Gerard Manley Hopkins 1844-1889

Перевод с английского

Рис. Гл. Сильвестровой, 2000

Джерард Мэнли Хопкинс

Pied Beauty

GLORY be to God for dappled things–
   For skies of couple-colour as a brinded cow;
      For rose-moles all in stipple upon trout that swim;
Fresh-firecoal chestnut-falls; finches’ wings;
   Landscape plotted and pieced–fold, fallow, and plough;
      And ;ll tr;des, their gear and tackle and trim.

All things counter, original, spare, strange;
   Whatever is fickle, freckled (who knows how?)
      With swift, slow; sweet, sour; adazzle, dim;
He fathers-forth whose beauty is past change:
                Praise him.

Пятнистая краса

Да славится Господь за пестроту вокруг:
   За небеса в подпалинах, будто коровий бок;
       За алый крап форели, резвой, как стрела;
Ковёр цветов лоскутный, пашню, выгон, луг;
    Кленовый жаркий лист, что вьётся, как вьюрок;
        Снасть и снаряд, убор любого ремесла.

Мир, что веснущат, странен, зыбок, сокровен,
    Пронизан (как? – кто это знать бы мог?)
         Чредой: лёд, пламень; мёд, жёлчь; солнце, мгла,
Господь творит. Его краса вне перемен:
                Ему хвала.

The Candle Indoors

SOME candle clear burns somewhere I come by.
I muse at how its being puts blissful back
With yellowy moisture mild night’s blear-all black,
Or to-fro tender trambeams truckle at the eye.
By that window what task what fingers ply,
I plod wondering, a-wanting, just for lack
Of answer the eagerer a-wanting Jessy or Jack
There God to aggr;ndise, God to glorify.–

Come you indoors, come home; your fading fire
Mend first and vital candle in close heart’s vault
You there are master, do your own desire;
What hinders? Are you beam-blind, yet to a fault
In a neighbour deft-handed? Are you that liar
And, cast by conscience out, spendsavour salt?

Свеча в дому

Свечи – вдруг – блеск в окне я вижу иногда.
Смотрю, как пламень благостный смывает прочь
Тьму, жёлтой влагою расплавив ночь,
В глазах веретеном снуёт туда-сюда.
За тем стеклом – чья жизнь, чьи руки, чья судьба?
Молюсь в ночи, в тиши, хочу помочь
Им – Джесси? Джек? – чей сын? чья дочь? –
Господа славить, восхвалять дела Его всегда.

Войди же внутрь; свой тлеющий очаг
Вскорми, затепли вновь свечу живую, коль
Скоро ты хранишь хотя б крупицу благ.
Иль твоё сердце там, где истребляет моль?
С бревном в глазу снуёшь? и сам себе ты враг?
Пустая совесть, обессоленная соль?

The Sea and the Skylark

ON EAR and ear two noises too old to end
   Trench–right, the tide that ramps against the shore;
   With a flood or a fall, low lull-off or all roar,
Frequenting there while moon shall wear and wend.

Left hand, off land, I hear the lark ascend,
   His rash-fresh re-winded new-skein;d score
   In crisps of curl off wild winch whirl, and pour
And pelt music, till none ’s to spill nor spend.

How these two shame this shallow and frail town!
   How ring right out our sordid turbid time,
Being pure! We, lifes pride and cared-for crown,

Have lost that cheer and charm of earth’s past prime:
   Our make and making break, are breaking, down
To man’s last dust, drain fast towards man’s first slime.

Море и жаворонок

Два звука нескончаемо слышны
   Издревле: справа – натиск и отскок
   Волны, шершавый лижущей песок,
Послушливой движению луны.

Налево – звонко льётся с вышины
   Трель жаворонка, певчий голосок
   Вьёт прядь за прядью, в каждый завиток
Его – живые ноты вплетены.

Как город мелочный они стыдят!
   Грязь и корысть бесчестный век взрастил.
И мы венец творения? – Навряд.

Нам удержать дары не стало сил.
   Мы движемся, чредой земных утрат,
В последний прах, прочь, в изначальный ил.

I wake and feel the fell of dark, not day

I WAKE and feel the fell of dark, not day.
What hours, O what black ho;rs we have spent
This night! what sights you, heart, saw; ways you went!
And more must, in yet longer light’s delay.
   With witness I speak this. But where I say
Hours I mean years, mean life. And my lament
Is cries countless, cries like dead letters sent
To dearest him that lives alas! away.

   I am gall, I am heartburn. God’s most deep decree
Bitter would have me taste: my taste was me;
Bones built in me, flesh filled, blood brimmed the curse.
   Selfyeast of spirit a dull dough sours. I see
The lost are like this, and their scourge to be
As I am mine, their sweating selves; but worse.

Во рту ночная жёлчь. Что за часы

Во рту ночная жёлчь. Что за часы
Прошли, ещё пройдут! о, сколько ран
Оставит ночь, о, сердце, сколько стран-
ных лиц пройдёт до утренней росы!
   Свидетель я. Я говорю, часы –
Нет, годы, жизнь пройдёт, как караван
Бессчётных мольб, к Тому, чей океан
Любви – неколебимые весы.

   Изжога жжёт. Господень каждый шаг
Горчит на вкус, я; этот вкус, я наг,
Кровь порченая, пр;клятая плоть.
   Наш дух вздымает тесто. Передряг
Закваска – наше «я», наш злейший враг –
Себя, заблудших, потная щепоть.

Lantern out of Doors

SOMETIMES a lantern moves along the night,
   That interests our eyes. And who goes there?
   I think; where from and bound, I wonder, where,
With, all down darkness wide, his wading light?

Men go by me whom either beauty bright
   In mould or mind or what not else makes rare:
   They rain against our much-thick and marsh air
Rich beams, till death or distance buys them quite.

Death or distance soon consumes them: wind
     What most I may eye after, be in at the end
I cannot, and out of sight is out of mind.

Christ minds: Christ’s interest, what to avow or amend
   There, eyes them, heart wants, care haunts, foot follows kind,
Their ransom, their rescue, and first, fast, last friend.

Фонарь в ночи

Фонарь, бывает, вижу я в ночи.
   Он манит взор, и я стою, гадаю:
   Чей? кто его несёт? – я не узнаю,
Зачем колеблют ночь его лучи.

Ум теплится ли пламенем свечи,
   Краса в ком, сердце ль – я не выбираю:
   Померкнет свет, тьме – ни конца, ни краю;
Погиб? исчез? – попробуй, отличи.

Смерть, расстоянье – вот и весь резон:
   К чему, скосив глаза, глядеть вокруг?
Коль с глаз долой, так и из сердца вон.

Христос – глаза и сердце; боль, недуг
   Врачует Он, идёт за нами, с нами, Он –
Спасенье, искупленье, кров, первый, последний друг

To seem the stranger lies my lot, my life

TO SEEM the stranger lies my lot, my life
Among strangers. Father and mother dear,
Brothers and sisters are in Christ not near
And he my peace my parting, sword and strife.

   England, whose honour O all my heart woos, wife
To my creating thought, would neither hear
Me, were I pleading, plead nor do I: I wear-
y of idle a being but by where wars are rife.

   I am in Ireland now; now I am at a th;rd
Remove. Not but in all removes I can
Kind love both give and get. Only what word
Wisest my heart breeds dark heaven’s baffling ban
Bars or hell’s spell thwarts. This to hoard unheard,
Heard unheeded, leaves me a lonely began.

Как будто чуждый кто мою судьбу чужбине

Как будто чуждый кто мою судьбу чужбине
Обрёк. Родные, мать и отец – и те
Не ближние уже мне во Христе,
И Он мир и раздор, меч и борьба отныне.

   Ты не услышала бы, Англия, о сыне,
Когда б просил, – но не прошу, в мечте
Я честь твою вознёс, ты ж – в маете
Пустой, вотще воинственной гордыне.

   В Ирландии теперь я. В третий раз
Отринут. Сердце всё ж любовь готово
Дать и принять. Но небо ль, ад ли сраз-
у разрушают появленье слова.
Иль неуслышанным хранить, иль им сейчас
Услышать и не внять, мне остаётся – снова.

The Caged Skylark

AS a dare-gale skylark scanted in a dull cage
   Man’s mounting spirit in his bone-house, mean house, dwells–
   That bird beyond the remembering his free fells;
This in drudgery, day-labouring-out life’s age.

Though aloft on turf or perch or poor low stage,
   Both sing sometimes the sweetest, sweetest spells,
   Yet both droop deadly sametimes in their cells
Or wring their barriers in bursts of fear or rage.

Not that the sweet-fowl, song-fowl, needs no rest–
Why, hear him, hear him babble and drop down to his nest,
But his own nest, wild nest, no prison.

Man’s spirit will be flesh-bound when found at best,
But uncumbered: meadow-down is not distressed
For a rainbow footing it nor he for his b;nes r;sen.

Пленённый жаворонок

Как бойкий жаворонок, в жалкой клетке заточённый,
   Наш вольный дух в земном, костном дому томится –
   О вересковой пустоши уже не помнит птица,
Низводит человека тяжкий труд подённый.

На жёрдочке, на низкой сцене ли, порой, ввысь устремлённы,
   Всё ж могут оба песней чудной, сладостной излиться,
   Но увядать в тоске смертельной нудит их темница,
И в страхе, в ярости ль о прутья бьётся обречённый.

Не то что б в милой птахе певчей зов к покою не возник –
Вон, слышишь, слышишь, как, щебечущи, летит
В своё гнездо, природное, что не тюрьма, а радость.

Дух человека будет плотию объят в свой лучший миг,
Но не стеснён: одетый пухом луг не тяготит
Стопою радуга, и нам кости восставшие не будут в тягость.

Carrion Comfort

NOT, I’ll not, carrion comfort, Despair, not feast on thee;
Not untwist–slack they may be–these last strands of man
In me or, most weary, cry I can no more. I can;
Can something, hope, wish day come, not choose not to be.
But ah, but O thou terrible, why wouldst thou rude on me
Thy wring-world right foot rock? lay a lionlimb against me? scan
With darksome devouring eyes my bruised bones? and fan,
O in turns of tempest, me heaped there; me frantic to avoid thee and flee?

   Why? That my chaff might fly; my grain lie, sheer and clear.
Nay in all that toil, that coil, since (seems) I kissed the rod,
Hand rather, my heart lo! lapped strength, stole joy, would laugh, ch;er.
Cheer whom though? the hero whose heaven-handling flung me, foot trod
Me? or me that fought him? O which one? is it each one? That night, that year
Of now done darkness I wretch lay wrestling with (my God!) my God.

Довольство падалью

Довольство падалью, Отчаянье, не стану, нет, себя тобой кормить.
Как ни растрачены, вновь соберу все силы, не согнусь в дугу.
Не закричу, потерянный: Я больше не могу. Могу;
Всё же могу – надеяться, рассвета ждать, не выбирать не быть.
Но ах! жесток Ты, почему так хищно жизни слабой нить
Натягиваешь? львиной лапой кости давишь? как врагу,
На грудь стопу мне ставишь? почему Тебя не избегаю, не бегу
От взгляда жгущего, от вихря ярости нещадной, во всю прыть? –

   Чтобы отвеялась моя полова прочь, зерно б очистилось; каких невзгод
Не претерпел бы я, измученный, в ярме, тогда (когда?), убог,
Я к розге, нет, к руке скорее, в поцелуе прижимал свой рот
И ликовал, героя вышнего, что на меня всей силою налёг,
Славил. Его? Себя, сражавшегося с ним? Кого? В ту ночь, в тот год
Той тьмы, когда терзал меня в борьбе (мой Бог!) мой Бог.

Spelt from Sibyl’s Leaves

EARNEST, earthless, equal, attuneable, ' vaulty, voluminous, … stupendous
Evening strains to be time’s vast, ' womb-of-all, home-of-all, hearse-of-all night.
Her fond yellow hornlight wound to the west, ' her wild hollow hoarlight hung to the
height
Waste; her earliest stars, earl-stars, ' stars principal, overbend us,
Fire-featuring heaven. For earth ' her being has unbound, her dapple is at an end, as-
tray or aswarm, all throughther, in throngs; ' self in self steeded and pashed–quite
Disremembering, dismembering ' all now. Heart, you round me right
With: Our evening is over us; our night ' whelms, whelms, and will end us.


Only the beak-leaved boughs dragonish ' damask the tool-smooth bleak light; black,
Ever so black on it. Our tale, O our oracle! ' Let life, waned, ah let life wind
Off her once skeined stained veined variety ' upon, all on two spools; part, pen, pack
Now her all in two flocks, two folds–black, white; ' right, wrong; reckon but, reck but,
mind
But these two; ware of a world where but these ' two tell, each off the other; of a rack
Where, selfwrung, selfstrung, sheathe- and shelterless, ' thoughts against thoughts in
groans grind.


1884-1886

В листах сивиллы

Суровый, безземной, безмерный, ' гигантский, куполом простёршийся, вслушливый,.. властный
Вечер стремится стать безбрежьем времени, ' все-лоном, все-обителью, все-смертной ночью. Свет
Её двурогий, нежный, жёлтый ' обвивает запад; свет одичалый, полый, в пустоте несмет-
ных далей мёрзлой мглой повисший; ' в блёстках первых, первородных звёзд выгнулся ясный
Свод огнистых небес. Земля отторгла бытие, ' рассеялся, иссяк, распался её крап всечасный;
Роясь, теснится в толчее; в себе увязла, ' сломлена, беспамятна, разъята сумятицею бед.
По правде, сердце, шепчешь мне: наш вечер ' нас обстал, наш потаённый след
В ночи истаивает, наша ночь проглатывает нас, ' проглатывает, шлёт конец злосчастный.

В стальном, поблёкшем свете рисованы ' лишь чёрных остролистых крон драконовы изгибы.
О, нам сказанье, нам оракул! Жизни, ' ущербной, некогда в прожилках, пёстрой, пятнами, лоскут
Пусть расплетётся на две пряди, и они; ' чтобы на два навоя быть намотаны могли бы,
Два стада, два гурта – черны, белы; милы, постылы; ' но, загоняя каждое из них в загон, в закут,
Прими в расчёт, помни о них, остерегайся мира, где ' лишь два различия, друг другу в пику; дыбы,
Где смотанные, спутанные мысли, без крова, без защиты, ' друг в друге скрежеща, себя, стеная, рвут.

God’s Grandeur

THE WORLD is charged with the grandeur of God.
   It will flame out, like shining from shook foil;
   It gathers to a greatness, like the ooze of oil
Crushed. Why do men then now not reck his rod?

Generations have trod, have trod, have trod;
   And all is seared with trade; bleared, smeared with toil;
   And wears man’s smudge and shares man’s smell: the soil
Is bare now, nor can foot feel, being shod.

And for all this, nature is never spent;
   There lives the dearest freshness deep down things;
And though the last lights off the black West went
   Oh, morning, at the brown brink eastward, springs–
Because the Holy Ghost over the bent
   World broods with warm breast and with ah! bright wings.

Величие Творца

Бог миру дал заряд величья Своего,
   Что полыхнёт, как – тронь – фольга зазолотится,
   Совьётся в мощь, как в масло сок сгустится.
Почто ж не узрят люди жезл Его?

За родом род и род идёт; нет никого
   Вне суеты, пот покрывает лица;
   Грязь впитывает каждая частица;
Не чуем, в обуви, земное естество.

Не превратить природу в звук пустой,
   Жизнь в глубине вещей не умерла.
На Западе погаснет луч, но той,
   Восточной, грани заалеет мгла –
Согбенный мир обнимет Дух Святой,
   Грудь тёплая, о! светлые крыла.

The Windhover

To Christ our Lord

I CAUGHT this morning morning’s minion, king-
   dom of daylight’s dauphin, dapple-dawn-drawn Falcon, in his riding
   Of the rolling level underneath him steady air, and striding
High there, how he rung upon the rein of a wimpling wing

In his ecstasy! then off, off forth on swing,
   As a skate’s heel sweeps smooth on a bow-bend: the hurl and gliding
   Rebuffed the big wind. My heart in hiding
Stirred for a bird,–the achieve of; the mastery of the thing!

Brute beauty and valour and act, oh, air, pride, plume, here
   Buckle! AND the fire that breaks from thee then, a billion
Times told lovelier, more dangerous, O my chevalier!

   No wonder of it: sheer plod makes plough down sillion
Shine, and blue-bleak embers, ah my dear,
   Fall, gall themselves, and gash gold-vermillion.

Ветроб;рец

Христу, Господу нашему

Мне утром взор утр фаворит пронзил –
   Принц в царстве солнца, пёстрозарный Сокол плыл в пареньи
   По воздуху, под ним холмившемуся, в дерзновеньи
 Ввысь влёкся, нёсся вскачь в узде из стягов-крыл.

Восторг! И снова прочь, бросок, вперёд, застыл,
   Как лезвие конька в излёт, в скольженьи
   Сквозь встречный ветер. Сердце тайно, в упоеньи
За птицей бьётся, – верх творенья! Гордость, сил

Сгусток, дикую красу, отвагу, перья, прыть, порыв сразиться
   Сомкни! И из Тебя огнь вырвется тогда, стократ
Прекрасней и страшнее, О мой рыцарь!

   И удивляться что же? Плуг сияет, взрывая борозды, за рядом ряд,
Голубо-блёклые подёрнутые угли, родной! чуть им разбиться,
   Упав, зияют кровавой раною, горящей, как гранат.

The Starlight Night

LOOK at the stars! look, look up at the skies!
   O look at all the fire-folk sitting in the air!
  The bright boroughs, the circle-citadels there!
Down in dim woods the diamond delves! the elves’-eyes!

The grey lawns cold where gold, where quickgold lies!
   Wind-beat whitebeam! airy abeles set on a flare!
   Flake-doves sent floating forth at a farmyard scare!–
Ah well! it is all a purchase, all is a prize.

Buy then! bid then!–What?–Prayer, patience, alms, vows.
Look, look: a May-mess, like on orchard boughs!
   Look! March-bloom, like on mealed-with-yellow sallows!

These are indeed the barn; withindoors house
The shocks. This piece-bright paling shuts the spouse
   Christ home, Christ and his mother and all his hallows.

Звёздная ночь

На звезды глянь! вверх, глянь на небеса!
   На вышний люд, во тьме, мерцающий вне тленья!
   Глазёнки эльфов, замки, светлые селенья!
В алмазных копях льдисто-мглистые леса!

Холодных серых нив ртуть-россыпь, золото, искристая роса!
   Взметнувшийся пух-всполох тополей цветенья!
   Шквал хлопьев-голубей, что разом застит зренье! –
Ну что ж! купи всё это! Приз, бесценная краса!

Купи! ставь на кон! – Что? – Смирение, молитву, дар, обет.
Глянь: майской кутерьмой, цветеньем сад одет!
   Припорошил мукой март ив серёжки золотые!

Раскинулся овин, и в нём – им счёту нет –
Снопы. Внутри, ограда редкая и пропускает свет,
   Христос-жених и мать Христа, и все святые.

Andromeda

NOW Time’s Andromeda on this rock rude,
With not her either beauty’s equal or
Her injury’s, looks off by both horns of shore,
Her flower, her piece of being, doomed dragon’s food.

   Time past she has been attempted and pursued
By many blows and banes; but now hears roar
A wilder beast from West than all were, more
Rife in her wrongs, more lawless, and more lewd.

   Her Perseus linger and leave her to her extremes?–
Pillowy air he treads a time and hangs
His thoughts on her, forsaken that she seems,

   All while her patience, morselled into pangs,
Mounts; then to alight disarming, no one dreams,
With Gorgon’s gear and barebill, thongs and fangs.

Андромеда

За Андромедой, вверх, простёрся горный склон.
В красе и горестях вне ровни, у порога
Пути, глядит на два скалистые отрога,
Её цветок, горсть бытия, готов пожрать дракон.

   Удары, пагубы не раз со всех сторон
Её терзали в прошлом, ныне же тревога
Куда сильней, зверь Запада матёрый, и намного
Сластолюбивей, злей, рычит без удержу препон.

   Её Персей неужто страстотерпицу бросает? –
Он светел в вышине и с мыслями о ней
По неколеблемому воздуху ступает,

   Чтобы, пока её терпенье, всё больней,
Растёт, прийти, разоружив – никто уже не чает, –
Горгоной и мечом клыки и гнёт ремней.