Роден и два его отца

XVIII век — время понимания во французском обществе того, что старый патриархальный порядок с его неразвитостью рыночных отношений, хаосом в системе управления, коррумпированной системой продажи государственных должностей, отсутствием ясного законодательства, запутанной системой налогообложения и архаичной системой сословных привилегий пора реформировать. Королевская власть теряла доверие в даже глазах духовенства, дворянства и буржуазии, среди которых утверждалась мысль, что эта власть — узурпация по отношению к правам всех сословий и корпораций, и, главное, по отношению к правам народа. До июльской революции 1830 года Бурбоны еще были орудием цивилизации, но орудием, потерявшим свое историческое функциональное предназначение. И Бурбоны покинули трон, но их исчезновение во мраке истории не было одним из тех величественных исчезновений, которые оставляют заметный след, отмеченный величавым хладнокровием Карла I или орлиный клекотом Наполеона. Июльская революция 1830 года, как и всякая другая, приобрела себе и друзей, и врагов как во Франции, так и в целом мире, создав французам новые проблемы, но и открыв наиболее предприимчивым новые возможности.
1831 год — знаменитый год тотальной безработицы, год организованного выступления лионских ткачей и последовавшей за ним кровавой бойни, залившей шелковые штабели лионских мануфактур потоками крови, отозвавшийся стачкой лотарингских шахтеров и баррикадными боями на улицах Парижа уже в 1832 году.
Оба этих года 1831 и 1832, непосредственно следующие за июльской революцией, представляют один из самых своеобразных и критически значимых моментов в истории Франции. Оба они возвышаются точно горные вершины посреди предшествовавших и последующих лет.
Год рождения Жака Батиста Родена — отца Огюста Родена — по его позднейшим воспоминаниям — 1802. Место рождения — городок ткачей Ивто (Yvetot) в верхней Нормандии, регионе, который еще в XVII веке стал процветать благодаря торговым привилегиям и большому количеству открывшихся здесь ткацких фабрик. Однако череда революций, а главное быстрый процесс индустриализации XVIII века, привели промышленность города в упадок.
На волне этих социальных потрясений, которые к счастью, окончились довольно быстро, Жан Батист Роден среди многих других французов приехал в Париж в поисках работы.
История умалчивает, как в начале смутных 1830-ых Жану Батисту удалось получить место в полицейском департаменте Префектуры Парижа и чего ему стоило снять для семьи — второй жены Мари Шеффер и двух дочерей Мари и Клотильды (от первого брака) — пятый последний этаж грязно-желтого обветшалого, покрытого трещинами, словно дряхлый старец морщинами, домишки на средневековой, запущенной, густо заселенной проститутками улице Арбалет.
Именно здесь 4-го ноября 1840 года в семье Жака Батиста Родена и его жены Мари — крестьянки из Лотарингии родился долгожданный сын — Франсуа-Огюст Роден.
Общие рассуждения о том, что Жан Батист Роден был начисто лишен каких-либо амбиций, вряд ли соответствует действительности, и уж точно не отражает глубинного существа его характера. Упорный и честолюбивый провинциал с проницательным волевым взглядом, точно схваченным Огюстом Роденом, стремился к одному — обеспечить своей семье достойное существование. Всю оставшуюся жизнь он добросовестно прослужил в префектуре.
В 34 года Жан Батист вторично женился на молодой набожной, упорной и не боящейся трудностей девушке — Мари Шеффер, приехавшей в Париж с противоположного конца Франции — забытой Богом деревушки в Лотарингии. В Париже Мари вносила свой скромный вклад в поддержание эфемерного благосостояния семьи освоив профессию швеи.
Удивительно метко выразился Виктор Гюго о характере и нравах французского крестьянства того времени в романе «Отверженные»:
— Ваша жена заболела и умерла от своей болезни, — сказали ему. — Почему вы не пригласили доктора?
— Что же делать, сударь, — Отвечал он. — Мы люди бедные и умираем сами. 
Тем не менее в характере Огюста Родена счастливым образом соединились родительские черты уравновешенности, твердости, спокойствия, независимого суждения, а главное умения бороться и побеждать.
В пять лет его отдали в начальную католическую школу на улице Валь-де-Грас, которая славилась эффективными методами преподавания, разработанными отцами-иезуитами. Однако спустя четыре года ввиду абсолютного отсутствия каких-либо успехов в деле обучения девятилетний Огюст был отправлен в древний городок Бове исторической области Иль-Де-Франс на севере Франции к дяде Александру, который не только слыл интеллектуалом, но руководил городским пансионом для мальчиков.
Средневековые претензии городка Бове нашли отражение в готическом соборе Святого Петра, который задумывался как самый грандиозный в Европе, но за время строительства несколько раз обрушивался, погребая под собой строителей. Даже в своём нынешнем (незавершённом) состоянии собор тем не менее обладает самыми высокими в Европе средневековыми хорами.  По странной иронии судьбы в лепрозории Сен-Лазар XII века в настоящее время расположен туристический центр Бове. 
Однако пять лет заточения в городском пансионе дядюшки, по содержанию близкого к тюремному, также не принесли желаемых результатов. Ввиду полного отсутствия склонности к точным и общественным наукам, и языкам, включая латынь, мальчик был оправлен дядюшкой обратно в Париж к родителям.
Огюсту исполнилось 14 лет, по меркам XIX века, когда дети взрослели рано, мальчишка уже должен был овладеть каким-либо ремеслом и самостоятельно зарабатывать себе на хлеб и картофель. Но кроме неудержимой тяги к рисованию (он рисовал на чем попало и тем, что попалось под руку) никаких других наклонностей Огюст не проявлял. Волею случая после длинных эмоциональных дискуссий родители принимают решение отдать мальчика в Малую школу рисования и математики в Париже. Главным достоинством Малой школы в отличие от Большой школы изящных искусств было бесплатное обучение с получением одной из художественных профессий под девизом, размещенным над главным входом в здание: «Практичность – Надежность».
Из всех возможных ремесел, ввиду склонности Огюста к рисованию и абсолютному отсутствию способностей к другим наукам, оставалась последнее, но столь увлекающее его ремесло декоратора, кстати весьма востребованное в Париже и дающее надежду пусть и на скромный, но достаточно стабильный заработок.
Малая школа размещалась в здании бывшей Хирургической школы на улице Эколь-де-Медесин (теперь она называется Юльм), дом 5 и просуществовала до 1875 года, а затем была реорганизована в Школу декоративного искусства. Полторы тысячи учеников получали там профессиональное образование, качество которого ценилось достаточно высоко. Большинство студентов Малой школы посещали ее, чтобы, освоив азы рисования, резьбы или лепки, работать у граверов-декораторов, ювелиров, производителей тканей, вышивок, кружев, краснодеревщиков и резчиков по камню. При школе была скульптурная мастерская, где учились вырезать скульптуры из дерева — для украшения мебели и интерьеров замков и церквей, а также из камня — для общественных памятников или частных домов.
Огюсту повезло — его преподавателем был Орас Лекок де Буабодран, ставший спустя десять лет директором школы. Именно он помог раскрыться таланту Родена, а признательность к которому Роден пронес через всю свою жизнь. «Рисунок не должен быть гладеньким — повторял Лекок, — он должен быть живым».
В первые годы учебы Роден чуть ли не ежедневно уходил в Лувр зарисовывать античные статуи: 
«Сколько раз, — вспоминал Роден, — заходил я сюда в былые времена пятнадцатилетним мальчиком. Сначала я страстно желал быть живописцем. Краска меня притягивала. Я часто бежал в верхний этаж любоваться Тицианами и Рембрандтами. Но увы! У меня не хватало денег на покупку холстов и красок. А для копий с антиков достаточно было бумаги и карандашей. Поневоле пришлось работать только в нижних залах, и вскоре меня так захватила страсть к скульптуре, что я позабыл все другое.
Впервые я увидел глину, — напишет Роден позднее. — Мне показалось, что я вознесся на небо. Я вылепил руки, голову, ноги, затем приступил к целой фигуре. Я объединил всё мгновенно, сделав это с такой же легкостью, как и сегодня. Я был в восторге».
Огюст уговорил отца позировать ему и выполнил его бюст в античном стиле, а точнее в духе и в соответствии с требованиями Большой школы изящных искусств, полагая представить его на суд экзаменационной комиссии. Хотя эта работа была еще ученического уровня и в значительной степени подражательной, она свидетельствует о том, что уже в двадцать лет Роден сумел достойно воплотить образ дорогого ему человека.
В 1863 году произошла драма, которая потрясла Огюста и еще долгое время причиняла ему моральные страдания. Он лишился любимой сестры Мари, девушки умной, мягкой, но с сильным характером, согревавшей Огюста своей сердечной добротой и нежностью.  Роден был безутешен, замкнулся, ушел в свою боль. Он погрузился в такую бездну отчаяния, из которой его не могли вытащить никакие советы, никакие слова утешения.  Кюре церкви Сен-Жак, исчерпав все утешительные доводы христианина, решил познакомить Огюста с человеком, имевшим репутацию спасителя молодых душ, — отцом Эймаром (позже тот был причислен к лику святых).
Отец Эймар был одержим идеей наставлять подростков, для которых улица была родным домом. Мы не знаем подробностей встречи Огюста и отца Эймара, но как бы то ни было, прошло несколько недель, и молодой человек стал «братом Августином» конгрегации «Отцы Святых Даров». Отец Эймар отметил рвение к работе молодого послушника, когда Роден стал работать над его бюстом, а во время многочасовых бесед своими советами помог Огюсту понять, что жизнь в монастыре, вне всяких сомнений, не является его предназначением. Призвание Родена — ваяние, которым он занимался с такой страстью, и по прошествии двух лет, заставило его решительно покинуть братство. Вещественным свидетельством этого периода его жизни стал бюст отца Эймара, одна из первых значительных работ Родена, выразившая глубокое уважение к священнику, наставившему его на путь истинный в критический момент жизни. Отец Эймар не только исцелил Огюста от душевного кризиса, но и помог ему снова вернуться к жизни, войти «в скульптуру, как входят в религию».

Бюст отца Родена, 1860.   
Бюст отца Эймара, 1863.