Про магазин Рибок в Киеве

С Днем ВДВ, друзья! В Магадане снова плачет небо. Ильин день - покровителя десантников. Как-то грустно и печально ходить под дождем)). Как правильно говорить, погода не лётная, или погода не летняя? Вспомнил случай, произошедший ровно, плюс минус неделя-две, короче в августе 1994 года, тридцать лет назад в Киеве. Я был в отпуске.

Прилетел в июле в Москву. И не узнал ее. Три года не вылетал из Магадана, а тут на тебе! За эти три года столица сильно изменилась. Когда я ехал на такси из аэропорта, то глазел по сторонам, казалось, что я взаграницу попал. Новые дома, краснокирпичные особняки нуворишей и нуворишек, реклама буржуазная, словно на Западе. И все на английском. Прошло всего девять месяцев после расстрела Верховного Совета из танков, а будто за этот срок уже народилась новая, амбициозная и наглая капиталистическая действительность.

Чувствовал себя, как эмигрант, которого выбросило волнами Атлантики на острове Эллис в Нью-Йорке. Таким бродяжкой с залатанными штанами, как у Чапли Чарлина. Настолько показалась любимая Москва чужой и неизвестной. Это как ребенок, от которого мать отказалась еще в роддоме, и он прожил в детском приюте лет до шестнадцати, а тут мамашка вспомнила о своем чаде, она уже богатая тетя, вышла замуж давно за аристократа с поместьем и "старыми деньгами" на банковском счете - наследством пиратских и работорговских предков. И вот разыскала своего "дорогого мальчика". Его привезли к мамашке, а он боязливо и робко жмется в углу. И он не знает и не узнает мать, и ей он чужой, выросший в казенном доме неласковыми воспитателями.

Правда, в моем случае детство прошло в полной семье и в счастливой, суверенной стране. А тогда, тридцать лет назад не мне одному казалось, что мы вдруг оказались чужими на этом празднике буржуазной жизни, где торгашеский дух наживы и индивидуального успеха перебил советский коллективизм и совестливость.

В общем, пробыл я в Москве неделю или две. Встретился с родными, приехавшими из Баку, с родителями, с братом и его женой, с ее родителями. Потом мы попрощались и проводили брата с женой и ее родителями в Шереметьево. Улетали они навсегда в чужие края. Казалось, хотя упорно гнал от себя эти мысли, что больше никогда не увидимся. Но это были остаточные, еще советские ощущения о тех, кто уезжал в эмиграцию. А после распада СССР, на фоне кровавых конфликтов в Средней Азии, на Кавказе, между Грузией и Южной Осетией с Абхазией, между Арменией и Карабахом с Азербайджаном, утратившим к тому времени не только эту автономную область, но и еще семь районов республики, примерно с четверть территории бывшей АзССР, а впереди нас ждала первая чеченская война, в общем, со всеми этими горестями и печалями отъезд уже казался не эмиграцией, а эвакуацией.

Попрощавшись, уронив нечаянную слезу, расстались. Проводил родителей в Домодедово, они вернулись в Баку, а я на поезде поехал к бабушке в Киев, куда ее эвакуировал отец в январе 1990-го. Поезд был старым, с грязными туалетами. Украинский состав. С Киевского вокзала. Проводники хамоватые, наглые. На границе российские пограничники вежливо проверили паспорта и осведомились о том, кто что везет с собой, как и положено представителям силовых структур все еще самой большой страны мира, пусть и побежденной, преданной собственными элитами, но не растерявшей еще остатков могущества державы. Через десять минут после них зашли хохлы. Другого слова нет для бывших русских, для политических украинцев. Еще вчера жившие с нами в одном государстве, служившие в одной Советской армии, в одночасье ставших чужими.

Словно махновцы, вернее, петлюровцы времен Гражданской войны зашли они в вагон. По сравнению с ними хамоватые и наглые селюки в роли проводников казались ангелочками. Украинские пограничники шмонали всех, откровенно вымогая взятки. Было мерзко. Но вот они прошерстили все вагоны и пропустили дальше. Пассажиры облегченно вздохнули.

На следующий день я прибыл в Киев. Еще не забыл, как проехать к бабушке в отдаленный микрорайон на окраине города. Ей дали крошечную квартирку, однушку гостиничного типа. Был уже у нее летом 1991 года, когда в Москве как раз путч случился. Вернее, успешная контрреволюция Ельцина. Доехал на метро и автобусе. Бабушка уже ждала, напекла оладушек с малиновым вареньем и сметаной. Обнял ее. Господи, как же хочется снова увидеть бабушку, прижаться щекой к ее лицу, поцеловать, обнять, встать на колени, попросить прощения за все. В горле застрял комок и глаза предательски заблестели, как вспомнил бабушку. Она родилась в 1916-м. В самый разгар первой мировой. Через год революция, и сразу Гражданская война. Белые, немцы, петлюровцы, красные, снова белые. Снова красные. В 1920-м поляки ненадолго оккупировали город. У бабушки на всю жизнь остался страх перед вооруженными чужими людьми, ворвавшимися в дом ее родителей. Поляки искали красных, кто не успел уйти из города. А прадед, бабушкин отец как раз был из красных.

Потом в начале двадцатых и десять лет спустя - два голода. Бабушка пережила это совсем юной. В 1927-м, когда ей было всего одиннадцать лет умерла ее мама. Старшие сестры уже выпорхнули из гнезда, а бабушке пришлось через короткое время жить с мачехой, на которой женился прадед. Выучилась. Танцевала в балетной студии, поступила на медицинский. Перед войной встретила заезжего инженера, волжского татарина, которого распределили после института в Дагестан, на Каспий. Вышла замуж, уехала с ним, родила за год до войны мою маму. Потом война. Муж на фронте, дочку отправила в Карабах к отцу, куда тот вернулся из Киева. А сама в госпиталь.

Мы гуляли с бабушкой по Киеву. Она показала мне на Подоле бывший дом своих родителей. Куда ворвались поляки в 1920-м. За свою долгую жизнь бабушка хлебнула немало горя и мук. После войны ее муж вернулся с другой женщиной, которую полюбил на фронте. Попросил прощения у бабушки и развода. Но помогал всегда своей дочке, моей маме, пока та росла. Причем воспитывала ее дедова мать, моя прабабушка. А бабушка продолжила медицинскую работу. Замуж так и не вышла. На бывшего мужа-фронтовика обиды не держала. Ведь надо было жить дальше.

Мне очень не хватает всех родных, которые ушли, каждый в свой черед. Интересно, мы встретимся когда-нибудь в ином мире, где времени больше не будет?

Со мной была моя скрипка. Я тогда всюду ее с собой возил. Живя в Ленинграда в 1988 - 1990 годах я часто подрабатывал уличным музыкантом. Вот и в то лето тридцать годков назад взял ее с собой. Когда обратно ехал на украинском поезде с загаженными туалетами и грязными занавесками на окнах, с серым, влажным постельным бельем, не просушенным до конца, хохлы-пограничники доколупались до моей скрипки. "А где у вас разрешение на вывоз музыкального инструмента? А вдруг это Страдивари?". Вымогали взятку. Суки. Но с меня, нищего россиянина, такого же нищеброда, как и все остальные миллионы обездоленных жителей нашей разорванной Родины нечего было взять. Не поживившись ничем, они в конце концов оставили меня в покое и убрались восвояси. Но с тех пор я закаялся возить с собой на Украину что-либо, вызывающее алчный интерес местных погранцов. Поганцев.

А пока я жил у бабушки в Киеве, то почти каждый день играл на Крещатике. Денег мне бросали в скрипичный футляр немного. Я потом покупал продукты и приносил их бабушке. А еще покупал книги. Разные. Потом увез их с собой.

Однажды, сидя рядом с местными ребятами, попивавшими пивко, услышал такой диалог. Один не местный парень из Донецка спросил: "Как пройти в магазин Рибок?". Он имел в виду магазин, торговавший спортивной обувью этой западной фирмы. А местные подняли его на смех. "Ты, наверное, имел в виду "магазин рыбок"?" - заржали они.
Дело в том, что в украинском языке буква "и" читается, как "ы". И посоветовали ему сходить на птичий рынок, чтобы там купить себе рыбок. На что дончанин обиделся. "Да мне кроссовки нужны фирмы Рибок, а не рыбки!". Почему запомнился этот эпизод мне? Да Бог весть. Может потому что уже тогда киевляне и дончане были разными. Поэтому и до сих мы освобождаем Украину от национализма и чванливой спеси, выродившимися в настоящий нацизм и сатанизм...

02. 08. 2024 г.