Как-то про Кино. 24. 07

Черновик (на доводку-доработку)...
-----------------------------

22 июля («меченая» дата) миновало...
Заказанную (ещё в начале июня) кухонную дверь нам «обещают» уже амаль к концу августа. «Страна для жизни»! И – некуда бежать...
Заглянули (на недельку) Димон с Алесей. Алеся – в отпуске, а Димка – «за свой счёт». Так ему и в военкомат надо было завитать (с копией диплома и пр.).
Ничего не слагаю (разве, в «честь» Шамана вчера закинул). Зато распихиваю по папкам-сборникам на Стихире «Бесогонство» и т. п.
Зато (к «не слагаю») глянул два неслабых фильма. Оба – достаточно знаменитые и уже не шибко новые. Но и не замшелые.
Оба – трудные. По-своему. При разности масштабов.
Многострадальный «стругацкий» Алексея Германа – «Трудно быть Богом» (2013) и «Схватка» (пусть будет так) Джо Карнахана (2011).
Начнём со второго. Он – и попроще, да и был в этом прогляде первым. В три-четыре захода.
Сначала – на «мужском кино» (телеканал). Запоздно (по «традиции»). Считай, в засыпание. И – только заключительная часть (в 30-40 минут).
Две «заполуночи» подряд. Вторую – куда внимательнее. На этот «сеанс» и Наташка (от своих работ) подоспела, выщелкнув кое-какую инфу по самому продукту на мобильнике: – там была какая-то авиакатастрофа...
Прыжок со скалы... Гибель очкарика. Волки...
Трое. Повредивший ногу: – Дальше – без меня.
Двое... Река. Волки...
Один. Последний. В самом Логове. Фотография... Далёкий голос жены...
Волки... Последняя схватка. С вожаком. Один на один...
Что-то в этом есть. И не только потому, что – «волки». Хотя – и не без того.
Собираюсь пересмотреть всё на ютубе. По ходу кое-что загугливаю.
По мотивам рассказа Йена Маккензи Джефферса «Призрачный ходок». Ghost Walker...
Этот английский – особенно с названиями – просто так не... Вот и здесь: Не уверен. Что именно так (призрачный ходок). Есть варианты...
С названиями оказалось и вовсе в разнос.
Схватка... Уже – фильм. По совместному сценарию Карнахана и Джефферса. А в титрах: «The Grey».
Серый?! Серые!?
«Серых» здесь, конечно, в досталь. Пусть вожак – скорее, чёрный. Как и некоторые другие.
Да под сюжет оно («серые») – не очень. Не в масть. Хотя... А та же «Схватка» – вроде, и ничего.
В английском есть глагол Grab (to grab). Хватать, ловить, схватить.
Или: grip – захват, сжатие, тиски... Наряду с Catch.
Grab и вовсе «попадает» в наше грабастать-грабить. С грабителем-хищником (воровство, грабёж, хищение).
Robbing, robbery (разбой)
Грабки-цап-царапки.
Так, туточки (в титрах) всё-таки – Grey...
После Серых всегда приходят Чёрные... –
Это я – уже к «Трудно быть Богом». В Переклик.
Но пока – об «американце». С Лиамом Нисоном.
С трудом надыбал текст Джефферса.

«Расширенная версия повести»...
Так представляется текст. И в названии – не «ходок» (или – странник), а таки «серый». The Grey. Ну, или – «Схватка» (при всех моих сомнениях).
Сценарий?!
На сценарий (при некотором вчитывании) не похоже.
Весь текст – от первого лица (главного героя). Да и остальное – здорово отличается от собственно сюжета. Но... Почему тогда – «серый», а не «ходок»?!
Расширенная версия...
Мабыть, какой синтез исходного рассказа и сценария (фильма)?! Пост фактум.
Что-то такое в преамбуле проскальзывает...

This book is an expanded version of the novella «Ghost Walker» by Ian Mackenzie Jeffers, on which the film ‘The Grey’ is based.
– Thanks to Eric Simonoff, Kirby Kim, Britton Schey, George Andreou, and Gordon Lish, who made this book possible. And, thanks to Joe Carnahan, Liam Neeson, Dermot Mulroney, Frank Grillo, Dallas Roberts, Nonso Anozie, Joe Anderson, Ben Bray, James Badge Dale, Jules Daly, Ridley Scott, Tony Scott and the many, many others who suffered cold and wind and devoted heart and passion to make the film The Grey. Finally, thanks to my mother, who made me write, and my father, who taught me how.
For my wife, and our children, and our life together.

Если «буквально», то

[Эта книга представляет собой расширенную версию повести Иэна Маккензи Джефферса «Странник с привидениями», по мотивам которой снят фильм «Серый».
– Спасибо Эрику Симоноффу, Кирби Киму, Бриттон Шей, Джорджу Андреу и Гордону Лишу, которые сделали эту книгу возможной. И спасибо Джо Карнахану, Лиаму Нисону, Дермоту Малруни, Фрэнку Грилло, Далласу Робертсу, Нонсо Энози, Джо Андерсону, Бену Брэю, Джеймсу Бэджу Дейлу, Джулс Дейли, Ридли Скотту, Тони Скотту и многим, многим другим, кто терпел холод и ветер, посвятил свое сердце и страсть созданию фильма «Серый». Наконец, спасибо моей матери, которая научила меня писать, и моему отцу, который научил меня этому.
За мою жену, наших детей и нашу совместную жизнь].

Похоже – так.
А «Странник» вместо «Ходока» – один из вариантов. Хотя там – всё-таки «Ходячий Призрак» (считай, Мертвяк, или – «Тень Смерти»). И это – вернее (в мою «чутку»), чем «Призрачный ходок».
Не будь «стругацкого» Бога-Ярмольника (по следам этого), Серый занимал бы меня куда меньше. Притом, что его контраст (некоторый) с откровенно Чёрным Вожаком-Волком к чему-то всё одно обязывал бы.
Мне, по ходу, слегка заходили ещё две байки.
Одна – по мотивам Джека Лондона (Джона Гриффита Чейни). «Любовь к жизни» (и не только!).
Вторая – «Весьёгонская волчица» Бориса Воробьёва. А то – фильм (2004) Соловцова. По сценарию (его же и Володарского), который, по-моему, Воробьёву не шибко и понравился.
Ну, и я, в своём «Двойнике» (2020), оборотничество Егора (главный герой) тоже не обошёл.
Что Лондон мимо Джефферса и Карнахана не прошёл, я – уверен.
А своё-воробьёвское мне тоже многое подмешивало. И по просмотру фильма, и по беглому прочиту текста. Как – по ходу, так и под некоторую загадку финала (в «а что там стало с главным героем?!»).
Накладки уже от германовского Бога – отдельная тема.
Вчитывание... Я – о тексте, мне доставшемся.
В фильме (при его динамичности и экспрессивности) многое остаётся за кадром. Притом, что наплывает и что-то своё. Внетекстуальное.
Время...
Тут ведь не только борьба человека с Природой (включая – собственную, зверино-монструальную) или что-то вокруг этого.
Тут – и «смысл жизни через страх смерти».
Тут и Кронос, нас пожирающий. Нами как-то онтологизирующийся.
Время – Волк. Вполне!
Проскользнуло это и в репликах самого режиссёра

«Я вам вот что скажу, – с энтузиазмом говорит Карнахан. – С точки зрения того, что я думал, что фильм должен был быть о ситуации «здесь и сейчас», было бы трудно вообразить кого-то, кроме Лиама в этой роли. Как этот персонаж развивается и формируется в его исполнении – все это сильно превзошло мои ожидания. Он в состоянии привнести более глубокий смысл и понимание того, что есть жизнь и смерть. При разговоре с молодыми актерами я видел, что они не понимают своей собственной смертности. Лиаму почти шестьдесят, и, как решительный, сильный и жесткий человек, он понимает, как мы все существуем по часам, каждый из нас. Мы все следим за временем, а оно – за нами».

Ghost Walker... The Gray…
Ходячий Призрак – один из моих вариантов.
Но, тогда, в английском больше к месту было бы Walking. В «прилагательное». Но у англичан с названиями – одни выкрутасы. Не то, что в обычных «сказах».
Призрак, привидение...
Кроме Ghost здесь возможны Spook (от глагола «пугать») или Phantom.
Phantom и вовсе – в одно (к «призраку»). Не меньше самого Ghost. Хотя в последнем, если по-герменевтски, да к русскому...
К русскому там чуется «гость». Так и последнее английское в похожую звучку (guest). Само так сложилось, или русичи своё позаимствовали?!
Гость... Чужой...
Пришелец!
А тема «Чужого» к тому, что видится в «Сером» – в самое то.
И «Пришелец» (не от мира сего) – никак не хуже «призрачного ходока». Да ещё – одним словом.
Да. Если в «озвучку» (в переклик), то ходячее Walking – аккурат в «Волкам». Ну, и к «валькириям», вестимо. К «выбирающим убитых» (кому из них – в «небесный чертог», в Вальхаллу).
Чертог Мёртвых – очень даже. К месту.
Если чуть упростить, то... Убитые Джоном Оттуэем (Лиамом Нисоном) – стрелком-охотником, матёрым волчатником (как и Егор Бирюков в «ВВ») – волки (твари), явились по его душу. За ним.
Так и за отца (Джона), который поусердствовал в их истреблении никак не меньше. Месть!
О мести Природы как такой (Человеку, как такому) – конечно, тоже. Но мы здесь – о «конкретном». О персональном-семейном.
Отец Джона (к коему в своих воспоминаниях-видениях-снах герой возвращается не меньше, чем к жене) волков ненавидел и боялся. Притом, что по жизни волки не так уж и страшны, и его не больно допекали. Ненавидел и уничтожал.
Да и Волк-Вожак, рулящий стаей, но сам в охоте не шибко участвующий (до последней Схватки) – Огромный Монстр – как-то ассоциируется с отцом Джона. Коего сын, мягко говоря, не любил.
Дух отца!? Зло, в нём кипевшее, им сотворённое? Дух всего клана-семьи!?
А уж происходит (что случилось в фильме-повести) на самом деле или только видится-снится «рассказчику» – не суть важно. Тем более, попробуй различи: жизнь-сон-смерть... Игра Бога!
Так и Бог, по сюжету, совсем не в стороне... А Он ещё и к слову (God). В смысле – к «гостю-призраку».
О роли Бога – в «Схватке-Сером-Ходоке» – можно и отдельной строкой. Насколько позволю себе, пока не ведаю.
Так это ещё и в нашего «стругацкого-германовского». К уже его «серым-чёрным». Если что...
По тексту – всё от первого лица. Сквозь воспоминания-видения-сны. В перемешь. Времени и Пространства (Места).
Онтология, господа мои хорошие! Мой Лосев (а и не только) – пританцовывает, да руки потирает. А Хайдеггер ему подмигивает.
А и Антропология. С её Катастрофой.
История, Миф, Личность...
Не я (один) подметил, что собравшиеся округ Джона остальные – как-то его «ипостаси-модусы». И погибают – по ходу – они друг за другом. А он – всё это наблюдает. Участвуя, сопротивляясь... Но – вместе с тем – обречённо. Как во сне.
Сон в самолёте (до его крушения)... Сон – в самом финале...
Схватка... В смысле – битва-сражение.
А ведь до последнего (с Главарём-Вожаком) происходит не Схватка, а Охота. И по тексту это отмечается. Прямо!
Схватка (сражение) – лишь в конце. Один на один.
Тут ещё и вопрос: с Кем?!
Попытки дать отпор (до этого) – ничего не отменяют. До этого – идёт Охота.
Люди и Волки (?) – поменялись местами.

The clearing seems to go on forever, we walk and walk, fast as we can manage, staring at the strip of forest, making up the ground we lost going back for Feeny, and slogging on, waiting every step for something else to come out of the dark, take another one of us. I’m waiting for them to take Ojeira, because I’m pretty sure they will next, if they come at us again. Sometimes they want the weakest, if they’re hunting, and sometimes the strongest, if they’re fighting.

[Кажется, что поляна тянется бесконечно, мы идём и идём, так быстро, как только можем, глядя на полосу леса, наверстывая упущенное, возвращаясь за Фини, и с трудом продвигаясь вперёд, ожидая на каждом шагу, что кто-то ещё выйдет из темноты и заберёт ещё одного из нас. Я жду, когда они захватят Охейру, потому что я почти уверен, что они сделают это в следующий раз, если снова нападут на нас. Иногда им нужен самый слабый, если они охотятся, а иногда самый сильный, если они сражаются].

Иногда им нужен самый слабый, если они охотятся, а иногда самый сильный, если они сражаются...

А настоящего единства между подвергшимися испытанию нет... В независимости от того, воспринимать ли их, как реальных индивидов, или как модусы одного существа. Всё – какими-то рывками-порывами-импульсами. С наскоками-откатами.
Волки (?) действуют куда последовательнее. Во всём подчиняясь Главному. Малейшее замешательство (возмущение) с той стороны (в стае) пресекается.
Альфа-самец, Омега-самец...
По фильму мне не больно показались сцены с текстуальным Люком Левенденом.
В повестушке оный упоминается ещё в самом начале, в первой главке. До посадки в самолёт и крушения.
Упоминается, как один из «главарей команды идиотов». К последним рассказчик не относит (по крайней мере, выделяя его среди них) Хенрика, коему будет суждено погибнуть уже в канун самой Схватки.
А гибель Левендена описывается во всех подробностях. Со вспоротым (в катастрофе) животом, вываливающимися из него внутренностями, потоками крови... Его умиранием (не сразу), с попытками остальных хоть как-то ему помочь. Хлещущая из артерии кровища... Угасающий взгляд. Возгласы-просьбы, мольба...

«Fuck», Lewenden says. «Fuck – Henrick – ».
«Is there something we can use to tie off whatever the fuck that is?» Henrick yells. But you can’t see anything to tie off, it’s just shooting out of some hole in something somewhere, so we stuff best we can but we know it’s still leaking, out, from somewhere, just as fast. He’s fucked in a way that’s smarter than us.
Henrick looks at me, blinking blood out of his eyes, and Lewenden rolls around again, looks at Henrick and me, sees the blood all over us.
«Fucking do something, Henrick!» Lewenden says, halfway to crying, and I don’t blame him, I’d cry for him myself if I wasn’t distracted. Henrick looks at Lewenden and doesn’t come up with anything to say and Lewenden lays his head back and closes his eyes and it looks like he’s passed out again, or he’s just died, but blood’s still coming and then I hear him groaning and grunting and mumbling something, praying, could be.

[«****ь», – говорит Левенден. «*****, Хенрик...». «Есть ли что-нибудь, что мы могли бы использовать, какая-нибудь хрень, чтобы зашить [или: чем можно было бы зашить-заштопать всю эту хрень]?» – кричит Хенрик. Но не видно, чем можно было бы хоть что-то связать, это просто вырывается из какой-то дыры где-то в чём-то, поэтому мы стараемся изо всех сил, но знаем, что это всё равно откуда-то просачивается, и так же быстро. Он облажался [выебнулся?!] в том смысле, что оказался умнее нас.
Хенрик смотрит на меня, смаргивая кровь с глаз, а Левенден снова поворачивается, смотрит на нас с Хенриком и видит, что мы все в крови.
– Сделай что-нибудь, чёрт возьми, Хенрик! – Говорит [умоляет] Левенден, чуть не плача, и я его не виню, я бы и сам поплакал из-за него, если бы не отвлекался. Хенрик смотрит на Левендена и не находит, что сказать, и Левенден откидывает голову назад и закрывает глаза, и кажется, что он снова потерял сознание или только что умер, но кровь всё ещё течёт, а потом я слышу, как он стонет, кряхтит и бормочет что-то, молясь, может быть].

С артерией я не совсем понял. Как и с тем, чем Левенден оказался умнее других. Мабыть, тем, что, будучи «вспоротым», ещё и сам себе вену перерезал. Дабы не мучиться и помереть быстрее?!
«Умиляет» многозначность английского Fucking (Fuck) – да простит меня знаменитый хорватско-словенский биатлонист Яков Фак:
И «****ь», и «хрень» (а то и – х...), и «чёрт», и «облажался» (лажа)...
По тексту оно мелькает (с разными нюансами) раз-пораз. Ну, так – без мата в нашей жизни – никак.

Может, это граф Толстой
Написал, что жизнь – отстой?!
Был суров порою классик,
Да и жизнь – не только праздник.
Но вот так, чтобы отстой –
Погоди, дружок, постой!
Жизнь, конечно, не проста,
Как таёжная верста.
И бывает полосата,
Даже где-то обос…
Не светла и не чиста,
Только всё же – не п…
Жизнь – отстой: вы это – зря,
Откровенно говоря.
Коль сказал такое граф,
Был он всё-таки не прав.
Да к тому же сам Толстой,
Хоть и был мужик простой
И не верил в небеса,
Всё ж на стёклах не писал.
(По поводу одной надписи на окне в подъезде 8.08.2013 (20.30))

А повествование об умирании Левендена продолжается.
Его финал

«You’re going to die, OK? It’s OK» I say.
Lewenden looks at me, in terror, around at everybody else. They all stare.
«Look at me» I say, gentle as I can. «It’s OK» I say again, I keep saying ‘It’s OK, it’s OK,’ looking in his eyes like I’m promising him something and I mean it, and I do mean it, it’s the best I can do, and I stay with him best I can all the way, I take his hand, and he squeezes it close to breaking and I stay in his eyes with him, and he breathes and fights it until he dies. He stops moving, goes slack, his eyes go. I feel him leaving, I think. The blood tails away after a few seconds. Then it stops, too.
We all look at him. There’s a silence. I look at the guys. They’re all staring at him, spooked. Like hurt boys.

[«Ты умрёшь [умираешь], ясно? Всё в порядке», – говорю я. Левенден в ужасе смотрит на меня, на всех остальных. Они все смотрят на него. «Посмотри на меня», - говорю я как можно мягче. «Всё в порядке», – повторяю я, продолжая повторять «Всё в порядке, всё в порядке», глядя ему в глаза, как будто я что-то обещаю ему, и я это серьёзно, и я действительно это имею в виду, это лучшее, что я могу сделать, и я остаюсь с ним, как могу. всю дорогу я беру его за руку, и он сжимает её так, что едва не ломает, и я не отрываю от него взгляда, а он дышит и борется с этим, пока не умрёт. Он перестает двигаться, обмякает, его глаза затуманиваются. Я чувствую, что он уходит. Через несколько секунд кровь отхлынула. Затем она тоже останавливается. Мы все смотрим на него. Наступает тишина. Я смотрю на ребят. Они все испуганно смотрят на него. Как обиженные мальчишки].

Люк Левенден...
Оттуэн как бы провожает его (в смерть), предлагая погрузиться в счастливые моменты жизни, погружаясь в смерть.
Имя?! ЛЛ. Можно и здесь поиграть.
Как-то к Жизни?! – Life, to live, alive, living…
Лаванда? Lavandula, lavender…
От лат. lavare – мыть, стирка.
К запаху (надушиванию – тела, белья)?
Возможности следующего пользования. Выборка. В «жизне-смерть». В «удовольствие-страдание».

бледно-лиловый, сиреневый цвет
all lavender – сплошное удовольствие
it is not all lavender being a soldier – жизнь солдата не вихрь удовольствий
to lay (up) in lavender – а) откладывать /приберегать/ на будущее; б) закладывать, отдавать
в залог; в) (тж. ирон.) хранить как дорогое воспоминание; хранить в сердце; to lay smb. Out in lavender – убить, угробить кого-л.

«Философия жизни, философия смерти...». Как-то – так. Искусство умирать...
К стоикам, к «самураям».
С именами остальных тоже можно поиграть. Пока – оставим.
По тексту проходит и кто-то «русский» (Резников).
Вот список всех оставшихся (по фильму их – чуть меньше).

«Is this everybody alive?» I say. They all look at me like I shouldn’t be talking yet, like I don’t have the right. There should be a minute of silence, or some fucking thing.
«Is this everybody?» I say again. Nobody answers. I look at them, we have Henrick, Bengt, Knox, Feeny, Cismoski, Luttinger, Ojeira, me.
«Eight inside, two more outside, yeah?» I say. It seems important to count.
I look up, see Tlingit and Reznikoff have come in, standing in the opening. There might be others out in the snow somewhere, but it feels like we’re the only ones left. I look around the plane.

[– Здесь все живые? – спросил я. Я говорю. Они все смотрят на меня так, будто я пока не должен говорить, будто у меня нет на это права. Должна быть минута молчания или что-то в этом роде.
«Это все?» Я повторяю. Никто не отвечает. Я смотрю на них: Хенрик, Бенгт, Нокс, Фини, Цисмоски, Латтингер, Охейра, я.
«Восемь внутри, ещё двое снаружи, да?» Я говорю. Кажется, это важно для подсчёта.
Я поднимаю глаза и вижу, что Тлинкит и Резников вошли и стоят у входа. Возможно, где-то в снегу есть и другие, но мне кажется, что остались только мы].

И – уже самые последние страницы

But I look back to what’s ahead of me, and, ahead, among the trees, and the rocks, and the snow, and the air, I see the wolves are there.  The big one, again, and the others, more than I thought were left, up on a little hump of snow, between trees. They’re looking down at me like the rocks are looking, like the trees are, and the sky is, patiently, not angrily, in particular, that I can see, just looking, and the winds moves and that’s them thinking about me, I think, if they think anything of me, it’s no more than that, the air, moving through the trees, something to sense.
Seeing them now, I know that to think I would have made it across the river, or made it home, without seeing them again, was something I was dreaming. I breathe, looking at them. I stare at them, a long time, before I do anything else. I know my knife is in my pocket, or I think it is, and I’m so tired, now, I don’t know if I can get it out, or want to get it out.
Finally, the big one snarls. I suppose we aren’t going to nod to each other, and let each other go on our ways, through the snow, to die, hour by hour, on our own, somewhere. I fumble my knife out of my pocket, and look at them. They step down, a little, looking weary, it looks like. They’re slowing, maybe, but they aren’t finished. The light’s going though, I don’t know what I’m seeing. It’s going from my head, too. I am in blur, more and more, I think they’re here, I think they’re real, but somewhere I’m not all the way sure of anything. The big one shows his teeth and barks, and comes at me, and the others come with him down the slope.
I blink, I suck in air, get my eyes open. The big one is the fastest and he is coming faster every stride, coming at me like a rocket, suddenly, the others chasing him. He looks like he’ll shoot a hole through me and not stop for ten yards after. But when he’s still a good way off, with the others at his flanks, he launches up at me, and so do the others, all at once, it seems. I see them jumping at me, and I know there won’t be any fighting this. This is dying now.
I swing my knife up at the big one, but not fast, and not very hard, my arm just won’t move any faster than it does. I feel bites and claws, I’m flailing, punching at where they seem to be, but everything is slowed, I can’t even tell with the big one up at my face, eye to eye with me, biting at me. So I’m punching, drunken, at wherever the pain is, the light is dropping away, darker, what there was, and I’m going to die now, at last light of the last day before the long night. The times I’ve thought I was going to die before seem comical, they were nothing, because even without them jumping on me I think I may be dying on my feet, anyway. Things are starting to go, away, to where they’ve been going since I got here.
The big one flies up at me, again. I didn’t know he was off me, I thought he was up at my face, but he mist have come off but now he’s up over me, on me again, and there are others still pulling at me, and I think I’m fighting, I don't know. I feel the big one slacken, somehow, like he’s sick of this game too, but I think I’m falling over, I fall to the snow with him on my knife, and as I try rolling out from under him and get up he’s flopping his paws in the snow, weakly, after me and then he drops. The others are off me, I can’t see them all, but I’m bleeding now from several new places, it feels like. It’s a lot of blood and I’m blurring, more, with cold, I’m fading away and disappearing, dreaming on my feet with, I think, the knife still in my hand.
It’s darker, still, my eyes are going darker from the edges in, like the night has crawled up to me from the snow and is leaking into the last part of me now, though shreds of light are in the sky, and I blink, trying to keep seeing, or maybe I am trying to be awake. I don’t know for sure if the big wolf is up again and coming at me or not or if I am standing or not or if my eyes are open or not, or if I’m dreaming or not, and I twitch my hand to tell if the knife is there and I look, in my dream, to see if the big wolf is coming, but in my dream he’s still standing on the rise above me looking down, or he’s trotted up there, and then I see that’s another wolf, the big one is in front of me, up on his paws again.
I think of my son, and my wife, and I think I was a man once, far away I was a man, in the world, I was not this bleeding dream floating into grey. I blink, looking at him, and I say do your best with me, kill me, there’s nothing to me but ghosts and what I remember of the last things in me, my wife, as she was, my son, when he was mine, and if you’re my death come on, if you’re all the wrongs I’ve done, if you’re the blackness in my father or the blackness in me, I’ll die killing you, and none of the things I am and none of the things I’ve done will touch my boy, or my wife, I’ll end here forever, and clean the world of me for good.
I look at him, I dream, and he looks like death again, and he leaps into the air, finally, and he hits me and I think I fall again, I hit the snow very hard. And I don’t try to move, not much, I try a little but there is nothing of me, I think, but I hit at him and I see the last shred of light in the sky goes out.
He’s dead, I think, but I’m dreaming that. I’m swimming in the snow, in dark, and blood, and dreaming that instead of bleeding in the snow, I’m standing over the big wolf, and all the others are dead in the snow too, but standing all around me at the same time, and I dream I hoist the big one up on my shoulders, because seeing him in the snow, breathing out, last breaths, is too much to bear, and I lift him on to me, and I wrap him in magic blankets, under the sky. I carry him with me, and I am sliding, and sliding, bleeding, off the edge of the cliff where Tlingit and Henrick went. The wallets are open to the wind, blowing, Henrick’s worn down to bones, now. The wind has gotten in and taken the wallets and all that’s in them to itself, blowing them away, like me, blowing down to the river, carrying my wolf, and all my wolves, through the dark to the cold water and rocks and ice.
And then I dream something floats away and I don’t feel anything, but soft dark, turning over, drifting, down a river over rocks and mud and ice, all soft, all tumbling softly onto itself, turning inside out in the night like liquid dark falling over and under me, rushing and thundering and water flowing through life and death and heaven, and I am fighting him, or I’ve fought him, and I think he has stopped, I think I beat this one, the last one, or he is tired of fighting and wants to die, if I’ll carry him, and I think a last thing, quite peacefully, I think goodbye, and I am nearly gone, then gone, sleep in sleep.
I’m standing in the motel, in Anchorage, at the door, staring at the picture I left crumpled on the nightstand, leaving it there. I’m a hundred yards up the hall, a thousand yards, standing there, duffle in hand, swaying, a mortal fool. I’m walking the endless way back to my room, stuffing the picture I tried to leave behind back into my wallet, my wife, smiling, my son, laughing, taking them with me.
I’m dreaming, I’m somewhere on the snow, near the plane, the picture that’s all that’s left of me is blowing, tumbling over snow, through the dead, through the cold, far from the world, lifting into air, I am blowing away with it toward all that’s gone from me, to my wife, to my son.
Then there’s moonlight, I think, as bright as headlights, or the sun but there’s no more sun, but there is water pounding somewhere, thundering, my face half drowning in freezing mud and rock, and there are magic wolves and my magic river and magic blankets, there are sounds like airplanes and helicopters, but it’s only the wind, thundering, or the river, thundering. I dream of ropes and lights, coming to take me to my boy, again, around the little curve of earth, and I’m praying, dying, maybe, and I see then the lights are aurora, green-gold, purple, and I realize, finally, that they are souls, lighting the sky and dancing, that’s all. Anybody can see that. It should be obvious to anyone. I close my eyes, and open them again, and from somewhere in the dark there is a hand, reaching down, to take me to my boy, telling me I can go home.
In my dream, I take the hand.

За перевод, конечно, не ручаюсь (надо бы шлифануть)...

[Но я оглядываюсь назад, на то, что ждёт меня впереди, и там, впереди, среди деревьев, скал, снега и воздуха, я вижу волков. Опять же, тот, что побольше, и остальные, их осталось больше, чем я думал, на небольшом снежном бугорке, между деревьями. Они смотрят на меня сверху вниз, как смотрят скалы, как смотрят деревья, как смотрит небо, терпеливо, не особенно сердито, это я вижу, просто смотрю, и ветер дует, и это они думают обо мне, я думаю, если они вообще что-то думают обо мне. Это не более чем воздух, движущийся между деревьями, нечто такое, что можно ощутить.
Глядя на них сейчас, я понимаю, что мысль о том, что я смог бы пересечь реку или вернуться домой, не увидев их снова, была чем-то, о чём я мечтал. Я вздыхаю, глядя на них. Я долго смотрю на них, прежде чем сделать что-то ещё. Я знаю, что мой нож у меня в кармане, или мне кажется, что он там, и я так устал, что не знаю, смогу ли я его достать и захочу ли вообще. Наконец, здоровяк рычит. Я полагаю, мы не собираемся потакать друг другу и позволять каждому идти своей дорогой, сквозь снег, навстречу смерти, час за часом, где-нибудь в одиночестве. Я достаю из кармана нож и смотрю на них. Они слегка сбавляют шаг, похоже, у них усталый вид. Они, кажется, медлят, но они не закончили. Хотя свет гаснет, я не знаю, что я вижу. У меня тоже всё выходит из головы. Я, как в тумане, всё больше и больше, я думаю, что они здесь, я думаю, что они реальны, но где-то я не совсем уверен в чём-то. Большой оскаливает зубы, рычит и бросается на меня, а остальные бегут за ним вниз по склону.
Я моргаю, втягиваю воздух, открываю глаза. Самый большой из них – самый быстрый, и с каждым шагом он ускоряется, бросаясь на меня, как ракета, и внезапно остальные бросаются за ним в погоню. Он выглядит так, будто вот-вот проткнет меня насквозь и не остановится ещё ярдов десять. Но когда он всё ещё на приличном расстоянии, а остальные прикрывают его с флангов, он бросается на меня, и остальные делают то же самое, кажется, все сразу. Я вижу, как они бросаются на меня, и понимаю, что борьбы не будет. Сейчас всё это закончится.
Я замахиваюсь ножом на здоровяка, но не быстро и не очень сильно, моя рука просто не может двигаться быстрее, чем она есть. Я чувствую укусы и когти, я размахиваюсь, бью кулаками туда, где они, по-видимому, находятся, но всё происходит как-то замедленно, я даже не могу сказать наверняка, когда большой зверь находится у моего лица, лицом к лицу со мной, кусает меня. Итак, я бью кулаком, как пьяный, туда, где боль, свет исчезает, становится темнее, чем было, и я собираюсь умереть сейчас, при последнем свете последнего дня перед долгой ночью. Те моменты, когда я думал, что умру, кажутся мне смешными, но это было не так, потому что, даже если бы они не прыгали на меня, я всё равно думал, что умираю стоя. Всё начинает идти своим чередом, так, как шло с тех пор, как я попал сюда.
Тот, что побольше, снова подлетает ко мне. Я не знал, что он отошёл от меня, я думал, что он смотрит мне в лицо, но он, должно быть, отошёл, но теперь он снова надо мной, на мне, и другие всё еще тянут меня, и я думаю, что борюсь, я не знаю. Я чувствую, как здоровяк почему-то слабеет, как будто ему тоже надоела эта игра, но мне кажется, я падаю, я падаю в снег, а он насаживается на мой нож, и когда я пытаюсь выкатиться из-под него и встать, он слабо барахтается лапами в снегу. бежит за мной, а потом падает. Остальные отошли от меня, я не могу видеть их всех, но чувствую, что сейчас у меня течет кровь из нескольких новых мест. Много крови, и я всё больше расплываюсь от холода, я угасаю и исчезаю, сплю, стоя на ногах, и, как мне кажется, нож всё ещё у меня в руке. Всё ещё больше темнеет, мои глаза темнеют по краям, как будто ночь подползла ко мне из-под снега и просачивается в последнюю часть меня, хотя в небе есть проблески света, и я моргаю, пытаясь сохранить зрение, или, может быть, так оно и есть, пытаюсь проснуться. Я не знаю наверняка, очнулся ли снова большой волк и идёт ли на меня, стою ли я на ногах, открыты ли мои глаза или нет, сплю я или нет, и я дёргаю рукой, чтобы определить, на месте ли нож, и смотрю. Я желаю увидеть, не приближается ли большой волк, но в моем сне он всё еще стоит на холме надо мной и смотрит вниз, или он уже поднялся туда, и тогда я вижу, что это другой волк, большой волк передо мной, снова стоящий на лапах.
Я думаю о своём сыне и своей жене и думаю, что когда-то я был мужчиной, я был мужчиной далеко отсюда, в том мире, я не был этим кровавым сном, плывущим в серости. Я моргаю, глядя на него, и говорю: «Сделай со мной все, что в твоих силах, убей меня, во мне нет ничего, кроме призраков и того, что я помню из своего прошлого: мою жену, какой она была, моего сына, когда он был моим, и если ты – моя смерть, давай». если вы – всё зло, которое я совершил, если вы – чернота в моём отце или чернота во мне, я умру, убивая вас, и ничто из того, кем я являюсь, и ничто из того, что я совершил, не коснётся моего мальчика или моей жены, я закончу здесь навсегда., и очисти мир от меня навсегда.
Я смотрю на него, я мечтаю, и он снова похож на смерть, и, наконец, он подпрыгивает в воздух и ударяет меня, и мне кажется, я снова падаю, я очень сильно ударяюсь о снег. И я не пытаюсь пошевелиться, совсем немного, я пытаюсь, но, думаю, от меня ничего не остается, но я ударяю его и вижу, как гаснет последний лучик света в небе.
Я думаю, он мёртв, но мне это снится. Я плаваю в снегу, в темноте и крови, и мне снится, что вместо того, чтобы истекать кровью на снегу, я стою над большим волком, и все остальные тоже мертвы на снегу, но стоят вокруг меня одновременно, и мне снится, что я поднимаю большого волка. взвалил себе на плечи, потому что видеть его лежащим на снегу, выдыхающим последние вздохи, – это невыносимо, и я поднимаю его на себя и укутываю в волшебные одеяла под открытым небом. Я тащу его за собой, и я всё соскальзываю и сползаю, истекая кровью, с края обрыва, куда ушли Тлинкит и Хенрик. Кошельки открыты ветру, он дует, Хенрик измотан до костей. Ветер ворвался внутрь и забрал кошельки и всё, что в них было, к себе, унося их прочь, как и меня, унося к реке, унося моего волка и всех моих волков сквозь тьму к холодной воде, камням и льду.
А потом мне снится, что что-то уплывает, и я ничего не чувствую, кроме мягкой темноты, переворачивающейся, плывущей вниз по реке по камням, грязи и льду, всё мягкое, всё мягко переворачивается само на себя, выворачивается наизнанку в ночи, как жидкая тьма, падающая надо мной и подо мной, несущаяся и грохочущая. и вода течёт сквозь жизнь, смерть и небеса, и я сражаюсь с ним, или я сражался с ним, и я думаю, что он остановился, я думаю, что победил этого, последнего, или он устал бороться и хочет умереть, если я понесу его, и я думаю и последнее, вполне мирное, я думаю, что прощаюсь, и я почти ухожу, а потом ухожу, погружаясь в глубокий сон.
Я стою в мотеле, в Анкоридже, у двери, уставившись на фотографию, которую я оставил скомканной на прикроватном столике, оставив её там. Я в сотне ярдов по коридору, в тысяче ярдов, стою там с сумкой в руке, покачиваюсь, смертный дурак.
Я иду бесконечным путем обратно в свою комнату, засовывая фотографию, которую пытался оставить, обратно в бумажник, моя жена улыбается, мой сын смеётся, и я забираю их с собой.
Мне снится сон, я где-то на снегу, рядом с самолетом, фотография – это всё, что от меня осталось, и я несусь, кувыркаясь, по снегу, сквозь мёртвых, сквозь холод, вдали от мира, поднимаюсь в воздух, и меня уносит вместе с ним навстречу всему, что ушло. от меня, к моей жене, к моему сыну.
Затем, я думаю, появляется лунный свет, яркий, как фары, или солнце, но солнца больше нет, но где-то журчит вода, грохочет гром, моё лицо наполовину тонет в ледяной грязи и камнях, и есть волшебные волки, и моя волшебная река, и волшебные одеяла, и звуки, похожие на самолеты и вертолёты, но это всего лишь шум ветра или реки. Я мечтаю о верёвках и огнях, которые снова приведут меня к моему мальчику, огибая небольшой изгиб земли, и я молюсь, умирая, может быть, и я вижу огни полярного сияния, зелёно-золотые, фиолетовые, и я, наконец, понимаю, что это души, освещающие небо и танцы, вот и всё. Любой может это увидеть. Это должно быть очевидно для любого. Я закрываю глаза и открываю их снова, и откуда-то из темноты протягивается рука, чтобы отвести меня к моему мальчику и сказать, что я могу идти домой.
В своём сне я беру его за руку].

Чью руку?! – Сына? Того (Бога?), кто протягивает её из Темноты?
Да. Под «души, освещающие небо» (в «полярное сияние»), и «танцы» неслабо аукает и «Танцующий с волками» Кевина Костнера (с ним же – в главной). 1990-й. Под «гражданскую войну» в Штатах (1863-й). Лейтенант Джон Дж. Данбар. С индейцами...
Главный герой в нашем – тоже Джон. А и среди его спутников-подельников есть индеец (Тлинклит), покидающий сей мир едва ли не последним. Перед Хенриком.
Да и «Ходячий Призрак» («Призрачный Ходок») вывёртывается и в «Странствующего с призраками».  Чем не «Танцующий с волками»!?
В общем...
Загадок не мало. Как и перекликов. С той же «Весьегонской волчицей».
А у меня ещё (поверх всего) повалил «Трудно быть Богом». С «чёрными» после «серых». Хоть с Возрождением (как было в Европе), хоть без него (с претензиями на «богоносность»), у иных. Но об этом – несколько позже.
А ещё и зачинающий (начиняющий) «Схватку» стишок. Отца Джона. Для коего поэзия была единственной отдушиной в серости и мраке жизни.

24-26.07.2024