Воробьева Л. о поэзии Игоря Григорьева

Людмила Воробьева, член Союза писателей Беларуси (Минск)

Международная научно-литературная конференция:
«Душа, как небеса нетленна».

Тезисы доклада:
1. Самобытность и национальные традиции народного слова в творчестве И. Н. Григорьева.
2. Русское слово, русский язык поэм И. Н. Григорьева «Благословенный чёртов путь», «Колокола». Сила духа и победная мощь русского характера.
3. Целительный и возрождающий источник слова в поэме «Обитель», торжество духовной красоты ее женских образов. 
Тема доклада: «Душа русского слова в поэзии Игоря Григорьева».
      Поэтическое творчество стало для Игоря Григорьева путеводной звездой, а классика – основным ориентиром, плотью и кровью традиционного искусства. И здесь никто не может сказать, что он как автор грешил против жизненной и исторической правды. Отзвуки личной судьбы отчётливо слышны в его произведениях. «Таково уж свойство Поэзии: она – сам человек, взявшийся за перо», – говорит он в своём очерке «Всё перемелется». 
       Произведения Игоря Николаевича Григорьева отражают индивидуальность самого автора – это и есть то яркое личностное начало, без чего не может быть настоящего художника слова. Да, жизнь не благоволила поэту-воину. Русь стародавняя, архаическая, сама русская почва – первородина – внутренний источник, праведная сила и суть народа – занимает почётное место в поэзии Игоря Григорьева. Он был летописцем народного мира в широком его понимании, провозвестником нового, подлинного предназначения человека на земле. Его поэзия – это душа подвига и великой правды. Пришвин считал, что суть русского человека не только в красоте, не только в силе, а именно в правде. Но правда требует стойкости. Уникальная философия русского мира, философия языка и многогранного художественного творчества открывается в исторических поэмах Игоря Григорьева «Благословенный чёртов путь», «Колокола», «Обитель», пропитанных эпическим звучанием, русским духом свободы и правды.
    Для начала нужно сказать, что перед нами – не просто отдельные произведения, перед нами – целый пласт истории России, взятый из глубин народной жизни, из глубин народной души. И написать их мог только человек русский. Игорь Григорьев и был, по мнению литературоведа С. А. Золотцева, «даже вызывающе русским», который не совсем уютно ощущал себя в ленинградской литературной среде. Сам фундамент его поэзии стоял на русских традициях, и драгоценным материалом для него стало бессмертное Русское Слово, что через толщу лет и событий, свет и тьму вело и ведёт нас к истине. Всегда, во все времена было неизменно одно: писатель и его язык – неразделимы. Игорь Григорьев ищет в творчестве свободу и находит её именно благодаря языку, его подвижности, текучести во времени и пространстве. Он уже в своё время осознавал масштабность языковой проблемы, не претендуя на её быстрое разрешение, вникал во все тонкости народной речи и создавал своё лингвистическое поле, ткал на нём цветистый национальный узор.               
    Так, эпическо-драматические поэмы «Благословенный чёртов путь» и «Колокола» представляют мифопоэтическое воплощение универсальных понятий, соединяющих и накрепко сращивающих не только прошлое и настоящее, но и будущее. Поэма «Благословенный чёртов путь» писалась с 1956 года по 1969 год, изначально она имела название «Слово нерушимо». Предваряет её песенное сладкоголосое сказание – «Посвящение»:
Старый отче, тёплый берег, / В пору трудную /
Не заждался? Не ответил / Сыну блудному? /
Хоть не рано, хоть под вечер, / Вот... причаливаю. /
– Не взыщи, хвалиться нечем / Обпечаленному. /
Коль, признаться между нами, —– / Не прославился, /
А геройством и чинами / Отзабавился. /
   – Не серчаешь? / Вот и ладно. / Почеломкаемся! /
  Дай обнять тебя, прохлада, / Лада ломкая.
         Автор черпает материал для своих поэм в летописях псковских и новгородских земель, в исторических хрониках, в народных преданиях. Его лирический герой – простой русский человек, плоть от плоти своей отчей земли, составляющий с ней единое целое, природный русский человек, полный смыслов и чувств, собственно, как и сам поэт. Эпохальные вещи – всегда надолго. Поэма «Благословенный чёртов путь» – гражданственно-проникновенное сказание о псковских торговых моряках, обязующихся доставить по Балтийскому грозному морю в Лондон, в страну «Туманного Альбиона», русский лён.
Никита Кудлатый, / Безбрад, безус, Прямой, / мослаковатый, / Синьглаз и рус, /
На плечи не в обиде, / Главу в полупоклон: / Прокатимся, увидим / В расцвете лён, – / Ручаюсь, не видали / Морей синей... / Эй, сказать, чтоб подали / Застоялых коней!   <…> – О, Великая река, / Моряку – пять взмах рука. / Свет Никита подмигнул: / Не один гордец тонул!
      Налицо духовные патриотические чувства наших предков, кровных соотечественников, охваченных азартом благого дела, не думающих вовсе о барыше. Тут у автора во всём эпический размах! Национальный колорит и самобытность присущи открытым характерам главных героев: Никите Кудлатому, Васильеву сыну; Ивану Копытину, Андрееву сыну; Дозорию Весёлому, Петрову сыну. Надобно сказать, жить на Руси никогда не было скучно. Сюжет в поэме разворачивается сразу в нескольких пространственно-временных координатах. Там каждый камешек у автора золотой, там эпическая цепь событий высвечивает каждое историческое мгновение. Всё повествование отличает лексическая самобытность. Автор возрождает поэзию забытых русских слов. Образная и смелая народная речь, некогда щедрая и вольная, она и сегодня даёт отпор всему иноземному. Не зря А. С. Шишков, один из выдающихся государственных деятелей России, вице-адмирал и литератор, выступал в защиту славных традиций русского языка, будучи убеждён: «Хочешь погубить народ, истреби его язык».  Игорь Григорьев также знал, что нельзя засорять родные криницы духовности. Его народно-поэтическое слово несло и до сих пор несёт заряд огромной созидательной силы, которого хватит ещё и последующему поколению. «Ему претили нерусские слова и чувства. Таким мощным, неподдельным, генетически чутким было его ощущение родного слова – слова всеобъемлющего, оплодотворившего весь мир», – что подтверждает и поэт Светлана Молева.
    В русской литературной традиции образы дороги, реки – это образы-символы, олицетворяющие время и жизнь, человеческую судьбу:
«Что с нами будет —– не нам распознать: / Жизнь, как Великая, / И течёт, и берега не видать; / Издали —– гладью лежит, / А шагнёшь навстречу —– дымом клубится…»
     – так проникновенно изливает душу совсем ещё молодая русская женщина Счастя, провожая любимого Дозория в путь-дорогу.
«За бегун-рекой, / За плакун-травой —– / На пригорке / Круг растёт гулевой, / Греет пляс дармовой / В призакатной зорьке. / Впереди —– закат, / Позади —– бор космат, / Сверху —– непогодина, / Справа —– ропот волн, / Слева —– лобный холм: / Пресвятая родина», –
  движение слова и воды тесно связано через магический дух природы. Стихи Игоря Григорьева широки, как русские реки, в которых вода чистая и прозрачная, хранящая много смыслов, и течение мощное. Мастерство художника слова сродни этим таинственным духам древних рек. Его потрясающее лирико-философское откровение вновь волнует человеческие сердца, потому что нескончаема «одиссея» человеческих странствий, разлук и встреч, ожиданий и надежд! Приведём полностью четыре непостижимые строфы из его поэмы, абсолютно не требующие какого-либо комментария, ведь всё равно любой из них на её поэтическом фоне будет бледен и беспомощен:
Похолодало. / Засентябри;ло. / Кругом —– земля красна! 
Всё это было! / Не верь, что сплыло, / Что жизнь теченьем унесла.
Они взывают, стучатся в души —–   / Живые вздохи забытых дней!.. 
Ширилось утро, ничуть не у;же, / Ничем сегодняшнего не холодней.
 Вставало солнце, раскалялись плёсы, / Леса пылали, светилась тишь. 
И ни полтучки, ни полбелёсой, / Хоть в мыслях сутемень, / Не узришь.
Комар не пискнет, не булькнет плотица...   / Забудь о лете, забудь, забудь. 
Лишь три ладьи, отлётные птицы, / Волнуют Великой спокойную грудь.
      Вполне очевидно, что первостепенные, красные нити поэмы ведут к нравственной традиции русской литературы с её древних времён и делают выразительный акцент на особой её развёрнутости к природе, к её неразрывной связи с божественной сущностью.
      Гимном всем не вернувшимся из дальних странствий стал в поэме и монолог лирической героини Счасти, созвучный плачу Ярославны на стене Путивля, давний, как сама жизнь, идущий из глубины веков, вселенский и долгий плач-расставание с любимыми. Пожалуй, это самый лирический и трогательный момент:
Пусть бураны исхлещут плечи мне / И язык мой замрёт без слов,
Дай им, небо, безмельные реченьки, – / А в морях —– небуян-ветро;в!
 Пусть мне солнце иссушит рученьки, / Хлынет в очи дождь проливной,
Только б тучи твои громучие   / Обходили их стороной!
 Не пошли мне ни сна, ни отдыха – / Отврати всё, что им загрозит!..
      Три ладьи: «Вера», «Надежда», «Любовь» – символичные знаки жизни и судьбы – должны выстоять в открытом и бушующем море, должны победить природную стихию и возвратиться обратно невредимыми! Колоритное письмо и языковая выразительность в сочетании с интонационной напевностью строк творят чудеса! Будто на ладони у автора, трепетно бьётся само сердце, сама душа слова просторечного – дивного, обладающего песенной мелодией, постигшего первозданные истоки Руси.
      Между тем, как гласит известная народная пословица: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, – так и путь моряков оказался не таким скорым и лёгким. Но, как бы то ни было, а «слово русских людей нерушимо!». И неизменна русская мечта – доплыть, дойти, победить! Стоять на своём, даже если нужно отдать жизни свои. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя...» – сказано в Евангелии от Иоанна (15:13). Так было на Руси испокон веков. Горек хлеб чужбины для русского человека, но отдадим должное славным путешественникам и воинам, которым не занимать мощи и отваги! Да и автору поэмы не занимать невероятного прилива творческой энергии!
«– Барышей не видать: / Дело наше худо, / Да не можно забывать, / Кто мы и откуда! /
Хоть без денег всяк худе;нек, / Слово-то не олово: / Уговор дороже денег. / Выше! други, голову! / Пусть разор, да не позор», – будет, наперекор всему злому и худому, дан отпор иноземному коварству и лжи.
    Невероятно сильна поэтической позицией и заключительная часть поэмы – эпилог, – где сходятся две природные стихии: Земля и Вода, живущие своей независимой и властной жизнью, часто бесстрастные к человеческому горю, поглощающие в пучину забвения целые страны и города, многочисленные народы и отдельные судьбы.   
Светят звёзды, полные бесстрастья, / Облетев с небес в водоворот... —–
Сын давно проснулся. / Где ты, Счастя?   / Да и дело, бабонька, не ждёт!..
 А её никто не дозовётся, / Звёздочку, вернуться на крыльцо:
На неё из синего колодца / Смотрит ненаглядное лицо.
Ничего голубушке не жалко, / Никакой озноб уже не в счёт...
А реке ни холодно, ни жарко, —–   / У неё своя судьба. / Течёт...
   Итак, поэма «Благословенный чёртов путь» вбирает в себя надмирные свойства и понятия, наглядно показывая нам, на что духовно способен русский человек, верный своей космической планиде. Судя по всему, есть немало оснований признать: перед нами зримо открывается золотой русский культурный массив!
       Продолжает звучать во весь голос «святая Русь и грешная» и в пронзительнейшей поэме Игоря Григорьева «Колокола», где за всеми грозовыми далями всё более явственно видится небесная сторона России. Первозданная красота земли Русской переливается в ней в мелодию русского слова. Среди эпиграфов к поэме встречаются строки Глинки, Кольцова, Блока, Есенина, а также и старинное речение, взятое из псковского летописца, о чём упоминает поэт В. Шошин в очерке «Я – насовсем, жизнь!». Вера, язык, духовная энергия народа заставляют григорьевские «Колокола» не замолкать и сегодня! Григорьев, будучи их современником, трудился наравне с такими лучшими мастерами пера, как Астафьев, Абрамов, Распутин, Носов, Белов, Шукшин, Можаев. «<…> Разве были, состоялись бы Игорь Григорьев и Валентин Распутин без своего «цветистого» языка, рождённого душой народа, а значит, личностного и самобытного, не совместимого со злом, раскрывающего самые потаённые смыслы, скрытую суть событий?!» – пишет Наталья Советная в статье «Горевой цветок России». Игорю Григорьеву был чужд вычурный эксперимент со словом, что подчёркивал и поэт В. Кузнецов, ведь Григорьев «великолепно знает народный разговорный язык, любит, чтобы слово запело, зазвенело, затрепетало». И совершенно ясно, что живое древо языка не может расти без корней, питающих его соками земли. Лирика и гражданственная эпика в поэме «Колокола» соединяются воедино. Тревога, ритм напряжения битвы плесковичей – всё передано автором точно и убедительно. «Набат! Набат! Набат!» – одновременно разрывает пространство поэмы и наши души, зовя на правый и смертный бой. Над бескрайними равнинами и полями летит протяжная русская песнь, пронзительная, нарастающая мощью, удивляющая буйством исторических красок, виртуозной языковой игрой, живописным народным говором. Игорь Григорьев самозабвенно любил её, она поднималась из глубин праотеческой земли. Иначе не объяснить в поэме «Четвёртую песню. Вечный огонь», её колоссальную по силе эмоционального воздействия и неистовой, исполинской вере часть «Буйвище матери»:
Когда закрыла сини очи, / Млад Утро я и сын полёг —– / Был крик души бездонней ночи,   
И стены рвались из-под ног. / А мать шагнула прямо в сечу
Во весь свой гнев, во весь свой рост, / И слёзы —– ворогу навстречу!
И дрогнул, и отпрянул пёс. / И может быть, сыны и дочери,
В тот час всех вас она спасла... / Века могильник скособочили, / Тропа к кургану заросла.
       Весьма важное уточнение: в поэме «Колокола» автор касается и проблемы совести, вины, тревожной канвой обрамляющей всё его творчество. Эта нравственная тема более чем серьёзная и требует к себе особого отношения. «Ты прости нас, честен колокол, / Вольный наш отец: / Сринет вниз, потянет волоком / Тебя стрелец. <…> От Псковы валдайским волоком / Во Москву везти. / Наш отец, сточтимый колокол, / Прости! Прости», – это «Шестая песня. Заплачка», часть «Гусляры». Колокол воспринимается как живой тысячеголосый организм, как плоть и кровь самого народа, колокол буквально всё чувствует, и у него нужно вымаливать прощение. Колокол подобно Христу проходит страстной путь: «Седьмая песня. Казнь», «Восьмая песня. Кончина», «Девятая песня. Воскресенье» – разве не так Иисус из Назарета шёл на Голгофу, был распят, перенес нечеловеческие муки и воскрес?! Колокол тоже берёт на себя боль и грехи людские, бьёт в набат, будит людскую совесть. Поэт иносказательно напоминает о том, что наши пращуры жили с Богом, о том, что на бой их благословлял Христос. Колокол передает это священное послание Бога.
       В поэме Григорьева ярко высвечивается и неразрешимая дилемма возмездия и прощения, связанная с моральной ответственностью человека, ищущего выход и спасение. Подобные вопросы постоянно тревожат автора. Об этом вещает и его колокол – «Десятая песня. Припев», где голоса колокола и народа сливаются в свободном призыве:
Российскую сонь беспокоя, / С тех пор колоколец гудит —–   / Само торжество вековое,
Взблеск молнии в гордой груди… 
    Несомненно: поэма «Колокола» – верх поэтического совершенства Григорьева. Её автор предстаёт зрелым поэтом, которому присуща многомерность видения, который щедро наделён Создателем неисчислимыми богатствами русской речи. А главное – способность услышать колокол общей народной судьбы! Вот и нам бы услышать его, как слышал поэт.
    Ему удалось в своих поэмах воплотить чаяния о человеке совестливом, человеке милосердном, человеке мужественном, человеке гуманном, человеке, ищущем правды, душа которого всегда верна Родине. Для поэта было чрезвычайно важно отстоять бережное отношение к слову, он с головой погружался в народную среду. Неоспоримый поэтический элемент И. Григорьева – Слово русское. Поэт уже тогда замечал, что оскудение речи убивает Россию нынешнюю, охотно стремящуюся позаимствовать всё западное, иностранное. Здесь будут уместны и слова В. Жуковского: «<…> В русском языке слово слишком живо, т. е. жизненно, сочно, пахуче, свежо, и философское определение по-русски будто и не глядит настоящим определением, таким, каким оно является в тощем, худом, механическом – логическом, немецком языке…». Поэт И. Григорьев прекрасно знал тот же немецкий, а преклонялся лишь перед русским языком, на котором говорил и писал с детства, который впитал с молоком матери.
   В поэтическом слове Игорь Григорьев талантливо сочетает будничное и обыденное с идеально-высоким, общечеловеческим. Ведь в жизни всегда простое и великое идут рядом, что он подтверждает в своей поэме «Обитель»:
Даль проникает, как вино, / Влечёт коварною привадой,
Как встреча и разлука с ладой: / Медвяно, горько и хмельно.
Не забавляясь, но казнясь, / Молчком —– не в брёхе скалозубом
Твоих распутий пыль и грязь / Я принял сердцем-однолюбом.
     Здесь автор намеренно бережно вводит читателя в художественный диалог и народный говор, обильно окрашенный русским фольклором. Мария Кузьмина, дочь Игоря Григорьева, вспоминает деревню Губино, что в Псковской области, где он жил у бабки Фотиньи. Значит, была основа, и в своих произведениях автор соизмерял эстетическую правду литературы, допустимость художественного вымысла с реальной жизненной правдой. «Что тут за жизнь, вообрази: / Не алча за строку полтины, / Тринадцать лет, тринадцать зим / Пою у бабушки Фотины! / При ней я не был мал и сир, / Благословенно повстречанье. / Моя хозяйка —– целый мир, / Поэма высшего звучанья», – восторженно говорит Игорь Григорьев, расценивая встречу с ней как искупление, как кроткую и самую верную радость души, находящей здесь отдохновение от долгого пути.
   Старший преподаватель Псковского государственного университета Н. А. Пителина в своём исследовании «Истоки поэтической образности в поэме И. Григорьева “Обитель”» подчеркнула искомую суть: «Эта поэма – и реквием, и гимн умирающей деревне как хранительнице многовековых традиций и обычаев, исконно русской морали, основа которой – правда, совесть, любовь». Поэма стала свидетельством о том сложном времени, запечатлев яркие образы людей ушедшего столетья:
Семь хат в тот август, в те поры, / Семнадцать душ в себе хранили... 
Но люди кинули дворы, / В бегах утешась да в могиле.
Как след в ущербленной росе, / Быль призрачной была и странной.   
И вот остались Фотя с Анной, / Михей, да я, да Мухи —– все.
   В поэме прослеживается нарастающее, глубинное сближение Игоря Григорьева с родной землёй, со своими исконными корнями. Не теряя связи поколений, он интерпретирует главные образы своих лирических героинь: Анны и Фотиньи, олицетворяющих русских женщин-солдаток, всех вдов, вынесших на своих плечах груз войны, годы лихолетья и боль женского одиночества. Им поэт посвящает торжественные и в то же время гениально простые строки:   
Как высока ты, наша мать, / В любви, ничем непобедимой! 
И, нет, тебя нельзя отнять / От горькой сельщины родимой.
Перед землёй во всем права, / Ни перед кем не виновата,   
Руси безгрешная вдова, / Жена забытого солдата,
Твоим заботам несть числа, / Твое неистребимо дело.   
Какие ноши пронесла! / Какие годы одолела!   
Пылать, души не истребя, —–   / О, женское огнетерпенье...   
Поклон тебе за всю тебя, / За боль, за веру, за смиренье!
       Но что-то заставляло последних жителей обители, несмотря на тяготы жизни, военные и послевоенные, «не верить, отвратя глаза, / В «неперспективные» селенья, – / Хоть с болью, хоть без сожаленья, – / Не верить в тучах в небеса». Словно что-то было им дано свыше, как и всё остальное, что даётся русскому человеку от рождения и до смерти, – вся невысказанная печаль России:
Как величать такой удел – / Прекрасный, страшный, неминучий?
Покорные земной судьбе, / Подруги – Фотя и Анюта –
Не ведали цены себе. / Так даль не ведает приюта,
Но зазывает в свой чертог, / Российской привечает лаской,   
Как присмирелый ветерок / Перед крутою громотряской.
И пусть их даль всего верста / По колеям в грязнючих лужах,   
На этих совестливых душах – / Вся тяжесть русского креста.   
      В очерке «Всё перемелется» Игорь Григорьев поведал о тех сокровенных днях, когда сами собой рождались рифмы и текли, словно полноводные реки, стихи, о тех воистину счастливых днях, что «становились неотъемлемой частью бытия, творили во мне Человека, будили жажду Жизни, Поэзии и Отдачи». Именно в слове отражены особенности русского характера, русской души, непостижимой и жертвенной. Игорь Григорьев в своём творчестве стремился, по выражению Светланы Молевой, к «Правому Слову, Слову Единородному». Самодостаточность русского человека, его наполненность русской природой, вера в жизнь придавали силы и помогали ему идти к Победе, открывая ещё одну так до конца и не изученную, страницу исторической судьбы народа.   
       Убедительный духовный результат – рождение в поэме «Обитель» образа, редкого по трагической высоте, нравственно-психологической убедительности и по своему внутреннему воздействию, – образа простой русской женщины Анны, женщины-страдалицы, поражающей внутренней красотой, что идёт из истоков народной морали, являясь христианской матрицей общественного и личного бытия. Чутко чувствует добро и зло русский человек. Но существуют ли моральные абсолюты? Слишком тяжёлый крест несёт Анна. Войну изнутри, запечатлённую глазами русской женщины-матери, увидел и представил воочию автор. Поражает, как удар в сердце, драматическая сцена – гибель от рук немецких снайперов двух сыновей Анны. Но этим жестокое испытание не заканчивается: их «убили дважды» – расстреляли с воздуха, ранив и мать, когда она, рискуя собственной жизнью, будучи на грани отчаяния, пыталась похоронить убитых детей. Здесь не просто напоминание о «слезинке невинного младенца», а настоящая огненная правда, выстраданная поэтом:
Убив убитых, коршун злой / Сокрылся в тучах белопенных.   —–   
Убили дважды —– убиенных! —–   / Вопила Анна: —– / Боже мой!..
С годины той, с тех самых дней, / На месте этом —– шаг с просёлка —–
Растет задумчивая ёлка, / И два креста горят под ней.
   Невозможно без содрогания читать и дальнейший эпизод: сущую казнь несчастной Анны, когда женщину из-за намеренного и чудовищного обмана лишили обеих рук. Человека убивали морально, пытаясь уничтожить и его душу. А он продолжал жить, искалеченный, но несломленный. В пространстве текста постоянно ощущается голос самого автора, воспевающего мощь и стойкость человеческого духа. Он предвидит и чей-то неминучий осуждающий взгляд, ведь такая оголённая правда о войне отнюдь не всем пришлась ко двору. Далеко не все писатели могли смело, с духовной трезвостью озвучить правду, когда речь шла о войне. Кто-то послушно выполнял социальный заказ, а для Игоря Григорьева, испытавшего кровь и смертельный ужас войны, подобный подход был неприемлем. Поэт ставил перед собой задачу – сказать, как было и есть на самом деле, предъявив на суд читателя неприукрашенную картину происходящего:
Сердитый критик, не злословь, / Не распекай меня туманно.
Мы победили, тётка Анна, / И в той Победе —– наша кровь. /
Вчерашний стон «Осенний сон» / Уже не просто вальс отпетый:
Иной мотив, другой резон —– / Озвучен лютою победой.
Былое за сердце берёт, / Тревожа, как побег из плена.   
И, не ломяся наперёд, / Пред Анной преклоню колена.
   Что в первую очередь ценно в литературе? Разумеется, – исповедальный характер произведения, когда автор сжигает себя дотла, о чём говорил Блок, что завещал Есенин: «кровью чувств ласкать чужие души».  Сгорал, как вспышка кометы, Рубцов, «из жил» выходили стихи Цветаевой. Григорьев тоже был предельно требователен к себе, замечая в своём очерке «Всё перемелется», что людей потянуло «к настоящим провидцам и певцам ныне неслыханно поруганной и обиженной, обожаемой земли Русской, её обкраденного – осовеченного и обыностраненного – Глагола и Напева». Преодолевая нестерпимую боль, он осваивал трагическое пространство поэзии, где сила и значимость человека измеряется мерой перенесённых страданий. «Жизнь инших —– мёд с дурман-цветка. / Смерть безотравна, безобманна. / Свое испила до глотка / Великомученица Анна», – восприятие трагизма судьбы одного человека и всех жителей обители Губино доходит у Игоря Григорьева до предела. «…сокровенного сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом», – проповедовал апостол Пётр в своём Первом послании (3:4). Такая же тихая, благодатная музыка души, для которой «всего нужнее… доброта», зачастую уму непостижимое христианское долготерпение души свойственны и Анне, безропотно, по-православному принимающей вечное несение креста. Лирическая пронзительность, чувство боли и сострадания ко всему живому, драматичность происходящего, слияние лирического и эпического – всё это поднимает поэму «Обитель» на высший уровень – трагедийный. Созерцательное живописание природы уходит на задний план, и главенствует человеческая драма, народ глубинки земли Русской. Постичь ли нам его горький удел, но в то же время – удел высокий и счастливый?!
    Но поэт, осознавая всю противоречивость русской жизни, ставил в основу собственного творчества рассказ-исповедь о человеческой душе, о том, какой она стала, выйдя из горнила страданий и горя, из ада войны. Души не ожесточились, не озлобились у Анны и Фотиньи, именно эти образы-портреты автор с фотографической конкретностью изобразил в поэме. Святая крестьянская душа Фотиньи, щедрая на любовь и ласку, болит не за своё кровное, она сострадает ближнему, радея за общую судьбу деревни, единственной обители, ближе и родней которой нет для её сердца. Искренен монолог неравнодушной Фотиньи, пытающейся отвести неминуемую беду своей любовью и верой:
–— Душа у всех на свете есть —– / Исток веселья и унынья: / Не зря в чести; добро и честь,
 / — Пораспечалилась Фотинья. —– / Всем стыд и совесть не чужи, / Хоть будь хоть кто.
Так в чём же дело? / Уж больно мы лелеем тело: / Порой —– беда! —– ценой души.
<…>
Была Фотинья в этот раз / Как птица белая, как птица.   —– / Похоже, гром себя растряс. /   
И нам пора угомониться. / И, обрывая жгучий сказ, / Тая растерянно усталость, / Решила: /   
–— Смолкну про запас. / Сам видишь, что с Расеей сталось.
      Подлинный создатель эпического полотна народной жизни, русский писатель Проскурин говорил: «Слишком глубоко зашло разрушение. А спасение только в осознании своего национального пути, своего национального характера. Спасение придёт только тогда, когда русский народ осознает себя историческим народом, как это было раньше и чего попытались его лишить».  О «чувстве собственной вины Поэта» за всё, что происходит с Родиной, говорит и писатель Наталья Советная в её уже упоминавшемся очерке, приводя стихи Игоря Григорьева «От деревенщины моей…»: «И Русь не та, и сам не тот – / Иные времена. / Но в ворохе золы живёт, / Горит моя вина».
    Кто знает, возможно, от этих неразрешимых проблем и уходит лирический герой поэмы «Обитель», уходит во вьюгу, при этом отчаянно рискует погибнуть в разбушевавшейся стихии, находясь уже на грани между жизнью и смертью. Чудесное спасение приходит неожиданно – пёс Мухи, верное животное, превращается в персонаж почти человеческой значимости:
Людской обидой не стеня, / За долг любви, не за награду, / Изнемождённый до упаду,   
Мой Мухи отыскал меня. / Да, отыскал! / И снег разгрёб —–   / Ловушку-яму в две сажени.   
Мой дом последний —– белый гроб. / И застонал. / И на колени
Меня поставил. / И сквозь бред, / Сквозь вьюговея завыванье   
Текли жаленье и сознанье. / И был воистину рассвет!
    Значит, опять наступит рассвет, без которого нет жизни на земле, рассвет, вселяющий веру и надежду. Значит, придёт весна и принесёт красоту, необходимую России и русскому человеку, потому что красота не даст ожесточиться душе его, жаждущей добра и света: 
Не жизнь —– вьюга; всему виной. / Да не вьюга; судья —– обитель! —–   
И скорбный ангел мой хранитель / Фотинья плачет надо мной.
И, словно кровная родня, / И, может быть, превыше крови,
Увещевает о любви, / О правде завтрашнего дня.