Имя на поэтической поверке. Борис Штейн

  Замечательный российский литератор, поэт и переводчик, автор десятков повестей, стихов и рассказов, Борис Самуилович Штейн, родился 22 января 1933 года, в Ленинграде, в учительской семье.

  С началом войны, отец, Самуил Петрович Штейн, остался в Ленинграде, был призван на службу, и погиб, в рядах его защитников, в 1942 году.

  В 1941-ом Борис с матерью и двумя сёстрами выехал в эвакуацию, в уральское село Огнево, Каслинского района, Челябинской области.

  После окончании войны и возвращения семьи из эвакуации в 1945 году, Борис поступил в 222 среднюю школу Куйбышевского района (бывшая Петрашуле). Одна из старейших учебных заведений Санкт-Петербурга, основана в 1709 году, при лютер
анском приходе Святых Апостолов Петра и Павла.
  Закончив школу в 1950 году, Борис Штейн, поступил в Высшее военно-морское инженерное училище связи имени А. С. Попова (ВВМУС).

  Поступить тогда, туда, в атмосфере оголтелого государственного антисемитизма, было невозможно, но помогли авторитет и заслуги его родного дяди – Александра Петровича Штейна (28. 09. 1906. Самарканд – 05. 10. 1993. Москва.)

  Надо сказать, что Борис Штейн, по отцу, приходился племянником, известного советского писателя и драматурга, сценариста, Александра Петровича Штейна, лауреата двух Сталинских премий по литературе 1949 и 1951 года, заслуженного деятеля искусств РСФСР от 31 июля 1987 года, «за заслуги в области театрального искусства», и члена СП СССР с 1934 года.

  Первую Сталинскую премию по литературе, Александр Штейн получил за сценарий фильма: «Суд чести»-1949, вторую премию за пьесу: «Флаг адмирала»-1951 год.

  По сценариям Александра Петровича были поставлены известные фильмы: «Балтийцы»-1938, «Подводная лодка»-1943, «Морской батальон»-1944, «Суд чести»-1948, «Адмирал Ушаков»-1953,«Корабли штурмуют бастионы»-1953, «Пролог»-1956, «Спасённое поколение»-1953, «Океан»-1973 год.

  Во время войны, Александр Петрович Штейн. Служил офицером на Балтийском флоте. Был редактором газеты линкора «Октябрьская революция», корреспондентом и начальником отдела культуры газеты «Красный флот».

  Надо отдать должное, Родина высоко оценило вклад писателя Александра Штейна, и в мирное и в военное время, наградив высокими государственными наградами:

Орден Отечественной войны, два ордена Трудового Красного Знамени, орден Дружбы народов, орден Красной Звезды-1942 год, орден Знак Почёта.

  К показательному примеру, стоит вспомнить, что, будущий знаменитый кинорежиссёр, Эльдар Александрович Рязанов (18. 11. 1827. Самара – 30. 11.2015. Москва.),  в 17 лет, тоже хотел связать свою жизнь с морем, и в  1944 году, отправил письмо-заявление в Одесское мореходное училище, но шла война, и ответа он не дождался, да и не было у него высокопоставленного дяди на стороне…
 
К тому же, видно кадровики, просекли, фамилию матери заявителя: Шустерман Софья Михайловна. Но как говорится, нет худа без добра, Эльдар в 1950 году закончил ВГИК.

  Среди педагогов у Эльдара Александровича были Григорий Козинцев и Сергей Эйзенштейн, которые выделили юного режиссёра, и он их не подвёл, обогатив отечественный кинематограф, такими фильмами.

  Уже в 1956 году, комедийный фильм «Карнавальная ночь», сделал фамилию Рязанова знаменитой. За два года фильм посмотрели свыше 50 миллионов зрителей в СССР.

  А поступи Эльдару Рязанову в мореходку, страна лишилась бы многих выдающихся фильмов, шедевров советской киноклассики:

 «Карнавальная ночь»-1956, «Девушка без адреса»-1957, «Гусарская баллада»-1962, «Дайте жалобную книгу»-1965, «Берегись автомобиля»-1966, «Старики-разбойники»-1971, «Невероятные приключения итальянцев в России»-1979.
«Ирония судьбы, или С лёгким паром!»-1975, телефильм, «Служебный роман»-1977, «Гараж»-1979, «О бедном гусаре замолвите слово»-1980, «Вокзал для двоих»-1982, «Жестокий романс»-1984, по мотивам пьесы А. Н. Островского, «Четыре встречи с Владимиром Высоцким»-1987, телефильм, «Небеса обетованные»-1991, «Старые клячи»-2000, «Андерсен.  Жизнь без любви»-2006 год.

  После окончания военно-морского училища, Борис Штейн служил на Балтийском флоте, на крейсере «Жданов», участвовал в первом дальнем походе нового крейсера в Сплит (Югославия) и в Латанию (Сирия) в августе 1957 года, за что был награждён почётным знаком: «За дальний поход».

  Служил в качестве штабного офицера в штабе военно-морской базы Балтийского флота в городе Палдиски (Эстония).

  Начал печатать свои стихи, о страстной любви моряков к водной стихии и тоске по дому, с 1961 года, во флотской газете «На вахте», а затем в эстонских периодических изданиях.

  Первый сборник стихотворений: «Лебедь-остров», Борис Самуилович, издал в Таллинне, в издательстве «Ээти Раамат» в 1966 году.

  Борис Штейн, был членом КПСС, с 1961по 1989 год, членом Союза Писателей СССР с 1972 года.

  Борис Самуилович, вспоминал о ранних годах, своего становления поэтом, будучи на военной службе, где всё просматривалось и прослушивалось, и доносилось начальству:
«В году 1969-м, вышел в свет второй сборник моих стихов. Он назывался «Сквозняки». Меня за него хвалили, приняли в Союз писателей Эстонии, выбрали даже делегатом от Эстонии на IV писательский съезд. Как говорится, «Москва, Кремль».

  А сам я служил в то время в дивизионе эскадронных миноносцев резерва, в невысоком для своего 36 летнего возраста звании капитан-лейтенанта.

  Между тем над моей головой сгущались в то время военно-политические тучи. Первый гром грянул в Таллинне на совещании партактива.

  Некий, капитан 2-го ранга, Смирнов, что служил пропагандистом политотдела Таллиннской военно-морской базы, выступил с резкой критикой этих самых «Сквозняков», вредных для личного состава флота, а также сухопутной молодёжи.

 Упадничество, которое усматривалось в стихах, позорило честь офицера и коммуниста. Потом меня разбирали на партийном собрании, где, например, дивизионный связист говорил доверительно, как боевой товарищ боевому товарищу:

- Боря, я твоих стихов не читал, книжки не видел, но скажу честно: не тем ты занимаешься. Вот, я знаю, был флотский поэт Алексей Лебедев. Я даже помню, он написал:

«Каждый, кто служил в Кронштадте и ходил в морском бушлате…».

И так далее. Вот и ты бы так, и мы бы тебя не разбирали…

  Меня стали таскать к политическому начальству.
Начальник политотдела контр-адмирал Сергеев кричал на меня, а я всё время говорил: «Есть, товарищ адмирал».

 - И лирика у вас какая-то грустная!

 - Есть, товарищ адмирал!

 - И в морских стихах – упадничество!
 - Есть, товарищ адмирал!

 - Что вы всё заладили – «есть» да «есть»!

 - Вы разговариваете со мной как адмирал с младшим офицером – я отвечаю вам как младший офицер адмиралу.

Особенно разгневало его стихотворение: «На смерть матроса»

  На эсминце «Свободный» во время шторма волна смыла, не к добру пробежавшего по палубе, старшего матроса Керекеша, венгра с Западной Украины.

«Четыре отслужил на флоте.
Сам – с юга.
Сегодня смыт на повороте.
Смыт с юта.
Мгновенно! Не успел пригнуться,
Ни крикнуть «ох», ни матюгнуться.
Да как же так! Ведь – не война!
Без смысла!
Был. Говорил. Пришла волна.
Нет. Смыло.
Как рано! Не успел жениться.
Сегодня не успел побриться.
Как есть? Как пить? Как говорить?
                Как раньше?
Но нужно жить.
Но нужно плыть.
Плыть дальше.

  Адмирал не вдавался в смысл этих слов. Сам факт, что смерть была связана с военной службой, приводила его в ярость. Скорее даже не факт смерти, а факт описания этого события в стихотворении.

  Я выслушал громовые тирады и дисциплинированно ответил: «Есть, товарищ адмирал!».

Потом он сказал про меня председателю партийной комиссии капитану первого ранга Рязанцеву:

 - Вообще-то, офицер неплохой. Вежливый.

  Сейчас я вспоминаю с улыбкой, а тогда страшно переживал. Нет, я не страшился возможных оргвыводов – военная карьера меня в то время уже не привлекала.

Но я так любил эту свою книжку, «Сквозняки», в которой, казалось, приблизился к тайне поэзии! Я даже тогда сказал адмиралу:

«Вы не швыряйте, пожалуйста, эту книжку: я вложил в неё душу!»

Я не желал быть руганным за своё детище, вот в чём дело!
А тучи продолжали сгущаться. В Калининграде, в газете «Страж Балтики» напечатали разгромную статью, которую написал всё тот же пропагандист политотдела, капитан 2-го ранга Смирнов…»

  В 1973 году Борис Штейн был уволен в запас, в прежнем  звании, капитан-лейтенанта, прослужив 22 года на флоте.

 Работал журналистом в Таллинне, столице Эстонии, в периодических изданиях, был радистом на строительстве БАМа, лесорубом, докером-механизатором в Таллиннском морском порту, дрессировщиком слонов  в Таллиннском зоопарке, заведующим литературным отделом в Государственном русском драматическом театре Таллинна.

  Будучи литературным консультантом русской секции Союза Писателей Эстонии, Борис Штейн, переводил эстонских поэтов на русский язык.

Тогда же познакомился с  журналистом, Сергеем Довлатовым, работавшим в Таллинне в издательстве газеты «Советская Эстония», и стали близкими друзьями.

А известный писатель, ныне здравствующий Михаил Веллер, 1948, в то время,  жил в Таллинне, и в1987-1990 годах, был заведующим отделом русской литературы журнала «Радуга».

И он, первым в СССР, публикует Иосифа Бродского. Сергея Довлатова, «Остров Крым» Василия Аксёнова и «Четвёртую прозу» Осипа Мандельштама.

 Так вот, Борис Штейн и Михаил Веллер, были хорошо знакомы, по литературной деятельности, и рассказ Михаила Веллера «Океан», из сборника: «Легенды Невского проспекта», написан, на основе устного рассказа Бориса Штейна.

  У Сергея Довлатова, так же, как и у Михаила Веллера, в его сборнике  новелл «Компромиссы», в новелле «Компромисс пятый» - есть персонаж – известный таллиннский поэт Борис Штейн.

  Жизнь Бориса Штейна прошла по таким этапам: Детство в Ленинграде, в нежной, любящей друг друга, абсолютно обрусевшей еврейской семье.

  Четыре года войны, проведённые в далёком уральском селе Огнево. Пять послевоенных лет снова в Ленинграде – голодных, надо сказать, лет.

  Военно-морское училище. Флот. Эстония. Лет тридцать в Эстонии. Москва.

  Борис Самуилович говорил, что не нёс в себе ни малой толики еврейства – ни языка, ни культуры, ни обычаев, ни специфических воспоминаний.

  Я ничего этого не унаследовал от старших родственников, мы все были русскими советскими людьми, и честно говоря, мне было незнакомо понятие национальности.

Узнал, что еврей, тогда когда началась война, мне об этом рассказали интернатские ребята. Они объяснили, что я виновен ни больше, ни меньше, как в том, что Гитлер напал на Советский Союз.

  Значит так. Гитлер сказал Сталину: «Выдай мне ваших евреев, чтобы я их убил, а не то я на вас нападу». Сталин отказался, и Гитлер напал на Советский Союз. А меня за это лупили и обзывали жидом.

  Для меня это обзывание было таким оскорблением, на которое я должен был ответить дракой. Уже не помню, кто внушил мне эту повинность: драться в ответ на «жида», но помню, что она руководила мной как бы помимо моей воли.

  Мне здорово, попадало от пацанов, и я сам себе пообещал, что когда вырасту и поумнею, сочиню об этом стихотворение, и, действительно, лет через тридцать сочинил: «Интернатскую балладу».

  В 1996 году Борис Штейн жил в Москве и занимался книготорговлей. Его лоток с книгами, стоял в Художественном проезде, угол Камергерского проезда и Большой Пироговки.

  Уличный лоток с учебной литературой, за разрешение, места для продажи, оплачивал муниципальной администрации, ещё платил за аренду хранения книг, в подвале ближней кондитерской.

 Книги Борис Самуилович закупал непосредственно в издательстве, или на книжной ярмарке, в Олимпийском комплексе.

 Вдоль тротуара, располагалась много лотков с книгами, их владельцы общались между собой.

Борис Самуилович вспоминал:

«Рэкетиром у нас был чеченский парень Алик. Худощавый, стройный, с утончённым лицом интеллигента, он подходил к прилавку и. дождавшись удобного момента, тихо говорил:
«Борис Самуилович, отойдёмте, пожалуйста, в сторону»
Я отходил как загипнотизированный, и отдавал Алику месячную дань – четыреста тысяч рублей. Мне было тошно от этого унизительного отстёгивания.

В башку, лезли совершенно ненужные мысли»

 «Вот я. У меня за спиной то, другое, третье. Я почти в шестьдесят лет начал всё сначала. Таская на себе кошёлки с книгами, втискиваясь с переполненной каталкой, в метро и троллейбус, дорога вот до лотка, в центре столицы.

  Вот он. Подходит чистый, красивый, благоухающий парфюмом. И тихо, элегантно, отбирает у меня часть моего, по сути дела, пота, отсасывает мою энергию».

  К тому же в это время шла чеченская война. Тут как раз случились первые президентские выборы. Несгибаемый генерал Лебедь получил 15% голосов, и Ельцин сделал его секретарём Совета безопасности.

 «Вот уж теперь, - думал я в силу своей – не по возрасту – наивности, - Лебедь не потерпит, призовёт, наведёт, устранит и не допустит».

И я сказал при очередном поборе Алику:

 - Алик, примите мой совет, меняйте работу. Вас всё равно выдавят отсюда, как пасту из тюбика.

Алик выслушал меня серьёзно и серьёзно же ответил:
 - Я не против, Борис Самуилович. Найдите мне другую работу, чтоб платили.

  Следующий раз я не удержался и стал укорять его за паразитизм. Алик не разгневался. Скорее удивился:

 - Как же так, Борис Самуилович? Вы имеете? Другие тоже должны иметь.

Он улыбался простой, незловещей улыбкой, глаза его тоже не были холодны, искрились в дружеском прищуре.

Как-то я сказал соседу по лотку, Володи Иванову:

 - А что, если не платить? Не платить, и всё. Что убьют? Порушат лоток с книгами?
 - Проще, - ответил Володя. – Не продлят разрешение на торговлю, в администрации муниципалитета.
 - ???
 - Ты обратил внимание, на какой тачке ездит наш участковый майор? То-то. Тысяч на пятнадцать зелёных. А оклад-жалованье у него? А ты говоришь…

Алик – пешка. Не хозяин – шестёрка. Хозяева сидят в гостинице «Москва» и торчат там, надо сказать, не хило.

 Как-то раз собрать дань пришёл другой парень. Стояла осень. Он был одет в ослепительно блестящее чёрное хромовое пальто, длинное, почти до пят.

Чёрные уложенные волосы и аккуратные усики на смуглом лице, как нельзя лучше подходили к великолепному реглану.

 - А где же Алик? – полюбопытствовал я.

 - Машину домой погнал, - отвечал он уважительно. Иномарку.

И щелкнул языком, сделал характерный одобрительный жест раскрытой ладонью.

 А в скором времени громкого и грозного генерала Лебедя сняли, и на его место назначили тихого функционера Ивана Петровича Рыбкина».

  В конце 1989 года в Израиль уехала дочь Бориса Штейна Леся, и много его друзей из Эстонии и Москвы. Знакомая писательница Дина Рубина, перед отъездом успела передать Борису Штейну, некоторые свои литературные, деловые связи, что помогло ему выжить в этой суровой, для приезжих людей Москве.

  Борис Самуилович выжил, укрепился и стал ещё регулярно к ним ездить, навещать родных на Святой земле.

  В Москве, у Бориса Штейна, остался жить сын, Борис, работавший адвокатом.

  В 2006 году, в 73 года, Борис Штейн уехал в Израиль, жить к сестре Елене, которая обосновалась в приморском городе Ашкелон.

 А дочь Леся, жила в израильском городе Модеине. Это совершенно новый спальный город, возведённый сразу по единому проекту. Изумительная архитектура, применённая к холмистой местности, создала городок, похожий на восточную сказку.

 Окна дома, в котором Борис Самуилович останавливался у дочери и внучки, выходили на большую гору, покрытую кактусовым лесом. Кактусы – цветут.

  В Израиле любят рассказывать, эту историю гостям, рассказали её и Борису Самуиловичу,  есть она и в произведении Дины Рубиной:

«Учительница младших классов позвонила маме одного ученика и пожаловалась, что мальчик отказался писать сочинение на тему: «Парк моего города».

  Все дети написали, а он не написал и сказал, что не будет. Через некоторое время, эта мама поговорила с сыном, позвонила учительнице и сообщила, что её сынок отказывается писать сочинения, потому что целиком весь парк никогда не видел.

 Так сказать, с птичьего полёта. Стало быть, не может его полностью себе представить. Так о чём же он будет писать?

 - О’кей, - сказала учительница. В Израиле часто говорят на американский манер «о’кей», хотя у них есть на этот случай своё слово «беседер».
Через пару дней этой маме позвонил командир вертолётного подразделения и сказал, что сейчас за мальчиком придёт машина.

  Ребёнка подняли на вертолёт, покружили с ним над парком, и он потом написал сочинение».

  Борис Штейн продолжал литературную деятельность, и на новом месте и издал две книги стихотворений: «»Живу в гуманном Ашкелоне» и «Рюкзак, наполненный стихами».

  Пожалуй, только по стихам можно было догадаться, что не так легко далась поэту новая жизнь в Израиле, читая его замечательное стихотворение: «Одинокое утро».

  Проговаривал Борис Самуилович о своих переживаниях только в лирике – а в жизни никогда не жаловался.

  За свою долгую плодотворную жизнь, несмотря на перипетии на жизненном пути, Борис Самуилович, сумел выпустить 14-ть книг, поэзии и прозы:

 «Лебедь-остров»-1966, Таллинн, «Сквозняки»-1969, Таллинн, «Подорожник: стихи, баллады, переводы»-1975, Таллинн, «Начало личной жизни»-1977, Таллинн.

 «Там, где ходят изюбры. Сто дней на БАМе»-1978, Таллинн, «Донный лёд»-1981,повесть, Москва, Советский писатель, «Отплытие»-1981, Таллинн. «Вечерний ветер:стихи»-1983, Таллинн, «Солнце на перекладине»-1990, Таллинн. «Порт. Повести»-1991, Москва, Советский писатель, «»Уходит век. Записки жителя»-2005, «Военно-эротический роман и другие истории»-2007, «Маленький мудрец»-2011, «Интернатская баллада. Стихи и рассказы»-2011.

  В свои 80-ть лет, Борис Штейн работал в Ашкелоне дворником, и, приехав в 2015 году в Таллинн погостить – открыл творческий вечер стихами о дворницкой деятельности, сказав: «Я уверен, что человек в любом возрасте должен работать».

  Годы брали своё, но Борис Самуилович не сдавался. В нём было некое сочетание мужества и смирения.

  Ушёл из жизни, замечательный поэт. Борис Самуилович Штейн, 8 марта 2017 года, в возрасте 84-х лет, похоронен на кладбище города Ашкелон.

  Ушёл тихо и красиво, как и жил, оставив добрую память и великое наследие – свои прекрасные стихи, романы, очерки и рассказы и душу, вложенную в них, которые остаются с нами.

Из поэтического наследия Бориса Штейна.

           «Копьё»

Я тоже был когда-то мальчиком
С подвижным худеньким лицом.
А Дон-Кихот, сеньор Ламанчский,
Он приходился мне отцом.

И хоть ходил он на работу,
Носил и шляпу, и пиджак,
Он оставался Дон-Кихотом,
А латы про запас держал.

Когда взметнулись взрывы рыжие
И в окнах заплясал огонь,
Отец  достал доспехи рыцаря
И отклонил надменно «бронь».

Недолго дона Самуила
Носил голодный Росинант.
Огромна братская могила,
Где спит товарищ лейтенант.

А я – в дыму войны я выжил,
Уж доживаю до седин.
И из меня, как будто, вышел
Благополучный господин.

Но всё чего-то не хватало…
Отец, отец, ищу твоё
Всегда открытое забрало
И старомодное копьё.

      «Интернатская баллада»

На западе ещё не отгремело.
Метель белила интернатский дом.
А мне до крайней точки надоело,
Что голодно и что зовут жидом.

Бывает безысходность и у детства.
Несчастье обступает, как конвой.
Незнаемое мною иудейство
В меня плеснуло скорбью вековой.

Нет, я не ведал про донос Иудин.
И что Христос был предан и распят,
Я не слыхал. Но завтрак свой и ужин
Я отдавал сильнейшим из ребят.

И второгодник Николай Букреев
Мне разъяснял вину мою сполна:
Не выдал Сталин Гитлеру евреев,
Из-за того и началась война.

Я был оплёван интернатской брашкой.
Я был забит. Я был смотрящим вниз.
Я звался Мойшей, Зямкой и Абрашкой,
Имея имя гордое – Борис.

Во мне-то было килограммов двадцать
Живого веса вместе с барахлом.
Но я себе сказал: «Ты должен драться».
И я сказал Букрееву: «Пойдём».

Наш задний двор. Площадка у помойки.
На задний двор не приходили зря.
А пацаны кричали: «Бей по морде!»,
Подбадривая Кольку-главаря.

Ударил я. И всё исчезло кроме
Рванувшейся неистовой грозы.
А дрались мы всерьёз до первой крови.
До первой крови или до слезы.

Букреев отступил, сопя сердито.
Он, чёрт возьми, никак не ожидал,
Что двадцать килограммов динамита
Таило тело хилого жида.

До первой крови. В напряженье адском
Я победил. Я выиграл тот бой.
А мой отец погиб на Ленинградском.
А Колькин – в то же время – под Москвой.

      «Разговор с тётей Раей»

Тётя Рая Циперович
плохо говорит по-русски.
По-молдавски – по- румынски
тоже плохо говорит.
Я смотрю на тёти-Раины
натруженные руки.
Жаль, что я не знаю идиш
и тем более иврит.

Неподвижен тихий вечер,
столько звёзд на тёплом небе,
словно пекари гигантские
просыпали муку.
И мне кажется, что пахнет
свежевыпеченным хлебом.
Я вдыхаю этот вечер,
надышаться не могу.

Чисто выметенный дворик,
сохнут кринки на заборе,
у луны неповторимой
удивительный овал.
 - Я была такой красивой,
что вы думаете, Боря!
Бедный Нёма Циперович,
он мне ноги целовал.

И как будто на экране,
я увидел тётю Раю:
тело, словно налитое
всеми соками земли.
Добрый Нёма Циперович
от восторга замирает.
Не крутите дальше плёнку.
Стой, мгновение, замри!

Счастье бедного еврея!
Ложка счастья. бочка горя.
Было сладко после свадьбы.
Но не век – четыре дня.
Был погром. Дома дымились. –
Ах, зачем, скажите, Боря,
ах, зачем убили Нёму
и оставили меня?!

Что ж, крутите дальше плёнку,
ничего не пропуская.
Я гляжу на эти кадры –
ломит пальцы в кулаках.
И я вижу, как терзают,
как терзают тётю Раю,
и застыли гнев и ужас
в мёртвых Нёминых глазах.

Что потом? Румынский берег,
дом богатого раввина,
положение прислуги,
бесконечные дела.
 - Но с тех пор, поймите, Боря,
я ни одного мужчины…
Столько лет, а я другого
даже видеть не могла.

Только жажда материнства –
это тоже очень много.
Эта жажда материнства
набегала, как волна.
А потом пришли Советы
и закрыли синагогу.
Я осталась у раввина.
А потом пришла война.

И раввин сказал евреям:
 - Ну, так да, уйдут Советы.
Мы не жили без Советов?
Мы не видели румын?
И в то памятное утро
В тройку новую одетый
С хлебом-солью на дороге
Появился наш раввин.

А солдаты шли колонной.
Резал воздух марш немецкий.
Барабан без передышки
то чеканил, то дробил.
Офицер был пьян порядком.
Потому стрелял не метко.
Раз – в раввина, два – в раввина,
только с третьего добил.

Ну не надо, тётя Рая?
Ну не надо, полно, полно.
Он не видит, Он далёко
в бесконечных небесах.
Не крутите дальше плёнку,
я хочу навек запомнить
гнев и ужас, гнев и ужас
в тёти-Раиных глазах!

      «Вертолётчик»

Я вторгаюсь в его столицу.
Я лечу на исходе дня.
Я убью моего убийцу,
Чтобы он не убил меня.

Я ему говорил, бывало:
 - Откажись от своих затей!
Разве солнца и неба мало
Для твоих и моих детей?

Ешь да пей, да живи в охоту,
Обихаживая семью.
Да работай свою работу.
Он заладил одно: «Убью!»

Сколько раз меня убивали!
Миллионы и больше раз.
И свинцом меня поливали,
И пускали в лёгкие газ.

Чтобы не был я шахматистом,
Пианистом и скрипачом,
Чтобы не был я футболистом,
Архитектором или врачом.

Но я выжил. На этом месте
Я добротный построил дом.
Я забыл помышлять о мести.
Утоляю себя трудом.

Только с ним не идёт беседа.
Истребляет он мой народ.
Нынче – друга. Вчера – соседа.
Завтра выпадет мой черёд.

Ну уж нет! Его песня спета.
И его не спасёт ничто.
Отделилась моя ракета
И находит его авто.

Покидая его столицу.
Позади языки огня.
Я убил моего убийцу,
Чтобы он не убил меня.

      «Эстония моя»

Эстония моя! Ты мне не мать,
В твоих скупых лучах мне не согреться,
И не надеюсь я завоевать
Твоё, такое замкнутое сердце.
Ну что ж – односторонняя любовь. –
И горькое, и сладостное благо.
Достоин уважения любой
Влюблённый безнадёжно бедолага.
И я твоих объятий не прошу,
Но я в душе ношу тебя, ношу!

      «В наш двор пришла красивая женщина»

Пришла Красивая Женщина в наш дворик на Южной улице.
Такая красивая женщина, что при виде её лица
Даже само спокойствие – ленивая старая курица –
Охнув, снесла в смятении
Сразу два яйца!

Друзья мои, эта женщина была такая красивая,
Что пёс, с малолетства приученный всем угрожать «пор-р-рву»,
Хотел зарычать привычно, но не собрался с силами
И замер с отвисшей челюстью, роняя слюни в траву.

А воробей восторженный сделал двойное сальто.
А чиж – ну кто бы подумал! – спел арию соловья.
А сам-то я растерялся. Я растерялся сам-то.
Ни петь и не кувыркаться совсем не умею я.

Очень красивая женщина ко мне протянула руки
Под удивлёнными взглядами домашних зверей и птиц.
И мне захотелось сразу сплясать, на колени рухнуть,
Спеть каветину Фигаро и десять снести яиц.
1968 год.

        «Это так…»

Из-под накидки напускной небрежности,
Из-под рогожи грубости и грешности,
Из-под лохмотьев несуразной внешности,
Которые,  ношу я на себе,
Достану жёлтого цыплёнка нежности
И осторожно протяну тебе.

        «Бестебятина»

Мне без тебя не в радость сериал,
Ни острый суп, ни нежная телятина.
Я без тебя подушку обрыдал.
Мне надоела эта бестебятина!

Но всё, я верю, кончится добром:
Придёт весна, настанут дни весенние,
И в эти дни услужливым паром
Доставит нас на остров примирения.

И мы друг другом насладимся всласть.
А что потом, не думал из-за лени я.
Проблемы? Да. Но вот в чём наша власть:
Решать их лишь по мере поступления.

        «Ашкелон»

Этот город у моря с весёлым крикливым базаром,
Энергичные дамы с набором туристских затей,
Милый доктор-фанат,поражённый футбольным«Бейтаром»,
Этот сахар улыбок простых эфиопских детей.

Эти школы для взрослых, охотно впадающих в детство,
Ярость алых цветов, покрывающих кроны вечной
И намёк на любовь, как от горечи верное средство,
Нежеланье стареть, но желанье тряхнуть стариной…

А когда я в отъезде, недаром, недаром, недаром
Колеся по стране, несуразной, родной и большой,
Вспоминаю наш город с весёлым крикливым базаром,
Я под занавес жизни к нему прилепился душой.

        «Последний перегон»

Чего гусарить! Лет немало.
Семь перегонов миновало
На этом рельсовом пути.
А за окном – то смех, то вздохи,
Промчались целые эпохи,
Наш паровоз, вперёд лети!

Ах, рельсы не идут по кругу,
И отсиявшую подругу
Не подберёт лихой состав.
И кто отстал на полустанке,
Того уж нет, одни останки –
Таков безжалостный устав.

А за окном блестят пунктиры,
Ушли, сменились пассажиры,
И вот уж нет знакомых лиц.
Куда ни глянешь – всё чужое,
Всё не моё, всё не родное,
И лица новые столиц!

Я на последнем перегоне
Затосковал в своём вагоне.
В меня змеёй вползает страх
И встречный ветер досаждает,
И бесприютная блуждает
Улыбка на моих устах.

        «Моё поколение»

Отплясало моё поколение.
Отплясало, отспорило, частью повымерло.
И смешные его треволнения
аккуратное время из кухонь хрущёвских
повымело.

Нынче жизнь, как разгаданный ребус:
без загадки и сантимента.
Размалёван рекламой, последний троллейбус
увозит последнего диссидента.
Он за вольный эфир, как за нить Ариадны, держался.
Он играл на гитаре, страдал, вёл с властями себя
нелюбезно.
Вот и рухнул ветряк,
тот, с которым он храбро сражался.
А за тем ветряком – то не вольное поле открылось,
а бездна.

Отплясало моё поколение.
отплясало, отспорило,
отрыдало в подушку.
Но наивное – мудрое,
хоть чего-то да стоило,
потому что за каждый пустяк,
чёрт возьми,
не брало оппонента на мушку!

        «Одинокое утро»

Одну яичницу пожарил,
Одну подушку в шкаф отнёс.
Один комар меня ужалил
В единственный в квартире нос.

Один за завтраком с балкона
Глядел на чудные места
И говорил себе смущённо
«Отпад», «йофе» и «лепота»…

Лишь кошке суждено нарушить,
Снять одиночества печать.
Но кошка может только слушать
И односложно отвечать…
2007 год.