Таланту Льва Толстого. Спасена Россия!

   « Россия не в Москве, она в сердцах её сынов!»
Мир мудрых русских  – он таков!
Так было и так будет
Тысячи тысяч веков!
      В первых числах октября к Кутузову приезжал ещё один парламентёр с письмом от Наполеона
и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы,
будто это принять предложение поможет,
тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге.
Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном:
он сказал, что о мире речи быть не может.

    Естественно, что для человека, не понимающего хода машины,
при виде её действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка,
которая случайно попала в неё и, мешая её ходу, треплется в ней.
Человек, не знающий устройства машины, не может понять того,
что не эта портящая и мешающая делу щепка,
а та маленькая, передаточная шестерня, которая неслышно вертится с ней,
есть одна из существеннейших частей машины, которой нету нужней .
      10-го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошёл половину дороги
до Фоминского и остановился в деревне Аристове,
приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание,
всё французское войско, в своём судорожном движении дойдя до позиции Мюрата,
как казалось, для того, чтобы дать сражение вместе с Бурсье,
вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу
и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье.
       Ночь была тёмная, теплая, осенняя.
Шёл дождик уже четвертый день.
Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге,
Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Всюду была непроглядная тень.
 Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь,
он вошёл в тёмные сени.
— Дежурного генерала скорее! Очень важное! — проговорил он кому-то из сеней,
поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней…
   Привезенное известие имело большую важность и нельзя было медлить.
Хорошо ли, дурно ли это было, Болховитинов не думал и не спрашивал себя.
Его это не интересовало.
На всё дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем-то другим, важнее чего не бывало.
В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что всё будет хорошо;
но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого,
а надо делать только своё дело хорошо.

     Кутузов, как и все старые люди, мало сыпал по ночам. Он днём часто неожиданно задрёмывал;
 но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал
и думал.
     С тех пор, как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе,
избегал его,
Кутузов был спокойнее в том отношении, что с войсками его
не заставят опять участвовать  в бесполезных наступательных действиях.
Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову,
тоже должен был подействовать, думал он, верный мудрости своей зову.

«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно.
Терпение и время, вот мои воины-богатыри!» — думал Кутузов, продумав всё обстоятельно.

    Он знал, что не надо срывать яблока, пока оно зелено. Оно само упадёт, когда будет зрело,
а зелено сорвёшь,
испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьёшь.
Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен,
ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет,
это был ещё не разъяснённый вопрос, требующий точный ответ.
Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов,
Кутузов почти знал, что зверь ранен смертельно. Это по всем сообщениям можно было понять,
но нужны были ещё доказательства, надо было ждать.
   Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана,
нанесенная в Бородине,
уже целый месяц висел над головой Кутузова.
С одной стороны, заняли Москву французы.
С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал,
что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы,
должен был быть смертелен. Кутузов это чувствовал и почти точно знал.
Но во всяком случае нужны были доказательства. И он их уже месяц ждал,
и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился.
Лёжа на своей постели в свои бессонные ночи, о
н делал то самое все ночи,
что делала эта молодежь генералов,
то самое, за что он упрекал их -
он придумывал все возможные случайности в мире их,
в которых выразится эта верная для войск Наполеона,
уже свершившаяся погибель Наполеона.
Он придумывал эти случайности так же, как и молодёжь,
но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях в ночи
и что он видел эти случайности не две и не три, а тысячи.
   Чем дальше он думал, тем больше их представлялось.
Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, что придумывалось -
 всей армии или частей её — к Петербургу, на него,
в обход его,
придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность,
что Наполеон станет бороться против него оружием его -
что он останется в Москве, выжидая его.
  Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов;
но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, -
того безумного, судорожного метания войска Наполеона, в котором оно очутилось
в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, —
метания, которое сделало возможным то, о чём все-таки не смел ещё тогда думать Кутузов:
совершенное истребление французов. 

      Кутузов …  щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного.
— Скажи, скажи, дружок, — сказал он Болховитинову своим старческим голосом,
закрывая распахнувшуюся на груди рубашку и говоря как можно тише, —
подойди, подойди поближе.
Какие ты привез мне весточки?
А?
Наполеон из Москвы ушёл? Воистину так?
А?
   Болховитинов подробно доносил сначала всё то, что ему было приказано.
— Говори, говори скорее, не томи душу, — перебил его Кутузов.
     Болховитинов рассказал всеё и замолчал, ожидая, что же будет ему приказано.
  Кутузов   повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.

— Господи, Создатель мой! Внял ты молитве нашей... —
дрожащим голосом сказал он, сложив руки для великой благодарности силам России всей.
— Спасена Россия. Благодарю тебя, Господи!
— И он заплакал.
Скупой мужской  слезой, как  плакал на иконах при вторжении врага Господи.

Со времени этого известия и до конца кампании
вся деятельность Кутузова заключается только в том,
чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений,
маневров и столкновений с гибнущим врагом.
  Дохтуров идёт к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией
и отдаёт приказания об очищении Калуги,
отступление за которую представляется ему весьма возможным. Кутузов везде отступает,
но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону –
Бежит, лихорадочно отступает.
________
Л. Н. Толстой. Война и мир. Том четвертый. Часть вторая
    XV
    В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
   Самое трудное и самое важное назначение – аиаковать дивизию Брусье, как оказалось впоследствии, — получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно.
    Дохтуров больной, в лихорадке, идёт в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда был убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, — посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино — лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова. Это-то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
    Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая, передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.10-го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье.
     XVI
Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке.
 Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
— Дежурного генерала скорее! Очень важное! — проговорил он кому-то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
— С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, — заступнически прошептал денщицкий голос. — Уж вы капитана разбудите сначала.— Очень важное, от генерала Дохтурова, — сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого-то.
   Привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем-то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
    XVII
Кутузов, как и все старые люди, мало сыпал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
     С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины-богатыри!» — думал Кутузов.
    Он знал, что не надо срывать яблока, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
   Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и не три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее — к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов; но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, — метания, которое сделало возможным то, о чем все-таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. 
  Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.— Скажи, скажи, дружок, — сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. — Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.— Говори, говори скорее, не томи душу, — перебил его Кутузов.
    Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания.
   Кутузов   повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.— Господи, Создатель мой! Внял ты молитве нашей... — дрожащим голосом сказал он, сложив руки. — Спасена Россия. Благодарю тебя, Господи! — И он заплакал.
   Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.