Просто рифмы

1

На свете все рифмуется со всем.
…Семь
на неделе пятниц.
У умника во лбу семь пядей.

Семь закорючек – нот любой мелодии.
Семь тучных лет и семь же – лет бесплодия.
Семь
роковых грехов.
И семь
в Москве холмов.

В миру работы,
что до седьмого пота –
край, так прекрасно не початый!
А откровенье Иоанна за семью печатями.

И семь планет.
Семь бед – один ответ…
– и все
семь не желают ждать одну отставшую!
Да и ответ у жертв своих не спрашивают.

Рифмуются
безумцы, резолюции,
блютусы, тубусы, тунгусы,
утруска, унции и бусы…


2

…Как Музы словоблудья баловень,
свои добавлю
разработки…
жаль, что они досадно не глубоки.

…В груди болезной
                хриплый клокот.
И неумолчный клокот
                моря.
И потаенный клокот
                горя,
задушенный удавкою терпения.
"За упокой души"
всепримиряющее пение.
– Но наш удел случайно ли, как саван, сшит?

Орлиный клёкот.
И бытия неотвратимый логос.
В старинном ржавом медальоне
забытый чей-то локон.
И женщины любимой лоно.
Из детской книжки изувера –
злодея Саурона – око…
понятно, что дурное:
                ведь всевидящее.
Той городской библиотеки,
где богоданные скрижали,
привычно запертые двери.
Тоскует косточка от вишни
на тарелке.
И Вия –
            миг назад лишь! –
                сомкнутые веки.
Грех
        – смерти жало…
Безумья реки
упорно размывают берега
извилин мозга.
Не знает выхода из жил кровавая река,
но как усердно
ищет,
все вновь и вновь захлестывая сердце!
Привычная для пуделя поноска:
газета
с известьем о кончине света.
Рак на горе для розы песню свищет.
– Не получается!
Ах, у кого же
сбывается в юдоли плача счастье?
В руках у скорби правящие вожжи.
И в кулаке обиды грозный кнут.
– И все же
чтО-то же
на свете Божьем
и мне от барской щедрости положено!
…Хомут.
Куда же держим всЕ мы –
и я, и рок, и звёзды,
и мух навозных
семьи
свой путь? –
…куда-нибудь.


3

ВсЁ в этой жизни
рифмуется.
Здесь атеист божится.
Цвет солнца у моих настурций.
В черед свой апельсинке подражает солнце.
И Божий мир молитвой нищего спасется.
– А, может, и раскаянием падшего...
Чернеет,
готовясь к родам хлеба,
пашня.
Чернеет,
кого-то молнией убить готовясь, небо.
И вдруг да этот бедолага
не больше блудодей, чем ты и я?..
У старых писем мамы выцвела бумага.
Но ведь они код счастья мой таят…
Лишь кроликов мне дарит шляпа мага.
А мне бы
твою записку. Но ведь это небыль.
Тот, кто смертельно
болен,
благодарит богов за благо
еще денек таскать умученное тело.
Бог скотоводу-Авелю мирволил…
зря Каин-пахарь уповал на поле.
А нынче поле, где убит был Авель,
в Израиле
ничто, как поле боя…
поле смертной боли…
Не Каин ли накликал окаянный
пролитой братской крови океаны?
Но ведь все люди – братья!
Что ж, каждому в свой час
                собраться
придется в гости…
в подарок прихватив лишь кости.
– В один, как говорят, прекрасный день.
Ах, просто
тебя любить мне станет лень!
Тогда зачем же мне пытаться жить,
скучая и печалясь, будто Вечный жид?

На древний знак добра и благоденствия
похожа свастика.
Но позже стала знаком людоедства.
Смерть любит целовать отчаянных, что с флагами.
Я так легко сражаю муравьев фаланги,
как смахивает полчища солдатиков
в могилы братской
                неглубокий ров
то ль непреложный рок,
то ли случайный жест их командира.
Потом им пожелают с миром
упокоиться…
И за напутствие "спасибо" скажут кости,
обглоданные жирными червями.
Но сгинет и сама галактика в свой срок
в разверстой яме
одной из черных дыр!
– Такой
             для этих стерв
                привычен пир.

Меня зачем-то вынули из детства
за шкирку, как котенка.
(А после –
               страстью подцепив –
                из девства.)
Раз рвется там, где тонко –
то скоро лопнет
                последний нерв мой…
как трудно он покамест держит
зеленый шарик, что надут надеждой.
И шарик улетит на небо…
А значит, суждено остаться безутешной
мне хорошо знакомой бывшей девочке…
– Моей предтече.
Жаль, не могу я ей бежать навстречу
(а вдруг
вдвоем надежду мы не выпустим из рук!) –
я ухожу…
не ведая, по счастью: в ужас или в жуть.


4

Так странно, так беспечно все рифмуется!
Но рифм –
и скудных, и неповторимых –
набитый с верхом склад –
увы, не клад:
безмерный ворох мусора.

Жизнь – просто
листок черновика, исчерканный жестоко,
где наспех спутанные строки
набросаны
те – Богом, эти – роком:
а значит, гением –
и графоманом.
– У гения на вирши не хватает времени:
ах, как же много
трудов, что неотложней, есть у Бога!

– А графомана сущее безумие
сложить не позволяет столько строчек –
прелестно лгущих, тягостно пророческих –
в их сумму,
точную единственно!
– Рабыни Бога, а не рока, истины.
Дано провидеть року уйму частностей.
Дано исчислить мириады версий…
– И все же универсум
открыть не получается!
Без ведер его рифмы-коромысла.
– Живую воду из пучины черпать
умеет только Вышний!
…Само собой, и у меня не вышло
гудящий рой из рифм
объять
            той мыслью,
что драматически обширней черепа…
но не вмещает
всех этих тварей беспощадных.
Мне злые пчелки не приносят меда.
Но вот и рифмы, наконец, исчерпаны…
Я создала ещЁ одну их кучку.
– Вдруг да кому-нибудь не скучно
тут в поисках чего-то связного порыться?
Вдруг да на сласть
                найдутся
                робкие намеки…
– Исповедим ли путь,
                на коем стих творится?