Романтики. Иоганнес Брамс и Клара Шуман

Современных биографов волнует,
"как далеко она зашла", их нежная дружба.
Им не дает покоя мысль: что же это значит,
когда он пишет, что постоянно думает о ней,
о своём ангеле-хранителе, своём возлюбленном друге.
Современные биографы задают
этот грубый, неуместный вопрос,
свойственный нашей эпохе,
будто два тела, которые сплелись в похоти, утверждают любовь в её правах,
забывая о том, какой нежной поступью
шёл Эрос в девятнадцатом столетии, о том,
как рука, задержавшаяся в руке или долгий взгляд прямо в глаза могли перевернуть сердце,
а тонкие оттенки обращений, неведомые
нашему демократичному языку,
могли заставить благоухающий воздух
дрожать и томиться жаром
возможного. Каждый раз, когда я слышу
такие печальные и полные нежности интермеццо,
я вижу их в саду,
среди поздноцветущих роз
и тёмных водопадов листьев.
Лишь природа говорит за них,
но нечего подслушивать: мы ничего не услышим.


Lisel Mueller. Romantics
 
Johannes Brahms and Clara Schumann
 
The modern biographers worry
“how far it went,” their tender friendship.
They wonder just what it means
when he writes he thinks of her constantly,
his guardian angel, beloved friend.
The modern biographers ask
the rude, irrelevant question
of our age, as if the event
of two bodies meshing together
establishes the degree of love,
forgetting how softly Eros walked
in the nineteenth-century, how a hand
held overlong or a gaze anchored
in someone’s eyes could unseat a heart,
and nuances of address not known
in our egalitarian language
could make the redolent air
tremble and shimmer with the heat
of possibility. Each time I hear
the Intermezzi, sad
and lavish in their tenderness,
I imagine the two of them
sitting in a garden
among late-blooming roses
and dark cascades of leaves,
letting the landscape speak for them,
leaving us nothing to overhear.