Совершенно откровенно 137

Почему же имевшее тысячелетнюю историю христианство ничего действенного не противопоставило – ни кощунственной «Гаврилиаде» Пушкина, ни, тем более,  Толстовскому заземлению, который лишал не только Евангельские смыслы, но и человека, вложенного в него Божественного потенциала?

Здесь я даже не спрашиваю о том, почему молчала вся светская, такая, типа, «высокодуховная», великая русская литература, где великая - совершенно без кавычек.  Или, может, кто-то из писателей-поэтов-критиков, всё-таки, выразил, если не протест, то возмущение, или, хотя бы – сожаление?

Такой информации я не нашёл, зато нашёл другую: Валерий Брюсов после 1917 года радостно подготовил к печати «Гаврилиаду», и, судя по всему, сделал это по своей собственной воле. И с той поры данная мерзость аккуратно входит во все собрания сочинений Александра Сергеевича. Впрочем, даже если какие-то возмущения существовали, то они, очевидно, ни на что не повлияли, ибо - очень тихими  голосами произносились.

Что касается протеста со стороны церкви – он был громким. И основной протест исходил от очень влиятельного человека. Но современник Толстого, Иоанн Кронштадтский, обладавший чрезвычайной популярностью в народе, ограничился лишь гневными обличениями в адрес еретика, пожелав ему «лютой кончины грешника».

Лет 300 тому назад этого было бы вполне достаточно. Да и сто лет назад, пожалуй, тоже бы сработало. Но сейчас, при наличии Нового Завета в открытом доступе, нужны были очень серьёзные контраргументы. А без них, в новой реальности, декларативных обличений было явно недостаточно.

Иоанн Кронштадтский противостоял Толстому, но противостоял только своим авторитетом. В то время, как Толстой, опираясь на свой авторитет, представил определённую концепцию, не только понятную, но и аргументированную.

Но в существующих границах-акцентах Нового Завета, расставленных в незапамятные времена, что-либо противопоставить даже таким - карапузным Толстовским аргументам было чрезвычайно сложно.

Вдобавок, имелась ещё одна причина, не менее важная: вне пределов церковного антуража и богослужебного действа Новый Завет превратился из Сакрального Символа… просто, в книгу, да ещё весьма специфическую, наполненную утверждениями неоднозначными, а местами, при сравнении, даже  взаимоисключающими.

Моисей водил свой народ по пустыне сорок лет, что бы разрушить четырёхсотлетнюю рабскую психологию, пока поколение, чьё сознание было полностью сформировано на основе рабского мироощущения, физически не закончило свой земной путь.    

И за те же самые сорок лет, если вести отсчёт с 1876 года, когда впервые была выложена в открытый доступ Библия на русском языке, разрушилась христианская Империя с тысячелетней историей.

И ничего не спасло и не удержало от разрушения: ни многочисленные святыни, ни великие Святые, один из которых даже является моим прямым предком по материнской линии.

И одной из основных причин этого разрушения был совсем не Толстой, а то, что облегчённая версия христианства массово и автоматически не формирует христианского сознания, а лишь обозначает его контуры, и даже не сплошной, а прерывистой пунктирной линией.

Это вовсе не обвинение в адрес наших предков, а констатация факта, формула которого есть в самом Новом Завете. И она настолько хороша и объёмна, что очень хочется привести её полностью, хотя я никогда не был начётчиком и цитатником, предпочитая идти тернистым путём формирования собственного мышления. 

Но всякое правило должно иметь исключения, тем более, если цитата из Евангелия от Матфея – и к месту подходит, и к тексту, да и ко времени, в целом.

«Итак, всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне;
и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне.
А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке;
и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое.»