницы»
Живёт в ночи. Вновь в памяти зажжён,

Бессмертен стих. Над ним не властно Время.
Искусство не подвержено Судьбе.
Незыблемо, как рыцарское стремя! –

Пока хоть что-то говорит тебе.
Но для глухого к этой ворожбе
Оно – лишь надоедливое бремя.

22.XI.1961

*  *  *

Когда исчезнет всякая опора
И палубой всколышется земля,
Туман вуалью ляжет на поля,
Скрывая их от старческого взора;

Когда душа, блуждающая Кора
Меж днём и ночью, сникнет у руля
И воле волн стремленье корабля
Доверит и нарушит стройность хора, –

В грудную клетку втисну край стола,
Как к женщине, к скамье приникну в парке.
Закат, как и восход, такой же яркий!

Кругом пусть соболезнуют бедняге.
Сожму перо, цевьём как – сталь ствола,
И обопрусь им о листок бумаги.

20-22.I. 1962

*  *  *

Кого-то ждёт усталая природа.
Белёсым снегом всё заволокло.
И небо, запотелое стекло,
Обстало мiр, отъемля год от года.

В томлении последнего Исхода
Людское племя Раем нарекло
Мечты, а въявь – слюною истекло,
Как крыса с появлением приплода.

Объемлют Землю войны и позор,
И в нас исчез и след души нетленной.

Очнись же Триединый Режиссёр!

Закрыв глаза Земле, поток веков
Освободив от временнЫх оков,
Узришь в эксоде – катарсис Вселенной?

25-26.II.1962

*  *  *

Я, Господи, Тебя с собой ношу.
И мне легко с такой тяжёлой ношей.
Молюсь, чтобы Тобою не был брошен.
И больше ни о чём я не прошу.

Средь многих слёз слезою орошу
И я Твой крест. И кем бы ни был спрошен,
Вопросами не буду огорошен.
Всю жизнь Твою в душе я воскрешу.

Я ем и пью, дышу, читаю сказки
На лепестках истлеющей зари.
О озари наш путь! Мы чуда ждём.

Иисус, цари единственным вождём!
Навек запечатлей: I.N.R.I.*
На тех скрижалях, что наденут каски.
______________________
* Iesvs Nazarenvs Rex Ivd;orvm – Иисус Назарянин, Царь Иудейский (Ин. 19:19-20).

6.III.1962

*  *  *

Был парк, и лебеди, и пыльная листва,
Асфальт и гравий, карусель и солнце;
И было лето, и была Москва,
И дома ива билась об оконце.

Такому лету, раз за много лет
Меж днём и днём – меж радугой и градом –
Прожившему, как жизнь, сходя на нет,
Меж созиданьем и распадом, –

Привет ему. Улыбка и привет.
Я помню всё: по небу молний шарки,
Дождь, о заре смывающий рассвет,
Кликушествующую лебедь в парке...

Я помню всё. Мне нечего забыть.
Всё это помнить. И тем самым – быть.

9.IX.1962

*  *  *

Моя небесная подруга!
Не здесь, не здесь нам уготован рай.
Мы не узрим благословенный край,
Где не остудит душу вьюга.

Ты словно молвишь: «Дудочка, играй!»
Схватившись за руки и вышедши из круга,
Мы, созданные друг для друга,
Спускаемся в Дунай.

Пусть сердце лёд оденет синевою
И со слезами выльются глаза.
Мы заскользим вдогонку за луною.

И капнет по Офелии слеза.

Луна, молчи, не плачь в тиши ночей.
Она – одна, и я – уже ничей.

17.XII.1962

Гале Лебедевой

В быстротекущем хаосе мгновений
Я ни одно не тщусь остановить.
Пусть вьётся раз отпущенная нить
Извивами утрат и преткновений.

Я не гонюсь за сменой впечатлений:
Любить одно – другое позабыть.
Есть, было, будет «Быть или не быть?»
Соблазном для грядущих поколений.

Необходимость и случайность – вот,
Чей хоровод меня к себе влечёт,
Меняя фазы в беге беспристрастном.

Своё – чужое, так, за гранью грань,
Я обретаю жизненную ткань
В мгновеньи неожиданно прекрасном.

16-18.I.1970

*  *  *

Скончалась осень. Медленно угасла,
Омытая потоками воды.
И, чтоб от листьев не было беды,
Повсюду грязь намазана, как масло.
Истлели в уголь мертвые сады.
Зарёй исполосованные прясла
Стоят на страже. Сомкнутые, назло,
Застыли, в небо врезались ряды.

Деревьям не запамятовать лета.
Во сне они не чувствуют зимы.
И снег насытил их и – словно Бах

Вплетал его в густую ткань мотета –
Заполнил всё. Его ловили мы
Прощальным поцелуем на губах.

Москва-Курск. 1-10.XII.1962

* * *

Так, наверное, не было после Гоморры,
Когда вздыбилась вдруг и опала земля,
И два города прахом легли на поля,
Для себя в небесах не нашедши опоры.

Как пустынно кругом, как неслышимы споры,
Что ведутся в душе, о прощенье моля,
О прощанье, как робко, начавши с нуля…
Как недвижны рожденные снегом узоры.

Точно совесть, метель улеглась поутру,
В белом облике дня ни ростка не наруша.
Это Лота жена или столб на ветру?

Воробьи, как зола, осыпаются в душу.
Ты не Клод Изерли, спи спокойно, пилот.
Снег, как пепел, покрыл твою голову, Лот.

Воронеж. 20-22.I.1963

* * *

Была зима. Тянулись дни за днями
Конвейером разгаданных минут.
Стремился каждый спрятаться в уют.
Дома от неба скрылись за ветвями.

Белёсый купол, словно парашют,
Спустился к нам с небесными дарами:
«Любовь и мир да пребывают с вами!»
(Покуда просто всех не перебьют).

Любовь и мир. Благословенье неба.
Их хватит всем. Наследуйте же их!
Да слышат! – Вы, имеющие уши...

Нам надоели вопли. Дайте хлеба.
Потом – не оставляйте нас одних.
И вот еще: «Спасите наши души!»

Воронеж. 5.II.1963
 
* * *

Над морем вечности маячит время года.
Мы пойманы всерьёз, нам некуда идти
Сквозь окна лжи, сквозь стены НИИТИ.
Тоску и грусть у нас заимствует природа.

Напрасно ищешь ты. Ни завязи, ни всхода.
Здесь пустомыслию открыты все пути.
Разбейся в кровь об лед. Пойми: как ни крути,
Здесь тайный лабиринт, откуда нет исхода.

Накал признаний в серой мгле примет
Рассеет ветер, вторгшийся злорадно
В убогое и чудное мгновенье.

Ну что же, мимолетно вдохновенье.
А между тем уже вошла в сонет,
Как нить в основу, снова Ариадна.

5.X.1973

СОНЕТ – В ОТВЕТ НА ВСПЫХНУВШИЙ СЮЖЕТ

Любовь нельзя ни вызвать, ни унять.
Она влетает траурною птицей.
Графит, она дугою разгорится
И по ночам повадится сиять.
Куда уж тут посев оборонять!
А может, всё это всего лишь снится?
Но вдруг Жар-птицу, что огнём кружится,
Он всё-таки отважится поймать.

Как только ночь уймёт дневной содом,
В его окне сама собой зажжётся
Звезда, и свет пойдёт из дома в дом.

И в чьей душе тогда не встрепенётся
Глухая боль от юношеских ран,
Которой сдуру пренебрёг Иван!

14–15.II.1974

Жене С-ву

Ты в себя, дорогой мой, поверь.
Отвори чуть прикрытые веки.
Эти гейзеры вторгнутся в реки.
Ты откроешь заветную дверь.

Отбери костыли у калеки.
Изорви горький список потерь.
Всё, что было, с тобою теперь
И пребудет с тобою вовеки.

Пусть не прячет улыбку душа.
Эта страсть чудо как хороша!
Соловьиный раскат окружил
Сеть сквозящих растительных жил.

Трепет ласки и радость конца –
Неизбывная доблесть певца.

3.IX.1975

* * *

Под вечер, после муторного дня,
Я шёл к востоку реденькой опушкой.
Я шёл к деревьям робкой побирушкой,
И неостывший лес вбирал меня.

Пожухлый лист, как ворохи огня,
Метался в очи и служил подушкой
Моим шагам, а то – под куст лягушкой
Бросался вдруг, желанье зароня

Остаться и стоять, смирив свой пыл
Пред тлеющим поползновеньем лета.
Я вверх смотрел. Весь мир на запад плыл.
Ока была белёсой мглой одета...

В пергамент дуба миг на всем скаку
Вписал еще закат, еще строку.

дер. Турово, 18–21.IX.1972

*   *   *

Пусть снова пламя прежнего заката
Погасит шум оставшегося дня,
Пусть это будет вся моя родня
В сусальном блеске ласкового злата,
Что вкруг меня, красы не оброня
Из спектра, коего не ждет утрата
Ни линии, проведенной когда-то,
Встаёт в безмолвье бледного огня.

Квартирный полумрак, объятый светом,
Да будет вдруг свершившимся обетом!
Взошедший миг – иль торная стезя,
По коей тем не менее ни шагу,
Увы, ступить желать ещё нельзя,
Да источит мерцающую влагу!

7.06.1979

*   *   *

Выходит осень мне навстречу, –
Ищи невступное пространство!
О Боже, я ей не перечу. –
Вдохну её немую душу,
Увы, и сызнова нарушу
Лихое это постоянство
Асфальта, воздуха и света,
Уравнивающих, как гири,
Святое чтение Псалтири
В устах зимы, весны и лета.
Какая древняя примета!
В своей хитиновой порфире
Обнажена – и разодета,
Единственная в этом мiре.

23.XI.1980

*   *   *

Дороги светлой щёточкой морщинок,
Жуками златоткаными ползут.
Странноприимно утоляет зуд
Песок весёлый, пасынок-суглинок.

Мураш бежит среди сухих былинок
В свой мелочный, исхоженный уют.
Лучи, дробясь, до дна не достают
В полдневной мгле затерянных пылинок,
Споспешествуя длить безумный день
В полнощные, недвижные минуты,
Стрекочущие, гулкие сверчки…
Тишь – мятнику: тронь меня, задень…

Ночным лучом пронзи мои зрачки!
Ослабь иль стисни медленные путы.

XII.1980

*   *   *

Убийца счастлив тем, что он даёт
Себе решить мгновенную загадку
Пространного, немого бытия.
Он микрокосм, единый судия
Обставшему его мiропорядку,
И пригоршнями полными берет
Ни попадя что, не бояся шмону.
Но здесь-то и скрывается вопрос:
Зачем стремглав он мчится под откос,
Отведав – и не ведая – резону?
На сей стезе его росток пророс
К горячему, податливому лону.
Но он предпочитает Дездемону,
Холодную до кончиков волос.

I.1981

*   *   *

Жук-древоточец, где уж за тобой
Дедалу скудоумному угнаться,
С его идеей-фикс: пером и воском!
Расчётливо не лез он в голубой,
Безмерный омут, дабы не сорваться
В своём полёте, скромном и неброском.

А лабиринт всё источает ствол,
И закоулки тёплы – иль прохладны;
Идя по ним, ты ищешь кров и стол,
И эти поиски всегда отрадны.

Твои пути прерывны и нескладны,
И, в сущности, ты гол там, как сокол;
Глядишь, и дятел насадил на кол...

Так я и не дошел до Ариадны.

1.II.1981

КАРА-КУМЫ

Страницы странствий тех забытых книг,
Которых мы касаемся, робея,
Доносят к нам расстригу из расстриг,
Монаха-мономаха-скарабея.

Как только кто орлом себя воздвиг,
Над ямою квадратной каменея,
Он видит: солнце всходит, пламенея,
Которое не бросят ни на миг
Прекрасные корявые объятья.

А рядом семенят его собратья,
С глазами долу, с головой в проблеме:
Взрастить личинку, равную поэме.

Сизиф священный, пария из парий,
Карабкайся в мой нищий бестиарий.

2.II.1981

ПИОНЕРЛАГЕРЬ

Миссис Радклиф, где Вы? кто Вы?
Почему не на работе?
Мы обсасывать готовы,
Словно вишенку в компоте,
Ваши пушкинские страхи,
Ваши лунные кладбища,
Вашу поступь командора.

Как бы в прорези забора,
Злые, узкие жилища,
Пни, торчащие, как плахи,
Флаг в предутренней дремоте,
Шестидневные засовы,
Приставные празднословы –
И страна на обороте.

4.II.1981

*   *   *

Расшевелились капли, стали струи,
Дождь занавесью в окне повис,
Где подоконник бел и где нарцисс
Стоит в стакане высохшем засохший.

Я помню лошадь выпуклую близ
Меня, навоз – рассыпанный ирис,
Обуглившийся папоротник сбруи,
Кусок двора, запущенный, заглохший,
Слепой, слезящийся горбыль сарая
И самолётный, острый профиль крыши,
И за столом по праздникам евреи,
И бегство в никуда, скорей, скорее,
В заснеженную даль в ночи без края,
И вдруг меня настигшее «Услыши!».

6.II.1981

ПРОСТАЯ АЛГЕБРА

Не кажется ль, что требует ответа
Мозаика бесчисленных дорог?
К свершению не взятого обета
Нас неотступно призывает Бог.

Не кажется ль, что истина в свободе,
Единственно лишь только в той, что от?
И каждый – день за днём сплетает
Себе тенёта из её пустот.

Не кажется ль тебе порою: вроде
Какой-то шум чужой с тебя слетает
И замер вдруг ты на пороге света?

Свобода – затянувшийся пролог.
Расчётливою формулой сонета,
Увы, предстанет пред тобой итог.

8.II.1981
ЦВЕТЫ

Мы помним то, что им дано забыть,
Мы различаем прерванные связи,
И день-другой мы благодарны вазе,
Что длит уже оборванную нить.

Что из того, что нам не напоить
Пчелы, пускай в прекрасном пересказе
Всего того, чем были наши связи?
Нам не дано чуть-чуть повременить.

Мы – осень, что хранит обломки лета
Под нежным эпителием скелета.
Нас не питает больше хлорофилл.

Льняная, годовалая Джульетта!
Кастальской влагой нас твой взор поил.
Спросите нас – и каждый скажет: пил.

IX, 19.XI.1981

*   *   *

Миндальный ствол и саваны равнин,
Спаситель голос и страна Иуда
Суть формула свершившегося чуда,
И птичий риск и случай властелин.

И сладко пахнет белый керосин,
Что, как Петрополь, взялся ниоткуда,
И снег блестит, как свежая полуда,
И вместо Росси слышится Расин.

Вороний мех, холщовые уста,
Лаванов ад, осклизлые ступени
Иаковлевых, лествичных аллей.

Шеол, сквозные, тлеющие тени,
Где голова безвидна и пуста,
Где кал благоухает, как елей.

3-6.I.1982

*   *   *

За гранью сада – град-молокосос,
От листьев тропы широки и рыжи.
О если б можно, навостривши лыжи,
Сбежать от этих преданных берёз

Туда, где мир непрыток и тверёз,
Где снег – не снег, а словно бы всё ниже
Скользишь по дну Вселенной, и всё ближе
Луна, и всё огромней из-за слёз.

И в этом море | редки острова,
Деревья и кусты разлучены,
И – облик твой – сравненья и эмблемы
Уходят, различимые едва,
Под неподвижный колокол | Луны.
И мы уже не спрашиваем, где мы.

14-15.I.1982, 16.VIII.2006

ГАЛАТЕЯ

Как будто в пальцы затесался мел,
И всё леплю я и во сне и въяве
Тот пламень плещущий в нагой оправе.

И влагою чреватый небосклон,
И водоросли волосы, часы
Песочные, где талия – предел
Меж двух миров, а время в мире тел
Тактильно и песчинками в пещере,
И на травинке каплями росы
Всё тает, тает. Глядь – и опустел
Единый миг. Меж мраморных колонн
Не грезится ничто, и утолён
Мой голод только камнем в полной мере.
И до-олго эхо слышится: «Пигмалио-он».

19-22.I.1982

К НОЧИ

Отдохновение тетрадки-рифмоплётки.
Эфирный бум: пробирки... яйцеклетки...
На леске сохнут красные колготки,
Яичный бой топорщится из сетки.

Свиданья с темой непреклонно редки,
Весь день бежишь богини-идиотки,
А к ночи мысли падки и нечётки,
И на бумагу падают объедки.

Но сон, как сын, нависнет за плечами,
Улягутся земные отголоски,
И ночь начнёт метать свои костяшки.

Напрасно я искал тебя: ключами
Предстанут эти жалкие обноски.
Луна, как смерть, глядит в мои бумажки.

7-9.IV.1982

МУЗЫКА

Трель в поднебесье, сернокислый смрад,
Отвар сыновний, медоносным лугом
Идти, заслушаться и вдруг с испугом,
Очнувшись, увидать небесный ад.

И вновь аккорды, крупнозвонный град
Небес, пронзённых яростным недугом
Любви и страха, фугою, как плугом,
Перерыхливших горний вертоград.

Струна зияет, как стальная рана
Гортани птичьей в деревянной деке.
Лови, лови «Vingt regards» Мессиана,
Которые разносятся окрест,
Меж тем как видят Слово в человеке
Высь, Время, Тишина, Звезда и Крест.

15-17.IV.1982

УХОДИТ

Складень слившихся вдруг символов, –
Двух, друг с другом (прощания накануне)
Сомкнутых, как смыкаются слух и зренье, –
Я застал (в последний, и в первый, раз)
Распростёртым – и стиснутым в цепких лапах,
Превращающих голос и жесты – в запах
От иконки в руках иссохших, в нас
Вызывавшей, по очереди, движенье
(Вместе с лентой на лбу) к ней навстречу. Втуне
Ладан гнал долой бренный дар Эолов,
Горкой тёк песок под надсад глаголов,
Оставлявших след, как весло в лагуне,
Или нет, в реке, где в марте, а равно – в июне,
Всё растёт пред Хароном гора оболов.

15.III.1981

*   *   *

Горючим смехом топят дни в апреле.
Сквозь пепел слёз, сквозь сажу тощих снов,
Сквозь годы, что горят неопалимо,
За ночью ночь, к утру, тоской летучей
Проносится всё то, что мной любимо:
Просёлок, роща, пригоршня пространства,
Случайным всплеском дрогнувшая в теле,
Взметнувшаяся пригоршнею слов,
Затерянной в пунктире, точно в меле,
Крошащемся, скрипучем, чтобы лучше
Запечатлеть сумела недвижимо
Последние черты того убранства,
Которое в неистребимом хмеле
Осталось бы, когда мелькнёшь ты мимо.

III–VI. 1981

ВЕСТЬ

Пальцы – это вырванные корни
Краснокнижных, вымерших дерев,
Длящих тайный, шелковистый гнев
Тягостней, больнее, необорней.

Персть земная будет всё покорней
Петь гончарный, меркнущий напев,
Коего стези не одолев,
Онемев, замрёт в юдоли горней.

Ты стоишь и слышишь невпопад
Белый снег, ноябрьский листопад,
Отзвук первозданного движенья,
Мёртвых стен, балконов, окон, крыш,
Пред которыми один как перст стоишь, –
Не считая голубя скольженья.

29.XI.1981

ПЕВЕЦ

Гамлет, Гамлет, что за сказка
У Ваганьковской могилы,
Жизни скомканная пляска –
Или Времени бахилы?

Ты залёг в целинном поле
Аномалией магнитной.
Точно белка в колесе.
Точно жилою неслитной,
В жалком жэковском раздолье,
На нейтральной полосе.

О Боже! Гамлет, белка, бедный Йорик,
Сирена, воск, о, мы не Одиссеи,
Мы не найдём Итаку без Расеи,
И дым отчизны пакостен и горек.

1-2.XII.1981

*   *   *
Ночной зефир, сладимый запах тленья,
Звезда-полынь завистливой судьбы,
Макабрский пляс расейской голытьбы,
Единого на всех местоименья.

Попробуй в спектре белого каленья
В отчаянный, неизгладимый блик
Вонзиться безоружными очами.

Попробуй, ухо кроной песнопенья
Наполнив, оборвать свой хриплый крик.

Salutant morituri. Мы – рабы.
Рабы не мы. Могилу эшафотом
Ты сделал, сдался, не начав борьбы.

Ты – тёмными, подземными ночами
Холодный метеор перед полётом.

18-21.XII.1981

*  *  *

Я приоткрою створчатые двери,
Чтоб увидать, как падающий луч,
С шершавых книг, невосходящих круч,
В приобретенья обратит потери.

Летучие, скорлупчатые звери
Мелькнут порой в скупых прогалах туч,
И я увижу потаённый ключ
Средь сумрачного леса Алигьери.

Пойду вперёд – и сызнова вернусь.
Припомню что – и позабуду снова.
И всё, чего я в жизни ни коснусь,
Оставит в памяти мне ожиданье слова.

Шоссе в ночи… Труби в Роландов рог.
Все спят уже. Приди, приди, мой бог!

21-24.II.1982

ОТЪЕЗД

Сирень, цвети, не требуя взамен
Бесплотной, неоплаканной разлуки;
Пускай тебя коснутся эти руки
И не затронет ветер перемен.

Не нужно слёз, скупых прощальных сцен,
Твои стволы и ветви – виадуки
Твоей души, натянутые луки
И гроздий залп в молчаньи этих стен,
Прохожих этих, этого вранья...
И этот запах, этот запах счастья!
И выбоины, как следы ненастья,
И этот пруд, и парк, и воронья
Всегда внезапный, чужеродный грай.
И ты, флейтист, на дудочке играй.

7.V.1982

*  *  *

В зелёной кроне теплятся лучи,
Остаток ночи тянется в окно,
Здесь бельэтаж, здесь целый день темно.
Что делать мне с собою, научи.

Молчи, вникай и сызнова молчи.
Дневная мга уляжется на дно
Твоей души, тебе ведь всё равно
Не вынырнуть из звуков, палачи
Дневные – ночью обратятся в сны,
Печаль сплетая в сумрачный узор
Забытых лиц, бессовестных надежд
Единственной, не гаснувшей весны,
Что тянется невступно с коих пор!
И ты лежишь и не смыкаешь вежд.

19.IX.1982
 
ПЕЙЗАЖ

Грудные клетки – это ребус бус,
Нанизанных на линии толпы;
Купели с не и без не постоянства,
Которого я сызмала боюсь.
Я знаю, я не ведаю тропы.
Нет-нет, нет-нет, никем я не зовусь.

И я люблю обыгрывать пространства
Заснеженных, пластмассовых полян.
Река взбегает на стальной утёс,
По мураве-мездре гуляет гусь
Многоэтажный, из чк и чванства,
Гогочущий, неспешный истукан,
Болванчик и божок, хозяин, он же – пёс,
Властитель, он же – раб терпенья и тиранства.

24-25.XII.1982

ПАМЯТИ АНДРЕЯ МЕНШУТИНА

Ушедшему мстят вещи, он их в ру-
ки брал, смотрел, переставлял, как стрелки
часов пространств, витавших, как тарелки,
и падавших на мокрую траву.

Их били в лёт. Сейчас я назову
вам эти, с ним ушедшие безделки:
«Жизнь Чаадаева», наброски, недоделки…
Шалаш души, стоявший на ветру.

Здесь жизнь не шла, а била через край
засасывавшего болота-блюдца.
Но сколько нас могло – к нему тянуться!

Лампадою затепленною тлея,
хранит в себе его незримый рай
здесь, в шалаше его, его Психея.

5.I.1983

ПЬЯНЫЕ СОНЕТЫ

Грудь, как ртуть, бежит прикосновенья,
Мать её нависла капониром.
Я – один перед бесцельным миром,
Жаждущий бестселлерного зренья.

Я хочу отдать свои коренья,
Корни то есть, смазанные жиром,
Лёд и виски, on the rocks, with сыром
В виде, скажем, жертвоприношенья.

Я люблю, люблю, люблю любовью
Заскорузлой, тлеющей и мёртвой, –
Где вы, брежневцы? Сырой когортой,

Ринувшейся в щели тараканьи.
Я боюсь вас. Собственною кровью
Мы течём под surface'ом Орканьи.

3.II.1983

*  *  *

Господи, ты лепишь наши души,
Говорят, из нежности и грязи.
Прямо в князи, эхма, прямо в князи!
Яблоками падая от груши

Недалече, дальше – бьём баклуши.
Фрейд, Андропов, Брежнев, Тимирязев…
Экскременты, а не хризопразы…
Ну и что там? Хуже или лучше?

Очерк рта, пятнадцать лет надежды,
Каждую секунду, полночь, полдень…
Как вьюнок. Ресницы, веки, вежды…

Что я вижу? – ОБУВЬ, стены, орден
На груди, и скомканное рыло,
Кое хрюкать даже как забыло.

3.I.1983

*  *  *

Я верчусь в рассветной карусели.
Вспоминаю прошлую попойку.
Я на свадьбе был, кричали «Горько!»
Целовались, говорили, ели.

Петь могли бы, но, увы, не пели.
(Думал: душу, оказалось: сойку.)
Тень и снег, и ночь, стихи – и только.
И попойка. Рядышком в постели

Он, она, и деньги, деньги, деньги
Всех цветов… Эх Волга, эх вы, Стеньки
Утлые челны, и нынче члены

Скользких академий. Еле-еле,
Брошен в эту слякотную Лету,
Светит стёршийся медяк Селены.

3.I.1983

*  *  *

В чреве копошащиеся мухи
Полдня, все – советские, простые.
Гамлетовский, тришкин монастырь.
Давние, глухонемые слухи.

Времена реляций и разрухи,
Обжитой, повапленный пустырь.
Что ни человек, мосты, мосты…
И дома, от флагов лопоухи.

Здесь – конец. Начало всех начал –
Человек – всё так же вольно дышит,
И не видно ни конца, ни краю.

Нам бы только влезть на пьедестал.
Никого нисколько не колышет.
Я другой такой страны не знаю.

14.II.1983

*  *  *

Сердечный бег уносится в ничто.
Бег времени, бег праздничных коллизий.
Ужель забрезжит призрачный Элизий

Меж стен, туннелей, улиц, голосов?
И не успею я спросить: «За что?» –
Как отойдёт податливый засов.

О, в этом мире всё наоборот.
Боль, нежность, слёзы, теплота – ко мне
Метнулись, здесь, на светлой крутизне.
И вновь я жду, и ожиданье жжёт.

Champs Elysees, Montmartre, в Москве, тенёт
Уж наплели сполна. Я бодрствую во сне.
Я говорю: «Пусти!» И слышится в весне,
Что если не погубит, то спасёт.

24.III.1984

*  *  *

Родная белка всё летит по кругу,
Упругой статью радостно маня
Сменить свои полцарства на коня,
Вскочить в седло и умыкнуть подругу.

Она прильнёт к коню, дрожа с испугу,
В который раз свою судьбу кляня,
Но злые искры жаркого огня
Ожгут её, начало дав недугу,
Который так стремится уберечь
Нас от себя самих и манит, манит
К тому – и к той; сам от себя целя,
Он ловит соблазнительницу-речь
В свои силки и что ни слово – ранит.

И только этим счастлива земля.

Elva. 22.VIII.1985
*  *  *

«Озёрный ветер озорной», –
Сама собой строка сложилась
И птицей долго в сердце билась,
Пока не овладела мной.

У ног сквозь рокот кружевной
Волна эстонская дробилась,
О, хоть бы это не забылось!
Последний августовский зной.

Два слова: tere, tenen*, – столько
Способные в себя вместить!
О Боже, дай мне погостить
В раю, где сладко так и горько,
Где столько незабвенных встреч
Дают себя – в себе сберечь.
_________________________
* Привет, пожалуйста (эст.).

1.IX.1985