Елена 2019

Нашёл-таки качнувшегося во мне Дудина… Очнувшегося, как та «дудочка-сиринга» – это я почти в шутку, по следам последнего от Ионы. А и здесь ниточка завязывается! Но о ней – чуть позже.
А нашёл (я о тех сборниках в своих развалах) на удивление быстро, хотя и не сразу. В самое логово вчера заглядывал дважды. По-первому – на подскоке от физкультурников к юристам. Куда-то себя неприкаянного надо было деть, ибо разверзался зазор в добрый час. Но собственно на поиски решился уже к вечеру, завершив все дела по работе, дабы не распаляться в случае неуспеха и не шибко запылиться в предстоящих раскопках.
Быстренько прозондировал ситуацию в спаленке ко двору, где образовались несколько горок: две малые – на столе и рядом с ним, к окну и одна солидная – на шкафу. Та, что на шкафу просматривалась только по краям, и проникать в её глубины я пока не собирался. Да и по ощущениям, предмету моего интереса место было не там.
Следующим беглому осмотру подлежал коридорный «книжник» напротив. На открытых верхних полках и в «промежке» – нет. «Низы», по наитию, пропускаем. Заглядываем в чулан со стареньким (архидревним!), ещё лиозненским, стеллажом. Опять-таки – бегло, без особых изысков. Ну, и наконец, переходим ко второму коридорному. В принципе, чутка изначально подсказывала, что искомое, скорее всего, пребывает там. Потому и отложил.
Практически сходу, на первой верхней слева, замечаю малый сборник М.А. («Дерево для аиста»). Беру в руки, хотя знаю, что загудевшая во мне «Елена» не здесь. Открываю титульный. Стихотворения 1968-1978 годов. Следы-отзвуки гудящего могут быть и в них, но главное-то – в тех… Блокадных и «сразу послевоенных».
Рядом с местом обнаружения «обители аиста» большого Дудина не видно. В открытых рядах – тоже. Начинаем разгребать подвалы и, после изымания на свет двух-трёх десятков томиков, улавливаем знакомый чёрный силуэт. «Книга лирики». Ленинград. «Художественная литература». 1986 год.
На всё про всё ушло минут пятнадцать. Мог бы сработать и оперативнее (по чутке), но предпочёл прикоснуться, пусть и мельком, к своим «развалам».
Ну, а «встречу» с самой «Еленой» я отложил уже на домашнее, к ночи. Прощай (ненадолго), унылое, скорбное логово! Приют для «побегов» и «перескоков».

А Елена ждала меня в повести «Вчера была война». 28 главок на 30 страниц книжного текста. Датируется 46-м послевоенным. С посвящением Николаю Тихонову.

Не все исхожены дороги,
Не все изведаны места, –
И жизнь, лишённая тревоги,
Для нас бессмысленно пуста.

Строки из прелюдии (эпиграф). Пока не знаю: дудинские или тихоновские.
По тексту самой поэмы метрика пляшет (как и в «Песне Вороньей горе»): тактовик, пятистопный анапест…
При том её памятном чтении – а не 15 ли лет минуло!? (слегка подыгрываю Ионе: «Голосу моему сегодня пятнадцать лет…») – я оставлял пометки. Пометки идут и по всему сборнику. По стихам, которые мне чем-то показались. В основном – фиксация метрики, акценты (с учётом возможного музыкального оформления), сравнения с текстами Рубцова, Фета, Блока… О Блоке – особенно в связке с «Еленой» – отдельно. Второй раз за последний месяц Сан Саныч меня догоняет. Тогда – с Ксюшиным Тарковским, а сейчас – с Дудиным. Но об этом – всерьёз и чуть позже.
Вот – «Старый бор». С пометкой «вопросом»: «тактовик? трёхстопный ямб?». При прочтении аукнуло. Своим же («Ф. И. Тютчеву. В лесу под Лепелем – июль 2011»). Я тогда только-только «завёлся». В моей «нумерологии» оно четырнадцатым числится.

А лес стоит на солнце золотой.
Горячий воздух плавится и млеет.
Он стонет словно колокол литой
Какой-нибудь вселенской ассамблеи.

Земной корабль, как вкопанный, застыл
Под этот звон немного монотонный.
И сосен заострённые стволы
Пронзают небо, будто лист картонный.

Там, в вышине, – лишь голову закинь, –
Уже почти не видимая взору,
От зноя изнывающая синь
Теряется в серебряных просторах.

Забывшись в полудрёме – полусне,
В мерцаньи полусвета – полутени,
Припав, как зачарованный, к сосне,
Невольно переходишь в мир видений.

С эпиграфом из Ф.Т.

В небе тают облака,
И, лучистая на зное,
В искрах катится река,
Словно зеркало стальное...

А Дудин-то причём? Ну, «лес»… А там – «Старый бор».  Подумаешь! Ну, привечал М.А. нашего классика–пантеиста, обрамляя свои о природе тютчевским «всё во мне, и я во всём».
И Природа (Стихия ведь!) – вообще едва ли не сквозное в его лирике. До Тютчева, конечно, и близко не дотягивал (а вы окунитесь в «тени сизые смесились…» – мало не покажется, если что-то там у вас ещё шевелится!). Ну, а я о ней – о «матушке» – лишь мельком упоминаю. Я – много о чём, стоящем, мельком. А о природе – так, не потому что повёлся на поэтику Малларме. Тем более что на поэтику эту и вышел-то всерьёз недавно.

В бору сквозь ветки тихо
Сияет синий свет.
И ощущенья лиха
На белом свете нет.
Деревья, словно боги,
Спокойны и просты.
От страха и тревоги
Не прячутся в кусты.
Под стать небесной крыше
Сосновые стволы
Стоят, красуясь выше
Предельной похвалы.
В величии покоя
Умеет эта рать,
Стеной на месте стоя,
И жить и умирать.
(М.Д., 1982).

Пропечатал и – ожило. А ведь, пусть и не Тютчев, совсем недурно! А я патылицу чухаю: то ли это Фёдор Иванович наши «стволы» так «пристыковал-перекрестил», то ли во мне тогда, в июле 2011-го, действительно отзывался этот «Старый бор».

Оживает и другое… «Дебаркадер да базар», «Вологда зелёная»… Сразу и приторможу. В последнем мне аукает Владимир Семёнович. Хоть – сам, хоть – в пару с Мариной

Как по Волге-Матушке,
              по реке-кормилице
Всё суда с товарами,
              струги да ладьи,
И не надорвалася,
              и не притомилася –
Ноша не тяжёлая,
              корабли свои.
Вниз по Волге плавая,
              прохожу пороги я
И гляжу на правые
              берега пологие.
Там камыш шевелится,
              поперек ломается,
Справа берег стелется,
              слева поднимается.
Волга песни слышала
              хлеще, чем «Дубинушка»,
В ней вода исхлёстана
              пулями врагов.
И плыла по матушке
              наша кровь-кровинушка,
Стыла бурой пеною
              возле берегов.
Долго в воды пресные
              лились слёзы строгие.
Берега отвесные,
              берега пологие
Плакали, измызганы
              острыми подковами,
Но теперь зализаны
              эти раны волнами.
Что-то с вами сделалось,
              берега старинные,
Там, где стены древние,
              на холмах кремли, –
Словно пробудилися
              молодцы былинные
И, числом несметные,
              встали из земли.
Лапами грабастая,
              корабли стараются,
Тянут баржи с Каспия,
              тянут-надрываются,
Тянут, не оглянутся,
              и на вёрсты многие
За крутыми тянутся
              берега пологие.

А теперича – дудинское

Вологда зелёная,
Вологда старинная,
Временем калёная,
Как строка былинная.

Как могла ты вынести
Пять обид сторицею,
Что по царской милости
Не была столицею?

Не хватило ревности,
Опоздала сборами?
Ходит ветер древности
Старыми соборами,

Там, где первородная
До скончанья вписана
Свет-душа народная
Кистью Дионисия.

И глядят не божии
Лики в окна узкие –
На богов похожие
Наши люди русские.

И стоит, не горбится
Колокольня-звонница.
И в законной гордости
Силой сердце полнится.

Нет, не в урне грудится
Прах из крематория –
А живёт и трудится
Старая история.

Всё, что было, скажется
В новом обнаруженном.
Млечный путь мне кажется
Вологодским кружевом.

И если кто-то скажет, что Высоцкий был вовсе «не в теме», мне не поверится. Дудинское-то куда как раньше появилось. В том же сборнике «До востребования» 1963-го года издания. А у Семёныча – 1972-й. Хотя… Тема (уже музыкальная), в принципе, расхожая. Но тут и текстуальный переклик очевиден. И оба текста – хороши. Надо бы «Вологду» эту прослушать, да боюсь – не поднять. Чья там музыка будет? – А земляка М.А., ивановца Александра Сизякова. А может, и не только он сподобился…
Ноты, кстати, нашёл. Исполнение – увы! А я ж по нотам не шибко грамотен. Вите Бондареву с превеликим трудом «клубный гимн» сработал. Но, в принципе, можно и попробовать. Я – о сравнении собственно мелодий «Волги» и «Вологды».

А откуда и что поднимается, переплетая пласты Памяти (только ли индивидуальной?) в сдвигах её тектонических плит, как оно откликается на равнинах и взгорьях сознания – этого нам доподлинно никогда не узнать. Мистика Слова и Музыки…

Между Музыкой и Словом –
ветер, ветер, ветер…
За кромешностью излома –
Лик, как будто светел.
Пляшет коник. Нет –
двойник!
Между тьмой и светом.
На глазах темнеет лик.
В ад летит комета...
За стеной играет Бах.
Месса в си миноре.
Синей лентой на губах.
Плахой на агоре.
Слово выцветет в Закон.
На бумагу ляжет.
Пляшет конь под седоком.
Пляшет, пляшет, пляшет…

Это – из своего (в отклик Наташе П.). «Блоковское». Вполне осознанно… Опять спешу «навстречу» дудинской Елене! Прости, Сан Саныч, но и здесь чуть отложу, ограничившись намёком. Посмакаю то, что вокруг и около.
Просодия стиха, его интонация… В дудинской поэме-повести (не только в ней) собственно метрика не просто варьируются по главкам, но вообще «гуляет». И это при, казалось бы, очевидной склонности М.А. к классическим канонам. Акцент на песенность? Возможно, что этими гулами-гульбами он меня изначально и привлёк
Возьмём те же «Снегири». Строго говоря – анапест. «Хромающий» с четырёх стопного на три «ноги». Жарковский так и сработал. Строго. Формально. Может, оно, по-своему, и недурно. А для военного хора – и вовсе в самый раз. А Юра Антонов, на военную тему не больно то и разгонявшийся (разве что «Маки» Г.Поженяна вспоминаются), чётко акцентировал лишь по два слога в каждом стихе. Вот бы спросить у самого М.А., какая из версий ему ближе! Увы…
Тот же Евгений Эммануилович военную тему перепахал вдоль и поперек. Сам тянул Великую. Офицером, на Северном флоте. «Прощайте, скалистые горы…» – на стихи Николая Букина, про Рыбачий, где «волны и стонут, и плачут». Здорово! Хоть со стариной Бунчиковым, хоть с Женей Дятловым. Букин, кстати, ровесник Дудина (16-го года), непосредственный участник июльских 41-го боёв за тот спорный полуостров. А «Снегири» мне всё-таки антоновские «легли-запали». Впрочем, за Дудина не скажу.
Но вот листаю забытый было «чёрный томик» его лирики, приглядываюсь к своим же пометкам, и что-то подвигает (во мне) уже и автора  к Антонову. Интонация…Именно в эту интонацию падают многие другие Дудина. И не обязательно в анапест уложенные…
Вот, к Вороньей горе. И не из «Песни», адресованной ей в 60-е, а из ключевой для нас «Вчера была война». По «свежим следам» ещё не перебродившей памяти автора.

И вправду, дорога была далека,
Добраться здоровому впору.
Пошёл он проведать могилу сынка
На эту проклятую гору.
Он шёл, задыхаясь, по майской жаре,
Не ел, не курил самокрутки.
И, словно к спасенью, к Вороньей горе
Под утро пришёл через сутки…

Но именно тут ловлю себя на мысли (подозрение закрадывалось и раньше), что халтурю. И несёт меня, а и не в первый раз, по волнам уже «Раскинулось море широко» Гурилёва-Зубарева, или кого ещё там. Не зря тут и моряки подвернулись (Жарковский с Букиным). «Товарищ, мы едем далёко, / Подальше от нашей земли» – «Мы вышли в открытое море, / В суровый и дальний поход».
Вопрос: это я начинаю косячить по полной или у Юры с «кочегарами» тоже переклик наличествует? Пусть и на тоненького. То есть куда тоньше, чем в «Лаванде» Матецкого с шедевром Коэна.
Надо бы к себе прислушаться. Какой там бесёнок гукает с этими мелодиями. И именно по Дудину. Подымем-ка ещё что-нибудь из него в нудящую меня «интонацию».
Из «Песни горе» – хотя бы уже приведенное в примечаниях к моему «Это память опять…»

Пора моей песни
И дружбы пора,
Любви и тоски изначальной,
Гора моей жизни,
Воронья Гора,
Гора моей юности дальней,

Сюда я к товарищам верным спешил
В жестокой беде на подмогу.
И не было выше и чище вершин
За всю мою жизнь и дорогу

Как и в предыдущем, здесь «дышит» амфибрахием. Тем, что и в «Раскинулось море…». Отсюда вовсе не следует, что и просодия в оных должна совпадать. Однако…
Попробуем отвязаться хотя бы от «горы». Например, «Листья вдогонку» (1977)

Ты уходишь? Ну, что ж! До свиданья. Спеши.
Торопись понемногу.
А стихи? Облетевшие листья души.
По дороге, в дорогу!
За тобою, за песней сомнений твоих.
До предела дороги!
Безысходностью горечи счастья двоих
Пересудам под ноги!
По колючей стерне и по голым кустам,
По суглинку – вдогонку!
Из-под ног пешеходов – к пустым небесам!
Преисподней в воронку!
………….
Ты уходишь. И мир – неуютен и гол –
Без огня и ночлега.
Но ликует души обнажённый глагол
В ожидании снега.

Что у нас с метрикой? Анапест. 4 на 2. Чуть более «хромой», нежели в «Снегирях». Сейчас-то я эти «позиции» давно не считаю (заматерел!). А раньше не брезговал. Готовил «платформу».
Ладно. Что со слухом у меня далеко не всё, как хотелось бы, понятно. Между прочим, в последнем («вдогонку») просвечивает лик прекрасной и коварной Елены. Потому и выхватил. А ещё «листья» эти перекликаются с тем единственным из довоенных (до «финского прорыва»), что сам М.А. оставлял в своих сборниках («Листопад», 1936).
Так переходим мы, наконец, к ней, к Музе-двоящейся?!... – Простите, Сан Саныч (это мы – с Блоком), ибо уже явно начинаю беспокоить образ Вашей соблазнительницы – Или не всё пока вернул тем же «Снегирям»? А что и они не отпускают, да косяками отзываются, только и виновата Елена («Прекрасная Дама», «Незнакомка», «Снежная маска»…). А не она – так Сиринга-Синильга.
Если что-то ещё по «Снегирям», то, разве, об очередном казусе-загогулине. Оказывается, они привлекли внимание одного моего шапочного «знакомца», «истового патриота» земли русской Ильи Рагулина. Последнее время его активность в сети заметно упала, но в любом случае он успел «блеснуть» как высокомерными поучениями и щипками в адрес пишущей братии, вкупе со своими бездарными частушками и лирическими опусами (от «Стихиры» до песенной «Избы-Читальни»), так и пещерным антисемитизмом. Поскольку я таки ни с какого боку не семит, а посему и не «анти», в отличие, скажем (если поскрести), от самого Ильюши, этой его блажи касаться здесь не буду. А по «Снегирям» отвечу. Уж больно забавно…

Диалог на форуме сайта «Стихия Литературы» – 10.05.2014:

И.Р.:
Давайте вернёмся к исходному замечательному стихотворению Дудина про снегирей... Мы упустили из виду одну очень важную подробность... Она объясняет безобразную эстетику стихотворения «Cнегири», которое изображает жуткую картину, как стаи птиц слетелись, привлеченные мясом человеческих трупов... Стихотворение написано в 1945 году!! Во время войны не только у поэта Дудина крыша поехала...
Для меня всегда оставалось загадкой, чем так глянулось именно это стихотворение композитору Юрию Антонову? Других песен на тему ВОВ у Антонова я не знаю. Возможная ассоциация «окровавленный снег – снегири» мне представляется уродливо безобразной. Она была бы, возможно, оправданной, если бы слово «снегири» широко употреблялось в качестве некого фронтового сленга... А на блатном жаргоне «снегирь» – это оперативный работник в форме. А может, здесь намёк на «Снегиря» Державина?
Или все гораздо проще: стая снегирей накрыла мёртвых солдат, чтобы поклевать человеческого мяса? Если так, то тогда это стихотворение – просто безобразная чернуха...

Анна Свирс:
Илья, пытаясь понять, чем Вам так не нравится образ снегирей на снегу, вспомнила свои ассоциации. Окна квартиры на втором этаже, где живет моя семья, выходят в парк. Этот парк – берёзовая роща. Одни берёзы растут в трёх-пяти метрах от окна, другие – через тропинку, и дальше, дальше… Для меня большая радость видеть парк круглый год – от проклюнувшихся почек до последнего листа – и затем снова весь жизненный цикл…В феврале всегда поглядываю, ожидая снегирей. Они прилетают стайками, усаживаются на ветках, словно… С чем бы я их сравнила? Больше всего они во мне кажутся красными яблоками на фоне снега. Возможно, не оригинально, но похоже. И ясно одно: зимнее белое безмолвие они разрушают, внося в спокойствие и бесстрастие белизны горячий, горящий, будирующий алый цвет. Это моё абсолютно «мирное» восприятие. А поэт Михаил Дудин, воевавший с Финской войны 1939 года до конца Отечественной и не раз хоронивший погибших друзей, наверняка помнит снег с пятнами крови, он для него становится «горячим» (кстати, как и для Юрия Бондарева). Поэтому его ассоциации красногрудых снегирей с пятнами крови на снегу оправданны. А в контексте стиха даже порождают огромный лирический и философский подтекст: контрастное соседство Красоты и Ужаса, Жизни и Смерти – допустимо ли это?
И ни о каком фронтовом сленге здесь нет и речи, не путайте современность с тем временем.
Так что всё зависит от индивидуального восприятия. Надеюсь, Илья, я Вас в чём-то убедила.

И.Р.:
Всё так, всё так, Анна...
Только вот в природе ничего не бывает случайного!
Что привлекло стаю снегирей?? Почему они слетелись на снег голубой и рваную землю, где ничего нет, кроме полегших при штурме высоты солдат?..
Моё ужасное предположение оправдалось:
«Корм – зерновая смесь, с обязательным добавлением ягод рябины, можжевельника, а также свежих яблок, салата, капусты и т.д. Фрукты, овощи и ягоды лучше давать в измельченном виде. Снегири охотно едят мучных червей и других личинок насекомых. Когда нет насекомых, снегирю можно давать мясной фарш (!) или измельченное мясо рыбы, но небольшое количество».

Вот выдал это, и желание «ответить» почти пропало. Суть не в том, что аргументы Анны достаточны сами по себе, и добавить к ним нечего. Пусть Ильюшино так и остаётся, как образчик (к сожалению, не единственный) извращённого препарирования поэтических текстов. А чтобы он отмочил при чтении Тракля или Бенна?!
Ну, а теперь – о главном. Хотя карты я уже приоткрыл.

«Вчера была война» (1946)… Правда, следы «Елены» обнаруживаются и в более ранних. А в пятистишии «Сентябрь» (1943) – вполне зримо.

Рассыплется на травах и на лужах
Ущербное сияние луны,
Игольчатая изморозь окружит
Сверканием холодным валуны.
Полночный филин за рекою ухнет,
Расколется разбуженный простор,
И одиноко вспыхнет и потухнет
На полпути разложенный костёр.
И снова ночь от света золотого
Со всех сторон нахлынет на меня.
Я долго шёл. Я грелся у чужого,
Случайного попутного огня,
А ты мне только издали светила.
Я подходил – ты отбегала прочь.
Какая ослепительная сила
Меня вела! Но не отходит ночь.
Сверкни ещё, да так, чтоб тьма ослепла
И обнажила острые углы.
Чтоб я дошёл, чтоб я добрёл до пепла,
До серой остывающей золы.

Отсюда и начнём. То, что здесь – не просто о «родной женщине», которая упоминается в первом стихотворении, ясно уже из строк «А ты мне только издали светила. / Я подходил – ты отбегала прочь». Это – не метафора. Это – видение. А в нём сливаются и та женщина, и муза (поэзия), и…
Если сразу перейти к Блоку, то… А пожалуйте на «Поле Куликово»! Мы не настаиваем на сюжетном сравнении обоих пятистиший. Но то, что их (частей) и там, и там по пять, всё-таки отметим. И что та Куликовская 1380-го пришлась на сентябрь – тоже.

О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!

Это – туда: к многоточию после «и». К видению. К многоликости Двоящейся.
А можно и сравнить. Уже по первым. Без претензий на установление глобальных аналогий. О «символах» – чуть позже.
Итак. Право выступки – Сан Санычу. О чём у него в первой части? – Река течёт лениво. Грустят стога. Тоска безбрежная…Но мглы не убоимся: блеснём святынями, домчим…
У Дудина

Опять пойдёт всё как не надо
Навыворот и невпопад,
За переломанной оградой
Пройдётся жёлтый листопад

Ну, как?! Тоску почуяли?
А если о деталях… У Блока: «Над скудной глиной жёлтого обрыва / В степи грустят стога». А здесь: за переломанной оградой – жёлтый листопад. Имеющий слух…
Про «домчим» и «блеснём» у М.А. прямо-таки нет (а зачем – «прямо»!?), но: родную женщину увижу. И сердце передам. Правда – пустое, тронутое остудой. И передам – тоске и страданиям. «Тоска» – ключевое!
Дальше у Дудина – ничего о «сечи» (хотя кругом полыхает война). Зато – тропинки, ромашки, осень… Природа! А Блок к природе не больно припадает. Скуп!

В третьей части «Сентября» – журавли, плывущие над старинными русскими городами. Над долинами, над миром ковров и рябин. Над обрывистой тропой, где Ярославна, краше песни, спускается по утреннюю воду. Без Плача! Всё светло и покойно. В смысле – мирно.
А оно ведь полыхает! Это, светлое – для контраста…
А в четвёртой (дудинской) накатило! Хотя снова без жутких всполохов и разрывов. С неё мы и начинали.
А это – четвёртая Блока

Опять с вековою тоскою
Пригнулись к земле ковыли.
Опять за туманной рекою
Ты кличешь меня издали...

Умчались, пропали без вести
Степных кобылиц табуны,
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.

И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной,
Не знаю, что делать с собою,
Куда мне лететь за тобой!

Я слушаю рокоты сечи
И трубные крики татар,
Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар.

Объятый тоскою могучей,
Я рыщу на белом коне...
Встречаются вольные тучи
Во мглистой ночной вышине.

Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожжённые тёмным огнем...

«Явись, моё дивное диво!
Быть светлым меня научи!»
Вздымается конская грива...
За ветром взывают мечи...

Присутствие у обоих «ущербной луны» оттеняет как сходства, так и различия в развитии единой темы. Отклики на блоковское у Дудина раскиданы по всему тексту и не везде очевидны…
В заключительной части у М.А. есть несколько важных мест:

Я потерял тебя. Двоятся
В глазах лиловые круги,
Мне всё мерещатся, всё снятся
Твои далёкие шаги.
В осеннем шелесте затерян
Твой одинокий лёгкий след.
Простор застыл. Простор безмерен.
И больше нет возврата. Нет!
Оплакав новую потерю
В моём отчаянном бреду,
Я в воскресенье не поверю
И по следам не побреду.
Я снова всё переиначу
Как думаю и как хочу.
Перестрадаю, переплачу
И дань тоске переплачу –
Пока опять из дальней дали,
Как первый ливень на траву,
С глухого дна моей печали
Ты снова встанешь наяву –
Вся тихим светом залитая,
Опять готовая любить.
Совсем моя, совсем такая,
Какою ты не можешь быть.
Благодаря тебе, мгновенье,
Всему на свете вопреки
Здесь начинаются стихи –
Моя судьба, моё спасенье.

Во-первых, о двойственности, которая в сочетании с лиловым цветом сближает видения Дудина и Блока.
Ну, и дальше:
У Блока, «Ты» – с прописной. От соловьёвской (гностической?) Софии перенял-перенёс! У Дудина – с акцентом, но без графического выделения.
Возврата нет. «Я в воскресенье не поверю…» – переиначу, переплачу… И ты (Ты) опять встанешь наяву, тихим (уже не лиловым?!) светом залитая. «Всему на свете вопреки…» – о ком это?! Прежде всего, о Поэзии. И о Природе. Можно и наоборот. Слегка (?) «о-языченно» («рас-христианенно»).
Хотя… Что там о душе Розанов говорил? – И так, и так она поворачивается!
В этом, последнем из пяти, много сумбура: «Совсем моя, совсем такая, / Какою ты не можешь быть». Какой-то лепет, бред… Лепет здесь как раз к месту. А то, что Дудин не дотягивает в нём до поэтики Тютчева (Фета?) или Блока, что и вовсе косноязычно срывается на рифмованную прозу… Всё-таки его мистика (если о такой говорить) не заточена гностически. А с другой стороны, стихам М.А. не присуща импрессионистская размытость и прозрачность. Не Дебюсси, как сказала бы моя «поплечница» Ксения-Оксана. И не Пастернак, добавлю я, имея в виду собственно природную лирику.
Здесь – зазор. Между Поэзией и Прозой (две Жизни – в Слове, в его раздвоенности, между символом и знаком). Между Поэзией и Музыкой. Это – уже по другому краю.
«Здесь начинаются стихи – / Моя судьба, моё спасение». Так завершается «Сентябрь». Но об этом же – и последнее двустишие поэмы «Вчера была война»

И если есть на свете бог,
Так это ты – Поэзия.

В тексте – именно так: «бог» и «ты» – малой, Поэзия – прописной. Обсуждать, что, как (шиворот навыворот) и поскольку раз меняется в нашем сознании, и какое отношение имеют к этому слова и величие букв, а также награждать одних клеймами предателей, а над другими поднимать ореолы праведников – дело пустое и неблагодарное. Мы – о несколько иных закоулках в лабиринте нашей души. Пусть даже закоулки эти и пересекаются.
А во мне «Сентябрь» Дудина перекликается с Блоком не только по «Полю Куликову».

Твои следы давно остыли.
Песком и снегом замело.
Гляжу в обманное стекло
На чей-то образ… Уж не ты ли?!

Последняя строфа из своего. «Валентине…». Ноября 2011-го. А эпиграфом к нему – губановское (плотно я тогда на Лёню запал!)

Тебя я к Богу не ревную,
Вернуться больше не прошу,
Я по следам твоим брожу
И в рощах – тень твою целую!..

А если и там, подспудно, тонировал Дудин?!

Оплакав новую потерю
В моём отчаянном бреду,
Я в воскресенье не поверю
И по следам не побреду.

И не только он, но и Сан Саныч. Вернее, не столько Дудин, сколько именно Блок. Своим циклом «Через двенадцать лет». Ксении Садовской. То есть – вполне реальной женщине, а не мистическому символу (пусть и не менее реальному, но иначе…).

Весь я – память, весь я – слух,
Ты со мной, печальный дух,

Знаю, вижу – вот твой след,
Смытый бурей стольких лет.
В тенях траурной ольхи
Сладко дышат мне духи,

В листьях матовых шурша,
Шелестит ещё душа,

Но за бурей страстных лет
Всё – как призрак, всё – как бред,

Всё, что было, всё прошло,
В прудовой туман ушло.

Или

Бывают тихие минуты:
Узор морозный на стекле;
Мечта невольно льнёт к чему-то,
Скучая в комнатном тепле...

И вдруг – туман сырого сада,
Железный мост через ручей,
Вся в розах серая ограда,
И синий, синий плен очей...

О чём-то шепчущие струи,
Кружащаяся голова...
Твои, хохлушка, поцелуи,
Твои гортанные слова...

Ведь и у меня (там…) – и «обманное стекло» с чьим-то образом («узор морозный на стекле» – у А.Б.), и «цыганка милая моя» («хохлушка» – у А.Б.), и «болотный призрачный маяк» («прудовой туман»…). Да и вообще, с Блоком у меня многое круто повязано. Губанов, по этой части, рядом не стоял. А то, что сам Леонид мог откликаться на классика-символиста, не исключено. Хотя мистические со-ответствия бывают и без этого. Вернее, с этим – но окольно.

Вот, чую, что напугал Ольгу-Иону своими «откровениями» (сдержанно предупреждая о возможном эффекте).

И.Г. (в личку): На всякий случай последнее моё стихотворение правда сон, без ассоциаций)
В.Н.:
Это – понятно )))
Хотя, что есть СОН? Мои «символисты» и вовсе под сном понимали не то, что мы обыкновенно. Точнее, сном они именовали поэтическую фантазию. Все эти «лабиринты» сознания и его подвалов виты-перевиты.
Но я – при всех уклонениях – больше всё-таки о поэзии (или что ещё там...)

И уже вдогонку (в развитие), по почте:

Ты, Оля, наверное дочитала таки то, что по цензурным соображениям надо было бы убрать… Но я не слишком цензуре доверяю. А когда кому-то открываю (доверяю), надеюсь, что и он возьмёт планку повыше расхожих восприятий.
Про «пииток» задело?! ))) Если глянула…
Ну, это я так ёрничаю. А на самом деле проблема есть… Я о творчестве и – назовём, «отношениями» (в разных версиях). Сам – такой! Как меня моя вторая половина терпит, не знаю. Так я уж и «перебесился» (жена подозревает, что не до конца) ))
С другой (третьей…) стороны, та же Поэзия – не меньшее Самопознание, чем философия. ОПЫТ! И всякие просто «психология» и «социология» тут рядом не стояли.

А всё одно, сколько не оговаривай, переплетения эти – я уже о «жизни» и «творчестве» – витиеваты и коварны. Сколько не оговаривай… – «Мы – о несколько иных закоулках в лабиринте нашей души. Пусть даже закоулки эти и пересекаются».

Вот как я определял свою поэтическую эволюцию к лету 2012 года, оформляя первый «приватный» электронный сборник, адресованный даме моего сердца:

На протяжении 2003-2004 годов я «крестил» свою «поэтику» (увлечение само по себе достаточно давнее) Рубцовым. В 2006-2007 переболел Буниным.
В 2009 – Шипиловым. В 2011 – Губановым. Через Рубцова перепел (подбирал мелодии) сотни (за тысячу!) стихов из русской классики (Лермонтов, Тютчев, Есенин, Пастернак, Блок, тот же Бунин…). Из «советских»: Дудина, Мартынова. Из современных: Котюкова и, по-своему, многих бардов. Пока не «столкнулся» с Губановым. Он то и завёл меня по- настоящему…Хотя, как ощущаю сам, в наибольшей степени сейчас испытываю влияние всё-таки Бунина…

С какого-то момента из этого ряда совершенно выпал Котюков. Подзабылся Мартынов. При всём уважении к И.А. – угасло влияние Бунина. А после и Губанова. Да и в принципе, никаких влияний я уже давно не испытываю. Но это, опять-таки, в спектре сознания. А из «подвалов» оно порой как-то и аукается.
Вот соревновались мы с батей в заучивании пушкинского «Онегина». Текст я, спустя полвека, по своей «деменции» в основном успешно забыл. Но… Сюда же – и Есенин, которого в конце 70-х мог по памяти почти всего озвучивать. Одни осколки теперь, да круги по воде. А только, скорее всего, полностью ничего не стирается. Отслаивается, наслаивается, перемешивается…
И что мне этот Дудин?! А подишь ты! В одном месте кольнуло, в другом выскочило. Просочилось. Закровоточило.
А Блок никогда и не уходил. Разве что чуть подвигался в сторону, чтобы дать другим «порезвиться».

Метелица. Белая пена.
Сугробы. Намёты. Снега.
Опять ты приходишь, Елена,
Как прежде чиста и строга.

Опять ты приходишь из давней,
Почти позабытой мечты,
Из той отгоревшей, когда мне
Впервые увиделась ты.

Когда сумасшедшая вьюга
До крыш пеленала дома
И в шубе, затянутой туго,
Плясала и пела зима.

И снова из той неповторной
Метелицы, бьющей на нас,
Опять разгорается чёрный
Огонь немигающих глаз.

И снова лохматая пена,
Почти позабытая ложь.
Опять ты приходишь, Елена,
И около сердца встаёшь.

…………………………..

И что там! Разлука, измена!
Сегодня они не для нас.
Я, кажется, слепну, Елена,
В огне немигающих глаз.

Дудин. Часть 8-я. Из «Вчера была война». Опустил только две строфы. В коих зима пляшет, поёт и искрит голубыми снегами. А «Елена» упоминается и ране. В 4-й по имени, во второй – без оного.
Но здесь… Видение. Почти позабытое. «Чиста и строга», и тут же – «ложь, измена». А главное: чёрный огонь немигающих глаз. Разгорающийся! – Однако, зловеще! Почти инфернально.
А два последних стиха мне и вовсе перекликаются с любимыми строками Блока

Мимо, всё мимо – ты ветром гонима –
Солнцем палима – Мария! Позволь
Взору – прозреть над тобой херувима,
Сердцу – изведать сладчайшую боль!

Тихо я в тёмные кудри вплетаю
Тайных стихов драгоценный алмаз.
Жадно влюблённое сердце бросаю
В тёмный источник сияющих глаз.

А почто перекликаются!? Подумаешь!: «тёмный – чёрный»… У Блока ведь – «источник», а не «огонь». И глаза – «сияющие», а не «немигающие». Ничего зловещего!
Ну, да… Только огонь, у Дудина – тоже источник. Поэтического слова. А у Блока, здесь: «Дай, как монаху, взойти на костёр». И в своей «Девушке из Сполето» он – о Музе-Поэзии, а не просто о прекрасной италийке.
А уж «Поэты» Сан Саныча, к нудящему меня «Раскинулось море…» – один к одному укладываются!

За городом вырос пустынный квартал
На почве болотной и зыбкой.
Там жили поэты, – и каждый встречал
Другого надменной улыбкой.

Напрасно и день светозарный вставал
Над этим печальным болотом;
Его обитатель свой день посвящал
Вину и усердным работам.
……………………………..
Пускай я умру под забором, как пёс,
Пусть жизнь меня в землю втоптала, –
Я верю: то бог меня снегом занёс,
То вьюга меня целовала!

А к этой концовке, для эффекта, добавлю и строфу из тех опущенных дудинских, по 8-й главке

И ветер опять заметает.
И пляшет зима, и поёт.
Дай руку. На сердце растает,
По капле растопится лёд.

Будто я всё пытаюсь кого-то убедить, что Сан Саныч у Дудина мне не почудился-привиделся, а кружит-ворожит там, как сама Вьюга-Синильга. И не будь этого, при всём уважении к Михаилу Александровичу, такого внимания ему никогда бы я не уделил.
А чтобы пресечь чьи-то сомнения по этому поводу на корню – ещё два штриха…
Начинается повесть-поэма так

Я всё позабыл. Фонарями
Пронизана зимняя ночь.
Опять пропадать над стихами
И бестолочь в ступе толочь…

Ну, да: «Ночь, улица, фонарь, аптека…». А в «бестолочь в ступе» – «бессмысленный и тусклый свет».
И – о самом конце. Вернее, о том, что сразу за ним. Заглянем, по сборнику, на следующую за «Вчера была война» страницу. А там стихотворение…

Его поэзия жива.
Ей всё душа отдать готова.
Мелькают мысли и слова,
И наконец приходит слово –
Основа жизни и души.
Возьми его и не дыши.
Остановись. Не без опаски
Застынь над чудом. И постой.
И снова вымыслы и сказки
Начнут соперничать с тоской.
Опять кудлатые метели
Сплетутся в яростный клубок.
И ты поймёшь, что в самом деле
Ты в этот миг не одинок…

А стих называется «А.Блоку». И – напомним: сразу за «вчерашней войной». А из 46-го года в сборнике – только эти два. И следующее за ними – аж 53-го…
Сомнения по поводу переклички, полагаю, исчерпаны. При желании, можно полистать и статью Дудина, посвящённую поэзии Блока. Где-то у меня она отложена. А не смотрел пока, чтобы не перебивать своё. Я ведь здесь – и о своей перекличке. Ибо мистикой всякой с Сан Санычем я опутан-перепеленован куда прочнее, нежели М.А….
То, что «зимние картинки» Дудина в «нашей» повести-поэме местами созвучны строкам из блоковского цикла «Снежная маска», я помечал ещё тогда, в нулевых. Но поскольку мои ассоциации в данном случае напрямую связаны с вторгающейся в текст поэмы Валентиной, не меньшее право на соответствие имеют и послания Сан Саныча Валентине Щёголевой.
Из оных (трёх) – любимое

Чёрный ворон в сумраке снежном,
Чёрный бархат на смуглых плечах.
Томный голос пением нежным
Мне поёт о южных ночах.

В лёгком сердце – страсть и беспечность,
Словно с моря мне подан знак.
Над бездонным провалом в вечность,
Задыхаясь, летит рысак.

Снежный ветер, твоё дыханье,
Опьянённые губы мои...
Валентина, звезда, мечтанье!
Как поют твои соловьи...

Страшный мир! Он для сердца тесен!
В нём – твоих поцелуев бред,
Тёмный морок цыганских песен,
Торопливый полёт комет!

Валентина (в пару к «Елене») – отдельный разговор…
С самим Блоком – понятно. Со мной – тоже (мои «цыганка», мама, а где-то и Валя Щугорева…). Что – у Дудина? Просто в «переклик» Блоку или какой-то реальный след?
Тихонов… Николай Семёнович. Коему и адресована поэма. По тексту появляется Николай Громов, с которым у «автора-героя» складываются особые отношения. Особенность эта подчёркивается их участием в судьбе Валентины. Любимая Николая, считающая того погибшим, встречается с «автором» («я» лирического героя). Узнав о том, что Громов жив, она просто исчезает, упрекая себя в измене.
Реальный прообраз? Опять один из ликов «Елены»? То, что «Громов» ассоциируется с Тихоновым – понятно. Кстати, при прошлом чтении я этому значения не придал…
Сегодня просматривал стихи Николая Семёновича. И вообще – о нём.  Недурно камлал «маршалл советской поэзии»! Недурно… Но – только до определённого момента. А именно – до конца тридцатых. Что случилось в те тридцатые, и каким катком они прошли по советской литературе, мы знаем предостаточно. Каждый тогда заплатил свою цену. Тихонов – свою. Поэта в себе он закопал… Зато – выжил. Три сталинских премии. Гора чинов и званий.
А Муза – ушла…
Забавно! Роюсь в Тихонове («Громове»), а по телеку тянется сериал «Следователь Тихонов» с Ефремовым-младшим. Ну, никак от этих «перекликов» не отвязаться! Ты их в дверь, они – в окно.

Дикий ветер
Стёкла гнёт,
Ставни с петель
Буйно рвёт.

Час заутрени пасхальной,
Звон далёкий, звон печальный,
Глухота и чернота.
Только ветер, гость нахальный,
Потрясает ворота.

За окном черно и пусто,
Ночь полна шагов и хруста,
Там река ломает лёд,
Там меня невеста ждёт…

Как мне скинуть злую дрёму,
Как мне гостя отогнать?
Как мне милую – чужому,
ПроклятоОму не отдать?

Как не бросить всё на свете,
Не отчаяться во всём,
Если в гости ходит ветер,
Только дикий чёрный ветер,
Сотрясающий мой дом?

Что ж ты, ветер,
Стёкла гнёшь?
Ставни с петель
Дико рвёшь?

И это – из самых-самых (у Блока). В связке с «Коршуном» от того же 22 марта 1916-го.
Ах, как я их напевать люблю!..

17-21.09.2019
PS:
«Елена» Михаила Дудина – Елена Георгиевна Боннэр. Представлять которую особой нужды нет.
Хотя для меня разгадка оказалась несколько неожиданной.
В отношении «присутствия» Блока, или символа Поэзии (вбирающего в себя множество образов и существ) – это ничего не меняет.

* * *

И всё-таки…
Если «Елена» поэта Дудина, такого официального, такого «советского»… Среднего крепкого поэта – пусть и не «выдающегося русского», в чём пытаются убедить нас иные заинтересованные, но и не банального графомана…
Если Она – это действительно Елена Георгиевна Боннэр… А где-то, при всей символичности художественного образа, так оно и есть.
Если…
Как бы я не оговаривался в отношении «присутствия» Блока и символа Поэзии, некоторые вопросы, в связи с приоткрыванием лика «загадочной дамы», остаются (или, скорее, подымаются). Насколько они умещаются в «тематические границы»? – А кто может достаточно строго их определить?! Собственно, для любого Предмета! А наш предмет – не из банальных. Да и о ясности самого понятия «граница», из деликатности, умолчим.
Прежде, чем обозначать эти вопросы, неплохо бы определить своё отношение к личности Е.Г. Личности – не ординарной, по крайней мере, в советской истории, ибо её роль в диссидентском движении, уж точно, заметна. Хотя бы в качестве супруги А. Д. Сахарова.
По-своему, интересно и само понятие «советскости». Вообще и, в частности, в приложении к поэзии. Ещё в начале двадцатых этот «бренд» варьировался бирками «без коммунистов» или хотя бы «без большевиков». И не только от Кронштадта до Тамбова. Дальше – больше. Пусть и в иной фразеологии. Оборотничество (перевёртыши) – удел всей эпохи коммунистического эксперимента. А ведь даже Маркс предупреждал! Исподволь. Между строк. О вероятности (угрозе) такого перевёрта.
Кто был ничем, тот станет… Коммунизм (а за ним – Царство Свободы) – побеждает либо на всём шарике, либо нигде. И побеждать он должен достаточно быстро. Иначе… Опять – «тюрьма народов», «царство тьмы» и бабка у разбитого корыта.
Кто был герой, тот стал врагом. А добрый рыцарь стал Драконом. И не вешайте, господа бюрократы-партократы, очередную единственно верную, «социально ориентированную» идеолохию своим подданным на уши! Во всяком разе, меня увольте…А хоть и распните!
Что касается сугубо личного аспекта этого отношения, постараюсь быть максимально беспристрастным. И для того у меня имеются некоторые основания. Прежде всего, я уже давно не отношу себя ни к какому из идеологически оформившихся противостоящих друг другу лагерей, как бывших, так и настоящих. Хотя некоторое влияние спектра именно личностных симпатий (антипатий) по тому или иному признаку не исключаю. Впрочем, сам названный спектр у меня достаточно вариативен и переменчив.
А «диссидентство» и вовсе можно рассматривать как один из принципов философского склада ума. Несогласие, инакомыслие, расхождение с общепринятым. Притом, что философское «диссидентство» существенно отличается от политического, да и от социального вообще, в чём-то будучи куда радикальнее, а в чём-то, напротив, терпимее.
В аспекте «советского» стоило бы коснуться – не забыв при этом о Поэзии – оппозиции (не обязательно враждебной) национального и интернационального, а при некотором повороте: русского и еврейского. Желательно – без «фобий» и «анти» в самом акте касания. Хотя в плане «содержательном» обойти эти «экстремы» как раз и не получится…
В общем, неплохо бы, постараюсь, стоило бы… – но не сейчас!..