Имя на поэтической поверке. Нина Бялосинская

  Замечательная поэтесса-фронтовик, Нина Сергеевна Бялосинская, родилась 27 февраля 1923 года, в Севастополе, жила в Саратове, потом, с 1931 года, с родителями в Москве.

  Отец – Сергей Иванович Бялосинский, большевик, во время Гражданской войны. В 1920-х Сергей Бялосинский – ответственный работник, имевший отношение к становлению советского театра в Крыму, а с 1930-х годов директор Центрального дома художественной самодеятельности в Москве.

  Мать – Ева Львовна – актриса драматического театра.

  Нина окончила школу в 1941 году и поступила в ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории), но 16 октября 1941 года институт был закрыт, занятия отменены, после знаменитого «московского драпа», в этот день, когда немцы вошли в окраину Москвы.

 В этот день утром. Нина Бялосинская услышала по радио: «Фронт прорван. Москве угрожает непосредственная опасность…».

И после этого стали читать главы из «Войны и мира» о том, как сдали Москву и всё-таки победили.

  Нина Бялосинская – вспоминала то тревожное время: «Каждый день в десять, с немецкой аккуратностью начинались бомбёжки.

И мы с мамой, отец уже был в армии, опускались в полуподвальный этаж, дежурили во дворе, гасили зажигалки, которые сбрасывали с крыш соседи…

  Мама была актриса Театра одноактной пьесы, который в те дни, преобразовался в агитбригаду… Я им ,тоже, немного помогала – переделывала известные песенки на военный лад…».

  Потом была эвакуация с матерью, в Свердловскую область, город Туринск, на Урал.

  В 1942 году, по возвращению вместе с матерью в Москву, Нина Сергеевна стала служить в Центральном военно-технической школе дрессировщиков, сначала вольнонаёмной, потом красноармейцем.

Воспитывала собак для использования в военных действиях – собак-подрывников и собак-санитаров.

  О собаках-подрывников, которых при обучении кормили под танками, Нина Бялосинская рассказывала: после первого же опыта, когда обвешенные взрывчаткой собаки погибли, остальные под танки больше не шли.

  И это несмотря на то, что не участвовавшие в операции животные, смерти сородичей не видели. В конце концов, от идеи использовать собак-подрывников отказались.

  С начала 1944 года, Нина Сергеевна была отправлена на фронт в качестве вожатого собак-санитаров. Существовали целые команды специально обученных собак-санитаров, которые умели на поле боя безошибочно отличить живого от убитого, несмотря на то, что многие раненые были в  бессознательном состоянии.

 Собаки-санитары, должны были отыскивать раненого и доставлять ему санитарную сумку. Впряжённые в санки – зимой, или в волокуши летом, они могли вывезти бойца к месту, где ему оказывалась медицинская помощь.

 Но на переднем крае без команд своего руководителя, проводника, животные понятно, не действовали.

 Так что, двадцатилетней Нине Бялосинской, которая находилась на фронте с начала 1944 года, и участвовала в боях 2-го и 3-го Прибалтийского фронтов, приходилось работать и под огнём.

Можно представить, как нелегко было Нине Сергеевне, постоянно находиться на переднем крае вместе с четвероногими своими подопечными, под пулями спасая наших солдат.

Тема войны не оставляла, Нину Бялосинскую, всю жизнь.

      «Смеётся девчонка семнадцати лет…»

Смеётся девчонка семнадцати лет.
Смеётся в землянке, приникшей к земле.
Видать, её шуткой какой-то поддели –
Смеётся девчонка в потёртой шинели.
Осколки мороза с полы отряхнув,
Промокшие ноги к огню протянув,
Смеётся девчонка, в ладонях сжимая
Горячую кружку с промасленным чаем,
И капли с ушанки роняя на лоб…
Смеётся девчонка.
Со смаком,
Со вкусом,
Да так откровенно,
Как только девчонки умеют, наверно.
1945 год.

  Демобилизовавшись с медалью «За боевые заслуги", в звании ефрейтора, Нина Сергеевна Бялосинская, тоненькой, белобрысой девушкой, в пилотке и гимнастёрке, вернулась в Москву, и в октябре 1944 года была зачислена на филфак в МГУ, куда влился ИФЛИ.

  «Меня приняли как фронтовика, хотя и со скрипом» - вспоминала Нина Сергеевна, впоследствии.

  По окончанию МГУ в 1949 году, Нина Сергеевна работала методистом Центрального дома культуры железнодорожников, с 1950 по 1958 год, много ездила по всему Советскому Союзу, в фольклорных экспедициях.

  Посещала литературное объединение: «Магистраль», при Центральном доме культуры железнодорожников.

Публикация её стихов проходила в газетах, журналах и в альманахе «День поэзии».

 А вообще печаталась Нина Сергеевна мало, зарабатывала поэтическими выступлениями от Бюро пропаганды, но это были копейки.

  Университетские годы подарили ей глубокое знание русской народной культуры, обогатив её поэтику и придав стихам особую интонацию.

 Данный вывод напрашивается само собой, если прочитать замечательное ,фольклорное, стихотворение, Нины Бялосинской:

         «Сказка»

Наш кулик расхвастался чего-то –
Расхвалил кулик своё болото.
Говорит:
               - Полсвета обойдёшь –
лучше нашего болота не найдёшь.
Где ещё так топко и так вязко,
так искусно выстелена ряска?
Где так ярко светятся гнилушки,
и так сладко квакают лягушки?
А лягушки выпучили глазки –
всё на свете предают огласке,
всё на свете предают огласке –
то ли это сплетни,
                то ли сказки…
 - Говорят,
           меж нами,
                повседневно
не лягушка скачет,
                а царевна.
Вон она!
        Сидит на мокрой кочке.
на мясистом жилистом листочке.
 - Погляди – ка!
                Как на нас похожа! –
Точно та же лягушачья кожа,
лапки,
       глазки –
               ну как есть такая ж!
 -Ничего ты в ней не понимаешь.
Погоди.
       Однажды,
               тёмной ночкой,
пролетит стрела над этой кочкой.
А потом –
          Иван-царевич явится.
Он поверит,
           что она – красавица,
что навеки поселиться стоит
в тереме,
         какой она построит,
и что в целом мире нет вкуснее
пирога,
       состряпанного ею.
Улыбнётся,
          скажет:
                - Веселися,
свет мой,
          дорогая Василиса.
Вот тогда царевна сбросит кожу,
на лягушку станет не похожа.
Пойдёт плясать –
                от её взора –
разольются вокруг светлые озёра.
Топнет ножкой раз –
                и с ней рядом –
зацветёт земля свежим садом.
Поведёт рукавом, рукой правою –
серы-гуси, белы-лебеди заплавают.
Поведёт рукавом, рукою левою –
заворкует сизый голубь с голубицей белою.
С ней Ивану поживать – не нарадоваться.
А добра наживать – не понадобится.

Так лягушки квакали намедни.
А другие перебили:
                - Бредни.
Что там напридумывали люди!
Не было такого
              и не будет.
Ведь давным-давно известно свету,
Что Иван-царевича-то –
                нету.
 - Ну, а если б выискался кто-то?
Для чего стрелять ему в болото?
Для чего топтаться между кочек?
Мало, что ли. маменькиных дочек?
 - Терем, говоришь, нагородила?
У него на синем море – вилла.
И тортов ему не надо,
                кроме
тех,
   что продаются в гастрономе.
Ни озёр,
        ни лебедей,
                ни сада –
никаких премудростей не надо.
 - Для чего ж кружить, мои подружки,
голову
       молоденькой лягушке.
Как она задумалась, бедняжка!
Ей от этих дум живётся тяжко.
Почему она молчит часами?
 - Никогда не поболтает с нами.
 - Не играет с нами в чёт и нечет.
 - Лягушачью икру не мечет.
 - Ишь она! –
              в лягушки не годится,
а в царевны вздумала рядиться!
Мне тогда уйти своей дорогой,
Кулику сказать:
               - Меня не трогай!
Лягушачьи сплетни слушать хватит!
Всяк кулик своё болото хвалит.
Мне ж к своим делам необходимо…
Почему-то
          Не прошла я мимо,
почему-то
          отыскала кочку,
где сидит лягушка на листочке.
Отыскала – и спросила:
                - Верно –
будто не лягушка ты –
                царевна?
Покосясь на лягушачью стаю,
мне она ответила:
                - Не знаю.
Если сказку выдумали люди,
обязательно такое будет?

Всё уже сбылось на белом свете –
самолёты качает ветер,
обернулись леса городами,
а пустынные степи – лесами,
на рябине выросли груши,
расплескались моря по суше –
все на свете сказки – былью были.
Только вот лягушку позабыли.
Или больше силы нет в народе?
Ко двору прикован да колу?
 -Как живёшь,
             Иван-царевич?
Где ты бродишь?
Бережёшь ли ты
              свою стрелу?

  Сборники поэзии, у Нины Бялосинской, появились позже, их было, за творческую жизнь, три: «Дорогой мой человек»-1959, «Поздний свет»-1978, «Ветер надежды»-2001 год.

  Были ещё особые мотивы в стихах молодых поэтов-фронтовиков, во время и после войны. Два общих места: о погибших – «ушли, не  долюбив» и о вернувшихся – «жить вдвойне за погибших».

  В 1962 году, Нина Бялосинская, была принята в Союз писателей, после выхода книги: «Дорогой мой человек», в 1959-ом.

  Нина Бялосинская, познакомилась, в 1956 году, с поэтом-фронтовиком, Николаем Васильевичем Панченко, на III Всесоюзном совещании молодых писателей, в семинаре поэта Ильи Сельвинского.

  Связь участников этого семинара, где судьба соединила Нину Бялосинскую и Николая Панченко, а также Булата Окуджаву, в духовный союз, осталась на всю жизнь.

 Николай Панченко и Булат Окуджава, до приезда в Москву, жили и работали в Калуге.

  Нина Сергеевна ходила, в середине 1960-х, в студенческое литобъединение, которым руководил поэт-фронтовик, из Калуги, Николай Васильевич Панченко, замечательный поэт.

 Сама, Нина Сергеевна, много лет работала с молодыми авторами, в «Лаборатории первой книги», помогая входить в литературу талантливым поэтам.

  Нина Бялосинская, подготовила впервые к изданию, книгу стихотворений поэта Владимира Нарбута-1990 год.

 Владимир Иванович Нарбут (14. 04. 1888.Черниговская губерния – 14. 04. 1938. Колымский край, Гулаг) – русский писатель, поэт, литературный критик, редактор, расстрелян в день своего 50-летия, по постановлению тройки НКВД.

  Посмертно, Владимир Нарбут, реабилитирован в 1956 году, «за отсутствием состава преступления».

  Также, совместно с Николаем Панченко, Нина Бялосинская, выпустила альманах «Тарусские страницы»-2, в 2003 году.

 Издатель альманаха «Тарусские страницы» №2 – межконтинентальный русский журнал «Грани». В нём было представлено и русское Зарубежье, а также материалы из архива, эпистолярное наследие, мемуары.

  Альманах иллюстрирован акварелями и рисунками тарусских художников, редкими и неизвестными до сей поры фотографиями.

  Среди авторов, в альманахе, созвездие известных имён, в литературе: Иосиф Бродский, Александр Солженицын, Николай Панченко, Осип Мандельштам, Булат Окуджава, Варлам Шаламов, Марина Цветаева, Константин Паустовский, Андрей Синявский.

 Участвовала в начинаниях, литературно-художественного и общественно-политического альманаха: «Апрель» - демократическое движение: «Писатели в поддержку перестройки».

  В Нине Бялосинской, воплотились лучшие человеческие качества. Она умела жертвовать собой не напоказ.

 Унаследовав идеалы своего отца, революционера-труженика, в 20-е годы причастного к делу становления советского театра в Крыму, долгое время оставалась под гнётом партийных догм, коммунистической идеологии и стилистики в духе господствующей тогда советской поэтической школы.

  Общение с Николаем Панченко, Булатом Окуджавой, читая книги философов: Владимира Соловьёва, Николая Бердяева, Павла Флоренского, а также «сам» и «тамиздат», «Открыли ей глаза» на прошлое и происходящее.

  Дружба Нины Сергеевны со вдовой Осипа Маньдельштама, Надеждой Яковлевной, начавшаяся в 60-е годы и продолжалась до самых последних дней музы и жены великого поэта.

  Это – и разговоры на знаменитой «кухне», где бывали в то время, писатель Сергей Аверинцев, поэтесса Наталья Горбаневская, отец Александр Мень, а в летние месяцы жизнь в Тарусе, где в « ту пору…говорили прямее, обменивались рукописями и книгами».

  Приобщение к дому Надежды Яковлевны Мандельштам, где в ту пору  «гоненья», которое пришло на смену «оттепели», «готовилось будущее» и «склублялись возле неё новые пары», кардинально повлияло на мировоззрение Нины Бялосинской.

  Кончилась её и безмятежная идейность с тихим привкусом тоски, та длительная тревога заблуждений, о чём позднее она написала в стихах.

 Произошли значительные события и в жизни, Нины Бялосинской, и окончательный перелом в её сознании и психологическом настрое.

  В 1965 году, общественное мнение в СССР, было взбудоражено судебным процессом над писателями-фронтовиками, Юлием Даниэлем и Андреем Синявским, считая его заказным и несправедливым.

  Дело в том, что на протяжении нескольких лет, произведения, рукописи, двух писателей Юлия Даниэля и Андрея Синявского, тайком вывозились за границу.

  Вывозила Элен Пельтье-Замойская, дочь военно-морского атташе Франции, с которой был знаком Андрей Синявский.

  В Москве, в феврале 1966 года, состоялся суд над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Тогда КГБ установили их авторство, их псевдонимы, в сентябре 1965 года, они были арестованы.

 Нина Сергеевна остро переживала, за Андрея Синявского, ведь они были хорошо знакомы, и вместе, в одно время, учились в МГУ, после войны.

 Своего знакомства с Андреем Синявским, Нина Бялосинская не скрывала. Виделись они и после выхода Андрея Синявского из лагеря, в 1971 году.

  Поскольку в СССР художественные произведения этих писателей-фронтовиков не печатались, они переправляли их на Запад, где они публиковались под псевдонимами Абрам Терц (Синявский) и Николай Аржак (Даниэль).

  Приговор был суровый: Юлий Даниэль получил5-ть лет лагерей, а Андрей Синявский – 7 лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима.

  Оба писателя не признали себя виновными.

 Многие писатели считали процесс Даниэля и Синявского противозаконным и протестовали против их осуждения.

  После суда, об освобождении Даниэля и Синявского ходатайствовали 62 писателя СССР, так называемое «Письмо 62-х».

  В числе подписантов были, известные всей стране литераторы: Антокольский, Ахмадулина, Богуславская. Домбровский. Жигулин, Мориц, Нагибин, Окуджава, Панченко. Тарковский, Чуковский.

 Обвинительный приговор вызвал международный скандал и протесты внутри страны, положившие начало диссидентского движения в СССР.

  8 июня 1971 года, кандидат филологических наук, Андрей Синявский (1925-1997), был освобождён досрочно, помилован по инициативе Юрия Андропова, и в 1973 году, получив приглашение на работу в Сорбонну, отправился с семьёй во Францию, где затем остался.

  При этом официально эмигрантом он не считался и не был лишён советского гражданства. Юлий Даниэль отбыл свой срок полностью, а после освобождения остался в СССР. Жил в Калуге, публиковался под псевдонимом Юрий Петров, затем вернулся в Москву.

  Скончался Юлий Даниэль 30 декабря 1988 года, от инсульта. На его похороны из Франции срочно вылетела семья Синявских: Андрей Донатович и Мария Розанова.
Похоронен на Ваганьковском кладбище.

  Наиболее характерное, для прозаика Николая Аржака (Юлий Даниэль), (1925-1988), и наиболее важна для русской прозы середины ХХ века повесть-антиутопия «Говорит Москва».

  Рассказывающая о введении в СССР Указом Президиума Верховного Совета  - «Дня открытых убийств», единодушном одобрением инициативы со стороны трудящихся масс и непросто дающимся отдельным гражданам, неприятии чудовищного «праздника».

  За границей, у Андрея  Синявского, были опубликованы повести: «Суд идёт» и «Любимов», статья «Что такое социалистический реализм?».

 В Дублаге, Андрея Синявского работал грузчиком, на его уголовном деле было написано: «использовать только на тяжёлых работах».

  Из писем своей жене, из заключения, Андреем Синявским, впоследствии, были составлены, известные, популярные литературные произведения: «Прогулка с Пушкиным», «Голос из хора», «В тени Гоголя».

  Не получается, как правило, у творческого человека, прожить, значительную часть своей жизни, и не поменять, хотя бы частично, свои убеждения, да и идеалы.

 Вот, и Нина Сергеевна Бялосинская приобщилась к религии в зрелом возрасте, крещённая отцом Александром Менем.

  На пути  личного спасения, духовной работой для Нины Сергеевны, в большой степени, явилось её стихотворчество.

  Не зная по жизни ни семейного религиозного порядка, ни проповедей в храме,  и не решаясь прямо цитировать Евангелие, она пыталась обрести для своих новых стихов истинные слова веры, оставаясь в рамках своей поэтической индивидуальности.

  Собственные лирические стихи стали у Нины Бялосинской, тождественны молитве, проповеди и покаянию.

  Нина Сергеевна опередила тех поэтов, которые, в «перестроечные» годы, когда не стало цензурных ограничений, стали активно публиковать произведения, содержащие архаизмы и канонические церковные обороты речи.

  Нина Сергеевна Бялосинская прожила долгую жизнь, прожив 81 год. Замужем не была, бездетная.

 Скончалась замечательная поэтесса-фронтовик 2-го августа 2004 года.

 На излёте жизни, Нина Сергеевна, явила, несмотря на тяжёлую болезнь, не только силу характера, трезвость ума и великодушие, но и поистине христианское смирение.

 Как сказала одна из медсестёр, остававшаяся с Ниной Бялосинской, до последнего её вздоха, это был, по сути, самый здоровый человек, имея в виду её душевное состояние, не омрачаемое даже страданиями немощи.

  На нашу благодарную память, Нина Сергеевна Бялосинская, участник Великой Отечественной войны, талантливая поэтесса, оставила свои замечательные стихотворения,  из выстраданных строк, пропущенных через душу.

Из поэтического наследия Нины Бялосинской.

       «А лето в подмосковном дыме…»

А лето в подмосковном дыме.
В июль торопится – в зенит.
Бушует гроздьями густыми,
Дождями пышными звенит.
Девчата из зенитной части.
Когда смолкает звук сирен,
Выискивают капли счастья –
Пятиконечную сирень.
1959 год.

       «Соловьи»

Вы не забыли,
не забыли?
А может, не слыхали вы,
когда не пели,
нет, не пели –
в набаты били соловьи?

Я их услышала нечаянно.
Тогда мне было не до них.
Но соловей запел отчаянно,
и лес прифронтовой притих.
Он исступлённо пел и лихо
мою судьбу,
мою беду.
Не прилетала соловьиха.
И я стояла одиноко
у батальона на виду.

И двадцать вёсен…

Вы поймите,
что соловьи-то говорят,
       зачем
на самой верхней ноте
ещё звучит
глухой
набат.

       «Слепой солдат…»

Слепой солдат в шинельной рвани,
Собрав «спасибо» по куску,
Перебирает на баяне
Свою незрячую тоску.
Без поводырского совета
Вошёл в теплушечный покой,
Закинув голову к рассвету,
Где – кажется – его рукой
Раскрыты облаков страницы,
И, воспевая злую боль,
На телеграфных строчках птицы
Сидят, как «до», «ре», «ми», «фа», «соль».
1945 год.

       «Пусть не ливни…»

Пусть не ливни,
Пусть не росы.
К ветру влажному лицом.
Бабье лето или осень –
Всё равно в конце концов.
Лишь  бы только не зима.
Лишь бы только я сама
Размела метель –
 Посмела
Раз ещё сойти с ума.

Вышибаю в хате крышу!
Разогнусь.
В синем небе
То ли аист,
То ли гусь.

То ли лебедь с лебедицей,
То ли утки загребли.
То ли я свою синицу
Отпускаю в журавли.

       «Я пассажир»

Я только пассажир.
Я никогда в ладонях не сжимала
Ни реверса, ни шкота, ни штурвала,
Мне руль велосипедный не служил.
И стало быть – я только пассажир.
Но я не пассажир.
Я пешеход.
Мои ступни Россия износила.
Она меня об этом не просила –
Стелила топь
И не торила троп.
Сама себя я в потный грунт вмесила,
Сама я в кровь – не в брод перебродила.
И до сих пор во мне живёт бродило.
По потолкам соседей топ да топ.
Соседи знают:
Ночью надо спать.
И требуют.
И я им обещаю.
Себя я к их заботам обращаю –
Я на паркет ступаю, как на лёд,
Чтоб за полночь не выдали панели.
Я крадучись скольжу к своей постели.
И тишина.
Все думают – лежу.
А я стопами чёрствыми, босыми
По бездорожью твоему брожу,
По безнадёжью твоему, Россия.
1987 год.

       «Ветер надежды»

Ветер надежды в меня, как в окошко, стучит.
Ветер забвенья кладбищенским холодом вьётся.
Ветер надежды, как в жмурках, ему не даётся.
Старая парка суровую нитку сучит.
Не прерывается ветреной этой игрой
Вечное дело её до скончания века.
Ветер забвенья – слепой косолапый калека –
В жмурки играет с надеждой, беспечной сестрой.
1991 год.

        «Горе мне…»

Горе мне – я знаю правду, не престижную у вас.
Неприметен, неприятен, неприютен мой рассказ.
Не рассказ, а расставанье с тем, с чего я начала.
И почти неузнаванье полудетского чела.
Безмятежная идейность с тихим привкусом тоски.
На подзолистой равнине прорастают колоски.
С пыльной горестной полынью.- Скудный пир души горчит.
Безмятежная идейность иногда во сне кричит.
А дорога круторога – два кирзовых сапога –
И всего-то шаг до Бога или к чёрту на рога.
Так замешана вкрутую голод, ужас, интерес,
« -Сделай милость!» и «Ату их!». Чист родник и Тёмен – лес,
Где нечаянная жалость и жестокость не со зла
Разбежалась побежалость…Увязала, не везла.
И сама себе на пятки наступала в добрый час.
Уходила без оглядки. Возвращалась всякий раз.
Хороводила бок-о-бок с лебедью и лебедой.
И уже не детский облик. И уже не молодой.
Но гляжусь – и откликаюсь –в свой исток со склона лет.
Расстаюсь – не отрекаюсь. Благодарствую вослед.
1985 год.

         «Молитва»
                «Только усталый достоин молиться богам»
                Николай Гумилёв.
В повторимом, как в цепях.
Вместо звука звон кандальный.
Всенародной наковальней
          день стоит.
За взмахом взмах,
за звеном звено в звено –
повторенья,
повторенья.
        Господи!
Твоё творенье
в повтореньях,
как впотьмах.
Как в кино,
как в домино –
к бланшу бланш
мелькают кадры,
к масти в масть
ложатся карты,
карточки в отделе кадров –
в графы всё разнесено.
Где же, Господи, просвет? –
вспышка, вздох?
Уже одышка.
Перетоптана дорожка.
Обкаталась.
Где же след?
Пусть не целая ступня –
хоть бы три полоски птичьи –
одинарное обличье,
искра истинного дня.
            Господи!
Моя беда,
что была неутомима,
повторимостью гонима,
повторялась без стыда.
            Господи!
Моя вина,
что не грань –
стиранье грани
до нуля.
не страсть – старанье,
не страданье, а страда.
Если я, Твоё творенье,
дай мне муку искупленья,
дай мне то, что мне дано,
дай разбить одно звено.
Если я Тебе видна,
дай мне веру не в оправе.
Я уже молиться вправе.
         Видишь –
         я утомлена.
1968 год.