Белошвейка

 
                I

Сказание о простой девице Любе.
Она была румяна, как заря.
Жила с отцом в ободранной халупе,
А ей хотелось стать женой царя.
Жила в глуши, в заброшенной деревне,
Там, где стоит стеною черный лес.
Она мечтала с детства быть царевной…
Но кто же будет здесь искать невест?
Так тосковала летом и зимою,
От дум своих греховных извелась.
Как будто ведьма с черною косою…
Ей грезился везде великий князь.
Вот с нею он сидит в своих палатах
И шепчет, шепчет нежные слова.
И в яствах стол, наряд на ней богатый …
Ах, как от чувств кружится голова!
Красив как Лель, и золотится локон,
И ум ей застит васильковый взор.
Они одни в той горнице широкой.
Их бесконечен пылкий разговор.
Бьет солнца луч, и сна как не бывало!
И снова голова полна забот…
Все те же стены, домик обветшалый,
И трется к пыльной печке рыжий кот.
Висит на ней заношенное платье.
Как мел, бледна и холодна, как навь.
Ах, как прекрасны царские объятья!
Ах, если б сны вдруг обратились в явь!
Отец привез ей издалека свиток,
Гостинец с сельской ярмарки одной.
Катушек двадцать разноцветных ниток
Для дочери любимой и родной.
Что день ее? Тосклив и одинаков.
Коренья рвать да сор в избе мести.
Отдал за нитки он пуд соли с гаком,
Чтоб только хворь у дочки извести.
Она, бывало, под луною сядет,
И точно мавка, в темну зыбь глядит.
И молвит: «Отчего так вышло, тятя,
Что род наш худ, ничем не знаменит?»
Отец к сватам поехал в Дол Зелёный,
Да только было невдомек ему,
Что дочь его была заговоренной
И сохла лишь по князю своему.
Но от тоски присела в ночь за пяльцы,
И черная на лоб упала прядь.
Кусала губы, исколола пальцы
И много дней училась вышивать.
То день-деньской все шьет, а то отложит,
И в лес бежит поплакать в тишине.
Её любовь неведомая гложет
К тому, кого видала лишь во сне.
Она его лицо и облик милый
Из снов на полотне раскрыла все ж.
И день и ночь без устали все шила
Лик жениха. Ах, чудо! Как похож!
Отец вздыхал: «Ну, дочка, мастерица!
Работа кропотливая притом!
Я повезу ту вышивку в столицу.
Мы, может быть, построим новый дом!
Там люди купят знатные, а что мы?
Кругом лишь топь да дикое зверье.
Достойно даже царские хоромы
Украсить это тонкое шитье!»
Услышит «Царь!» и сердце бьётся чаще.
Ланиты розовеют и уста…
И не такой уж век её пропащий.
А вдруг её исполнится мечта?
Она ещё расшила покрывало,
Во сне опять видение пришло.
И ткань простая краской заиграла,
И стало в мрачной горенке светло.
Вот город, и закат над лесом жарок,
По озеру лебедушка плывет.
Воистину то княжеский подарок…
Лишь разверни – и сказка оживёт!
Цветов и трав расшит ковер широко,
Лось величавый спустится к реке.
Девица чахнет в тереме высоком,
И темный дол зияет вдалеке.
Ее подруги - нитка и иголка
И мать ей заменили, и мечту.
Так наша Люба ткала втихомолку
Невиданную ране красоту.
Легко, искусно, ярко, без запинок
Легли картины на льняную гладь.
Отец повез их на столичный рынок,
С тем, чтобы подороже продавать.
Да, не было у них чинов и роду,
Но та поездка все ж была не зря.
Работы те увидел мимоходом
И все купил окольничий царя.
И кинул деду грош – мол, будь доволен!
За княжью милость больше не проси!
Старик вернулся к Любе тих и болен.
«Нам не видать богатства на Руси!»
И лоб его весь мокрый от испарин.
«Кому продал?» - не выдержала дочь.
«Забрал твои диковинки боярин,
И наказал, чтоб я убрался прочь.
С мечом, в кольчуге. Видно, храбрый воин!
Мне кинул, как собаке, мелочьё…
Полотна эти полдеревни стоят!!»
«Ну, полно, тятя! Я сотку ещё!»
И Люба вновь грустна и молчалива,
Под утро на полати улеглась.
К ней кот пушистый жмется сиротливо,
А в мыслях только Он, великий князь.

                II

Вкушал вино в печальных думах княже.
Так утомили шумные пиры!
И вдруг – шаги и расступилась стража,
Окольничий нес с ярмарки дары.
И развернул узорчатые ткани
В покоях господина своего.
Портрет царя, корабль в океане…
«Вот, посмотрите, князь мой, каково?»
И видит царь пейзажи – здесь охота,
Там – пышный сад, тут – княжеский дворец.
«Какая это дивная работа!
Скажи, Иван, кто мастер, наконец!»
Князь от волненья потерял дар речи.
«Позволь-ка, Ваня, я еще взгляну!»
Поднес к столу, где разгорались свечи,
И стал водить рукой по полотну.
Смотрел на свой портрет и все не верил,
Что можно то руками сотворить.
«Найди, Иван, мне мастера!
Уверен, за это чудо нужно наградить!»
«Старик с клюкой на ярманке был, княже.
Он точно вор, мне на слово поверь!
Не видел я работ живей и краше.
И только вы владетель их теперь!»
«Так. Собери ткачей в моем уделе,
На царский суд всех выстави в Кремле!».
И заиграли звонкие свирели:
Царь ищет мастеров в своей земле!
И потянулись гости вереницей:
Ткачи везли тюки издалека.
Портные, мастера и мастерицы…
Ах, где же та волшебная рука!
Князь с нетерпеньем изучал работы
И вглядывался живо в полотно,
Да только быстро растерял охоту…
Ведь было в них убожество одно.
Тут – вкривь и вкось, там распустились нитки,
Здесь ткань в узлах, а тут – что решето,
Там все черно, тут красного в избытке…
И злился князь: «Не то… Не то! Не то!!!»
Среди тех швей нет мастеров, хоть тресни.
И князь прогнал всех, выбился из сил.
Хотел, чтоб ткач красавице-невесте
Волшебной гладью сарафан расшил.
               
                III

Она ткала в тиши, под сенью дуба.
На ткани – царь, сидящий на коне.
Глаза сияли и алели губы,
Что жарко целовали в полусне…
Но кто она? Князь знатный и богатый,
Им вместе быть никак не суждено.
Забрел в тот лес заброшенный глашатай,
И выхватил у Любы полотно.
И ахнула испуганно девица,
Но не сказала толком ничего.
«Приказ царя – везти ткачей в столицу.
Он там оценит ваше мастерство!»
И Люба розовела, как шиповник.
Как эти речи ей ласкали слух!
Он ждёт её, любовных дум виновник...
От счастья перехватывало дух!
То сладостно ей было, то недужно,
Пока везла царю подарок свой.
Она себя в кокошнике жемчужном
Увидела великою княжной!
..Запели дружно гусли и жалейка,
И князь Олег во всей красе возник.
Взглянул и молвил: «Вот та белошвейка,
По памяти расшившая мой лик!»
Был статный, златокудрый, белозубый,
Точь-в точь, как то видение из сна!
Румянилась, молчала наша Люба…
Была в него, как кошка, влюблена.
Ей князь сказал с лукавою улыбкой,
И вдаль влекли озера синих глаз.
«Работы ваши полюбил я шибко,
Ткачихой  главной назначаю вас!»
Не видел, как она похолодела,
Как очи стали синие черны.
«Хочу вам поручить большое дело –
Расшить наряд для будущей жены!»
Мечтала Люба быть в его объятьях…
А царь заметил только мастерство.
И просит ее сшить такое платье,
Чтоб в мире не найти ни у кого!
Младая дева белою лебедкой
В судьбу царя без спроса ворвалась.
Златые косы, плавная походка…
Про Любу уж совсем не помнит князь.
Изящна, белокура, белокожа,
И взгляд наивный, чистый, с огоньком.
Была совсем на Любу непохожа,
В саду полдня резвилась со щенком.
Нежна, как свежесорванная роза,
И песни пела звонче соловья.
А наша Люба проливала слезы,
Душила ее ревность, как змея.
И без конца ее обида точит,
Уже три дня она не ест, не пьет.
Глядит уныло под покровом ночи
На терем, где разлучница живет.
«Пусть молода, красива, будто диявол..» -
Так Люба стала под окном шептать.
«Сошью тебе не платье я, а саван!
Тебе женою князя не бывать!»
Ей нож под сердце – девы взор влюбленный,
И горе давит каменной стеной.
В подол сбирает корни белладонны,
Сквозь зубы приговаривая: «Мой!»
«Я вышью тебе платье неземное,
Но ты заплатишь дорогой ценой!
Ведь только я войду в его покои,
И только мне быть княжеской женой!»
               
                IV

Так Люба принялась за рукоделье,
За подвенечный княжеский наряд.
А по ночам варила злое зелье,
И в полночь выходила в лунный сад.
Златые нити, дорогие ткани –
Атлас, шелка и кружева вуаль,
Камней цветных причудливые грани…
И все - для Той, не для нее. Как жаль!
Вот, легче пуха, вьется пелерина,
И словно крылья, будут рукава.
Царевна-лебедь оживет картина,
Хрусталь и жемчуг, бисера канва…
Девичий стан обнимут пышны юбки,
Белее снега, невесом муслин.
Там вышиты невинные голубки,
А в центре – во всей роскоши павлин.
Теряла Люба от любви терпенье,
Ей грезился ночами князь Олег.
Слепили глаз ей пестрые каменья
И серебрился горностая мех.
Прошло семь дней, и платье ждет невесту.
Не просто платье – дивная мечта.
Как солнца луч, сверкает в келье тесной.
Как паутинка, соткана фата.
И охнет Люба: «Наконец, готово!»
А значит, скоро свадьба во дворце.
Но слух прошел – невеста нездорова.
И тошнота, и бледная в лице.
Порой царевна в палисадник выйдет,
С дворовой девкой иль берет щенка,
А Люба ей несет медовый сбитень,
С корнями ядовитого цветка.
Ее своей наперсницей Забава
Считала по наивности своей.
Смеялась звонко и пила отраву,
Не зная – ей осталось мало дней.
Так незаметно девушка хирела.
Никто не догадался, отчего.
Мгновенно уставала, похудела,
Порой не узнавала никого.
Но князь Олег любил ее не меньше,
И рядом был с царевной молодой.
Не замечал вокруг красивых женщин,
И верен был лишь златовласке той.
Для Любы он принес каменьев груду,
В хрустальном разукрашенном ларце.
«Я не возьму сапфиры, изумруды!»
Вдруг изменилась девушка в лице.
«Наряд из сказки! Ты свободна снова.
Желаешь – подарю в столице дом!»
«Я вам служить до старости готова!
Могу швеей и горничной притом»
И так обидно Любе, и так горько,
Что помнил князь Олег её едва!
Краснела и румянилась, как зорька,
Когда, как крохи, ей бросал слова.
А ночью снова плен – его объятья,
И сложно различить ей явь и сон.
А двор с утра гремит – сегодня свадьба!
Сегодня навсегда потерян он!
И жар и пар стоит на царской кухне,
Все в гости ждут заморских королей.
И голова от дум у Любы пухнет,
Работа с рук вся валится у ней.
Чужое счастье – ей на сердце камень,
Забавы смех – страдание одно.
Идет невеста мелкими шажками…
То зелье все ж подействовать должно!
Швея тот час, как ворон крови, ждала,
И спряталась в укромный уголок.
Женитьбу князя видеть не желала,
Слезами окропляя свой платок.
По полу нежно шелестели юбки.
Царевна – неземная красота!
Шептались люди: «Истинно, голубка!
В ней молодость, добро и чистота!»
Музыка смолкла, к изумленью князя,
Забава, вся белешенька-бела,
Вдруг рухнула, подкошенная, наземь…
Народ вопил: «Невеста померла!»
И плакал князь над телом в храме древнем,
И розовые губы целовал.
В волшебном платье мертвая царевна…
«Их сглазил кто-то!» - тихо люд шептал.
У Любы тут взыграло ретивое.
Князь был подавлен, горькую все пил.
Он затворился в собственных покоях
И сорок дней из них не выходил.
А Люба, наряжена, точно пава
У двери князя день и ночь ждала.
«Невесты нет, он мой теперь по праву!»
Вздыхала так и кружева плела.
«Не может это горе длиться вечно!
Я растоплю его сердечный хлад!»
И сарафан расшила подвенечный,
Надеясь, что Олег ей будет рад.
               
                V

Ей жизнь без князя – пуще пытки мука!
Ей жизнь без князя – смертная тоска.
И вот она сидит по праву руку,
И не отводит взора с жениха.
Кругом - князья, бояре, сестры, братья,
Заморский гость и знати полон дом.
Тут пир горой, у князя снова свадьба,
А Люба – королевишна при нем.
Прелестен, кроток взгляд ее невинный,
Но хитрость скрыта в темной голове.
Вливает князю в чарку сок полынный,
И ловко прячет склянку в рукаве.
Князь снова свеж, красив, великодушен…
Исполнился ее далекий сон.
Они вдвоем и им никто не нужен.
И молвят: «Он без памяти влюблен!»
Князь жадно пьёт полынную отраву.
Нет горестей и ладятся дела.
И ясным взором видит он Забаву.
Живую. Нет, она не умерла!
Он ждет ее горячие объятья
И брачной ночи тайны чудеса.
Сияет чудно вышитое платье,
И золотом горит ее коса.
В истоме сладкой он целует губы,
И гладит перси смуглою рукой,
Не зная, только, что ласкает Любу,
Убивицу царевны молодой.
То сок полынный ум его дурманит,
Училась Люба древней ворожбе.
Но князя девка проклятая манит…
Зачем женила князя на себе?
Ведь видит он Забаву, а не Любу,
И пред очами синими туман.
Кусает белошвейка нервно губы…
Князь рядом с ней, пока полынью пьян!
А если сгинут чары? Страшно Любке!
И на лице ее тревоги тень.
Толчет полынь в изящной белой ступке
И потчует ей князя каждый день.
Не понимая, что царя погубит,
Что гнусные раскроются дела.
И пусть Олег совсем ее не любит…
А без него ей доля не мила!
Жена царя – в ней торжество и нега.
Предел мечтаний девы молодой.
И Люба не отходит от Олега,
В еду вливая сок полыни злой.
Так князь сидит, женой завороженный,
И речи его льются, как елей.
И гонит прочь друзей и приближенных,
И с пылкостью лобзает ручки ей.
Любые платья ей, и украшенья,
И кушанья любые со стола.
Кругом – богатство, роскошь, искушения…
«Ах, как же я без этого жила!»
На подданных взирает равнодушно,
Увидев нищих – морщится она,
И в темном лесе низкую избушку
Уже не помнит гордая княжна.
               
                VI

Однажды, ошалев от сновидений,
Проспала Люба много дней подряд.
Олега на охоту на оленей
Тотчас увез его молочный брат.
Они с Олегом с детства неразлучны,
Но князь теперь не жаловал его.
Он стал и раздражительный, и скучный.
И брат смекнул – тут скрыто колдовство.
Князь отрезвел от проклятой полыни,
(Брат дал ему хорошего вина).
И молвил: «Брат мой, деется что ныне?
Я будто бы очнулся ото сна!»
«Боюсь сказать, а коль кого обидишь?
Не лезу в ваши царские дела.
Но ты весь свет, мой княже, ненавидишь,
С тех пор, когда Забава умерла»
«Ты лживый пес!» - князь кинулся на брата.
И тут же вдруг меняется в лице.
«Не может быть, я счастливо женатый,
И ждет меня Забава во дворце!»
«Тебя, мой князь, дурманом опоили!
Раз так, то нашей дружбе - грош цена!
Слыхал я, что  Забаву отравили…
Ткачиха Люба – вот твоя жена!
Ты – раб ее, ты ей целуешь ноги,
Краснеешь, как неопытный юнец..»
И князь, стремглав, не разобрав дороги,
Коня гнедого гонит во дворец.
Он столько лет опутан гадкой ложью!
И кровь стучала бешено в висках.
И вспомнил, как, пронизанная дрожью,
Забава умирала на руках.
Он скачет в ночь и ярым гневом пышет,
В свой терем, к молодой жене спеша.
А Люба, одинёшенька, не дышет.
Уходит в пятки подлая душа.
Метается по спальне: «Все пропало!
Ведь на него не действует полынь!
Царя по недогляду потеряла…
Разлучница непрошенная, сгинь!»
Откроет ларь, нарядами забитый,
Волнуясь и предчувствуя грозу,
Возьмет халат, рубинами расшитый,
Чтоб князю показать свою красу.
Не понимая – все это напрасно,
Ведь князь уже от морока прозрел.
И белошвейка, блекла и несчастна,
Сидит в своих покоях не у дел.
На полках киснут колдовские зелья,
Припрятанные Любой для Него.
Давно она забыла рукоделье,
И растеряла напрочь мастерство.
Ей шить невмоготу и неохота,
Лежат цветные нитки в забытьи.
Да разве ж это царская работа –
Колоть иголкой рученьки свои?
               

                VII
Заснула. В дверь настойчиво стучали,
И в горницу ворвался князь Олег.
И очи его молнии метали…
Князь выкинул ее из дома в снег.
И не забыть царевне в ночь седую
Олега разъяренного лица.
Схватил жену за косу смоляную
И вышвырнул, в чем было, из дворца.
И не успела слова молвить даже
И показать пленительную страсть.
За ней ворота затворила стража,
Ей во дворец вовеки не попасть!
Опять одна и снова небогата,
В ночной рубахе, легки башмаки.
Бредет в свою заброшенную хату,
Где ветер лишь гуляет да сверчки.
А сердце, как затравленное, билось.
На печке все ворочался отец…
Да неужели это ей приснилось –
Хоромы, царь и княжеский венец!
Пред ней всё та же ветхая избёнка,
А на столе – разбитый чугунок.
Краюха хлеба, в плошке самогонка,
И кот голодный мечется у ног.
Лохань худая, старая телега,
Все та же гниль и нищета кругом.
И Люба вспомнит поцелуй Олега,
Огромный и уютный царский дом…
В глухой деревне тяжко бедной Любе,
И слезы льёт горючие не зря.
Влачить ей век в ободранной халупе…
А ведь была, была женой царя!