Рельефы

< Приложение >

***

Когда я был юн, когда меня кормили глиной и поили радугой, я был так хрупок, что белый день терзал и рвал меня, а чистое, новое утро было рвотой из глубочайшей тоски солнечного удара.

***

Кристалл заморожен по капле, и двадцать небесных рублей сойдут на меня орошающей свежей бездной, затопленной неожиданными, небывалыми цветами.

Из кого изволит выбирать таинственный и величественный гобелен, замкнутый на четвёртой стене, как прозрачная линза в иной мир? Сферическая целокупность, чьё совершенство невыносимо; прозрачность утоляет. Зелёный пейзаж задуман и возведён с рукоплещущим голубым фонтаном в самом сердце структуры; там барон, люди и стада.

И я с триумфом закрываю глаза.

***

Сладкая эмоция растёт. Непрозрачное гладкое тело, чувствительное, совершенное в моменте. Волна пришла — не отступит, пока всё не закончится. Белый лёд ещё не растаял, белый пар ещё не развеялся, — и воды превосходно чувствительны. Совершенство покоится в работе; забывается, падает по  достижении полного изнурения, но всё же исподволь нагоняет.

А пока ничто здесь не способно задеть — здесь нет вмешательств, нет ни внезапного, ни случайного; — кровообращение медленно и планомерно захватывает безмятежные острова.

***

Урон. Эйфория. Великолепие. (И зрачки.) —
Распрощайся с приклеенной звёздной пагубой.

Ливень стоит и вращается на деревянном кольце внутреннего уюта, и тогда важным становится то, что происходит в комнате. И кино.

Уже нанесён урон. Урон, парадокс, забвение. — Урон уже нанесён. Очень мягкое и живое, чувствительное. Иголочка.

Когда начинаются поцелуи, я не могу перестать думать о происходящем. —

Знаешь, есть яма на пустыре, там, в отдалении... И когда я брожу-блуждаю там, меня преследует страх, что я не успею купить сигареты; и вообще, постоянно. — Такие сны, где замирает, проваливаясь, сердечный ритм. Мостик.

Но наши фильмы так просто не заканчиваются.

(И в обоюдной тошноте мы из последних сил заклинаем этот общепонятный смысл, когда он опять подступает к горлу.)

***

У тебя тоже есть чёрный мрак в душе: пушки-ружья. А я вылез из бочек, вышел из-под слоёв, убежал от воющего колодца, словно сказочный колобок. Теперь гуляю по бескрайним цветным коврам, которые сам и тку. Здесь чудеса.

***

Из апрельских сумерек, из густой прозрачности извлеку сейчас, словно шум, рукописный шрам; купой предвестников — завитки на свернувшейся ясности и поверхностях чёрных туч, на больной тревоге, которая грела и будет греть, словно оранжевый невесомый флёр из времён незапамятно давних, которых и не было никогда (не очнуться вспять). Извлекаю музыку, оставив искусство далеко позади. Город легко несётся автомобилями, съезжаясь и расползаясь в глубокой статике; здесь покой движения и набора — с открытыми глазами, как с закрытыми, и наоборот.

Подмастерье ветра наращивает и стелет — каменным слухом в лезвие. В полдень морозно среди колонн моста; всё очень синее до голубого в звуках одной великой трубы, которая синтезирует все ритмы мира, единит пения и напевы, выводит гибрид всеобщего наития, даруя совместное возвышение в праздничной походке одного человека. — Интеграция.

Из января медь и походка. Гул: торжествуя, снега льют дрёму из-за предела небес, властвуют в покое, — но сейчас их нет, густых, они ещё ждут и зреют в перинах чертога, они ещё не упали. Действительно, сейчас: морозно под огромным мостом мегаполиса, и синее доброе полотно яростно просвечивается до голубого — холодно — от одной летящей духовной ноты, которая, если она есть, освобождает душу раз и навсегда, в один выход. Бойкий взгляд: скоро встреча. Легко — как автомобили — понесётся разговор.

***

Я учился другому, но ныне, словно на казнь, я иду за дозой по злобно сверкающим лиминальным тропам; я отказался от денег и самого себя; над бочкой, в которую я закупорен, летают мокрые птицы гибели.

Под вогнутым языком есть лезвие, в кармане есть лезвие гибкого языка; я могу написать что угодно. Да посмотрите же — вот он, грязный, в Париже тридцатых годов (каков, однако): братание после разрывов и ссор; литературные споры сидят под кожей и выпускают токсины в лимфу; улитки и рельсы улиц, осыпается мел с гарнизонов. — А ведь я учился совсем другому.

Но всё та же труба разливается в небесах — порой уже почти неразличимо, — и неизменно я колеблем чудесами, даже когда унижен злым изнурением, запредельным, невыносимым, чёрным, как мокрые птицы гибели.

***

Не выбраться из колодца. Отсюда не видно ничего, кроме неба. Взывать к нему? — Или просто наблюдать за его переменами, постепенно выбиваясь из сил?

***

Стать настолько развращённым, чтобы начали выпадать зубы. Где-то там — белые горы с иными вершинами, впивающимися в скулы, и совершенно иными небесами. Прилично, благая дева! — дева, дама, леди, сестра духа, или как тебя там... Сегодня вечером я не вернусь домой.

4 июня – 23 июля, 2024 год.