Июль блаженный - стихи леонтьевой светланы в питер

https://poezia.ru/authors/lanaleonteva1/works

***
Перед полем сраженья, малиновым, нерукотворным,
настоящим настолько, что каждая капля свежа,
в это поле давно свои спелые хлебные зёрна
уронила прадедова русская в землю душа!
После этого, кто бы сюда не наведался, поздно,
там, где русских следы, чужестранным вовек не врасти!
Прогоняли ветра чужестранцев, зимою – морозы,
о, как пахнет земля, когда ты её держишь в горсти!

И сарматы роняли слезу, кровь лилась печенежья,
крестоносцы ползли, немчура через стоны и хрип,
уронила душа моя русская зёрна допрежде,
и саксонцам – не место,
и, кто к нам с мечом, тот погиб.

Приходи без меча, без оружия, мин и фугасов,
что же пули несёшь, что же танки ты тащишь сюда?
Что тебе не сидится в стране во своей англосаксов?
Здесь иная у нас, даже в небе Медвежья звезда.

И когда создавали из глины, песка и воды нас,
то метнули добавку из правды, красот и любви
высочайшее, божье, небесное, дерзкое диво
и все, сколько есть заповедей: возлюби, почитай и живи,
не предай, помоги, кому трудно, своих не бросай ты!
Жизнь за друга отдай, береги ты отчизну, как мать.
Оттого мы идём, отдавая сынов в путь солдатский.

Посадили мы зёрна.
Теперь хлеб пора убирать.

СЛ. Из цикла «ШАРФ на шее»
1.
Америка Мартина Лютера Кинга,
Америка Нобеля, Твена, Матильды,
в которую были мы все влюблены,
Макдональдсом, Хижиной дядюшки Тома,
что в школе читали мы, в парке и дома.
Америка нынче – исчадье войны!

Что стало с тобою? Была ты – товарищ.
А нынче ты нас из стволов убиваешь,
старушек на рынке, детишек в кофейне.
А были старушки большие, как птицы,
и тёплые. Видела ли ты ресницы
у них? И глаза их на самом-то деле?
Америка стала исчадьем америк.

Как пели квартеты: «американ бой»,
что стало с тобой: чёрный дьявольский сбой,
Америка, ты перепутала берег?

…Когда бы могла я быть светом и хлебом,
детей убиенных донашивать чревом,
дарить свою кровь первой группы в палате и
повешенным рвать узел сжатой верёвки,
когда бы могла быть такою я ловкой,
чтоб в плен брать дорогу, прошли где каратели.

Америка, что же с тобою в друг стало?
Ты смертью пропахла и тлением палым,
себя сожрала ты со смаком и хрустом.
Америка Гэтсби.
Америка Пруста.
Ты злобная стала.
Ты жадная дура.
Нацелила ядерное своё дуло.

Страшнее всего и ужаснее вдовы,
в твоём пятьдесят первом штате их вдоволь,
ты этого разве хотела: голодных
украинских баб? Их ладони, что вОды,
тела их – песчаные в буре пустыни.
Ты им обещала: свободы, свободы,
кричала: Америка вас не покинет.
И тут же покинула их по-афгански.
Такие вот сказки.

2.
Я нарисую Америку из другого – большого и чистого,
из афроамериканца плечистого.
Из доброй, толстой Мамы-Мии.
Но она под дождём исчезает. Как будто стихи я
не умею писать. Я умею их рвать лишь на капельки,
стань Америка нашей, глупой, чудесной и слабенькой.
Но ты – страшная. Ты – Люцифер, ты Чёрный Молох, детей убивающий.
Как я могла думать – товарищи? Мы не товарищи.
Я – тот самый оживший Евгений Пригожин,
что кулаком тебе в харю, по роже.
Уходи, уходи, пока я ловко
сама не нажала на красную – здесь в горле – кнопку!
3.
…Это словно с пальца стаскиваешь кольцо,
а оно не хочет, оно прорастает в палец.
Так 90-е годы вместе заподлицо,
всей «перестройкой» и гласностью в сердце у нас остались.
Маленькая моя, словно стране кричишь,
хватит тебе пиджаков ярко-малиновых, хватит!
Всяких гламуров, чванья, всякой рублёвской кични,
ибо сегодня война, ибо сегодня распятье.
Ибо звонят и звонят. И колокольчатый звон
рвёт нам не просто сердца, кожу рвёт! Словно безумие.
Он по живым звенит.
Он так звенит испокон.
И по Украйне твоей, словно бы там люди умерли.
Словом, снимайся, кольцо. Словом, сдавайся в ломбард.
Родину надо любить так, чтоб срывать вместе с пальцем
этот изгиб дорог,
этот скулящий град
и выковыривать кровь барскую, чтобы меняться.
Словно в тебе внутри – маточная спираль.
Словно привык писать то, что в Париже лучше.
И рифмовать Россия, лужа, канавы, сарай,
словно бы нет канав в вашей Европе колючей.
Ибо она мне мать. Просто родная мать.
Даже плохая мать лучше всех вместе мачех.
Буду кольцо срывать с кожей, до мяса срывать
не потому, что хочу, а не могу, блин, иначе!
Я навсегда остаюсь с пенсией в два шиша.
Я навсегда остаюсь, ибо моя Россия
лучше твоей! Здесь душа, слишком большая душа,
даже не знаю, как в небо вся она уместилась!

4.
Не гражданская, не Крымская, не Померанская,
а де-факто за правду, за мир, о, сестра,
называется действо, как спецоперация,
мы одни против запада и et cetera.

Ибо самая суть нас – кровью наружу,
ибо было предательство, блуд, воровство,
были шествия с факелами, ад, грех, стужа,
а война без названий – больнее всего.

Словно с психом, маньяком, безумством сражаемся,
всё равно мы все втянуты: каждый из нас.
Дом подорванный с детскою спальней Луганска,
невозможного неба открытый каркас!

Лай, вопи, хоть лягайся, шипи – бесполезно.
Кто-то ездит на фронт, разгружает кули,
мы телами сшиваем солдатскими бездны,
а тела эти вдовьи, дитячьи, свои.

Я читала историю. Кажется, знаю
всё про страшную я Мировую войну,
что Отечественная – большая, святая,
что Турецко-османская злая-презлая.
Видишь морг? Видишь вещи ли? Чуешь вину?

Вещмешок чей-то, каска, броня? Как прильнуть
чьей-то матери бы к гимнастёрке хотелось,
запах сына вдохнуть и родимого тела.
День не равен ни ночи, ни веку, ни дню!
День не равен совсем никому, ничему.
Равен Небу. Лишь Небу. Ему одному!

Да, священная, вещая. Вкупе – гражданская,
очистительная и Донецко-Луганская,
чтобы наша Россия не шла бы ко дну.

А война – это трупы, исчадье, зловонье,
да, мы многого, может, не знали, не ведали,
не бывает в бою чистой правды, гармонии,
а бывает Христос.
Остальное всё ведьмино,
замутнённость сознания в диких традициях.
На войне, даже лучшей, всем тяжко буквально,
и не верится в то, что мы сможем родиться
потому, что друг друга с тобой  убивали!

Как войну назовёшь, то такой она будет.
Как дорогу протопчешь, так взглянешь на солнце.
А война – это трупы.
Война – это трудно,
но священна война, хоть войной не зовётся.