Дневник монаха. Часть 9

      Начало - http://stihi.ru/2024/07/14/6842               

      Зина простила мне всё, как и всегда прощала. Почему? Тогда я этого не понимал. Она, в отличие от меня, не ходила в церковь, не исповедывалась, а была более христианкой чем я. И мне приходило в голову, на примере поступков моих соратников по церкви, что православные люди, к сожалению, бывают очень нетерпимы и даже обозлены.
      Экзюпери говорил, что ненависть сложена из тех же камней, из которых можно сложить любовь. И люди обращаются к православной вере в надежде что Бог поможет из внутренних камней, обид и бед, сложить что-нибудь хорошее. Но и мы должны  помогать Богу! Ибо это такая тяжёлая внутренняя работа - любить людей. Мы работаем, но эта работа не всегда заметна другим. Ведь мы ученики начальной школы. Начальной! Но ученики. И если что-то в нас смущает окружающих, это не значит, что нас учат плохому. Просто мы плохо запоминаем уроки. Да и мало времени ещё учимся. А вопрос: «Почему православные такие нетерпимые и обозлённые?»  относится не только к верующим. И не должен превращаться в приговор. Не помню кто из старцев сказал:«У Церкви есть аспект славный и аспект трагический. Трагический аспект Церкви – это каждый из нас. Мы уже в Церкви и мы еще на пути к ней…»
       Я был на пути, а супруга моя, наверное, уже в церкви. Ведь она любовью своей ко мне и детям покрывала всё, и терпела всё. И я не мог предать её. Не имел право.

       В театре начинался сезон отпусков. В последнем спектакле я не был занят, и можно было вывозить детей на дачу. Но надо было все-таки объясниться, и я позвонил Элеоноре.
     - Прости меня, любимая. Пока не могу поступать иначе... Прости.   
     - Не оправдывайся, Боб. Ведь ты хоть немножечко, да женат. Я не имею никаких прав на тебя. И забудем о вчерашней встрече. У нас вся жизнь впереди, что нам один потерянный вечер? Что-нибудь придумается. Скоро осень.
     - Лето ты хочешь сказать, — поправил я её.
     - Знаешь, а мне кажется лета не будет. У меня перед глазами стоит цветущий осенний сад. А в саду белые хризантемы и царственные розы, и деревья стоят золотистые, величественные, и повсюду радость и покой. А в центре сада дом, в окнах которого горят свечи... 
     — Ты просто устала. Тебе надо отдохнуть. Быть может отпуск поможет  немного набрать сил.
     — Да. Вот ещё три спектакля и я свободна. Поеду в Гурзуф! Но когда вернусь, мы пойдём с тобой в арбатские переулки, где когда-то росли незабудки. У меня такое чувство, что мы что-то оставили там, и должны вернуться за тем, что оставили.
     - Я буду ждать, родная моя...
     - Прощай, Равик!
               
======================= 
                ========================================================
      Пятый год мы с Зиной снимали дачу в Арсаках. Рядом протекала маленькая речка, а вокруг нашего домика шумели столетние ели. На склоне берега росли небесные незабудки и маленький букетик из этих нежных цветов всегда стоял на низком подоконнике нашего дома. Детям жизнь казалась прекрасной и вечной. И всё было бы хорошо, но душа  моя страдала. Недалеко от деревни находился старинный монастырь, и я часто приходил на службу, разговаривал с батюшкой,  рассказывая всю свою подноготную. Но тревога жила в душе неотступно. Тревога за Элеонору. И даже строгие советы и назидания священника никак не ослабили моего беспокойства.
       Какая-то вселенская жалость разрывала моё сердце, когда я думал о ней. Я чувствовал её одиночество, понимал, что должен быть рядом, а сделать этого не мог. Как решить этот вопрос - вечный вопрос раздвоения, желание быть сразу в нескольких местах и помогать людям, которые  верят тебе, и зависят от тебя?
А ещё мне казалось, что я не дослушал её, в последнем нашем разговоре на той скамейке, в тихом арбатском переулке.
        И от этого было ещё тревожнее. Каждую минуту я рвался к ней, но долг перед семьё останавливал меня от необдуманных действий.

        И вот однажды мне приснился странный и жуткий сон. Розы, которыми когда-то, устлал я пол в доме моей возлюбленной, вдруг начали шевелиться и превратились в красно-кровавое озеро. И это озеро постепенно заливало всю площадь комнаты. Из ванной вышла Элеонора. Но одета она была очень странно: в какую-то старую и ветхую телогрейку и кирзовые сапоги. На голове её был завязан черный платок, а в руках она держала деревянную стиральную доску, на которых стирали белье наши бабушки.

        Из кровавого озера стали появляться какие-то тряпки, а Элеонора поднимала их, тёрла на деревянной доске, а потом вновь бросала в озеро, и они пропадали там. Взгляд её блуждал по комнате и она тихо приговаривала:
      - Как много у меня здесь детей. И надо постоянно стирать и стирать, чтобы всё было чисто. Но это так утомительно. И я так устала. Дайте мне масла. Дайте мне масла.
        И она застучала по деревянной доске. Там, во сне, она  была такой несчастной и жалкой, что я решил дотронуться до неё, чувствуя что она рядом. Но кто-то очень строго сказал мне:
      - Не смей!
Элка же тянула ко мне руки и умоляюще просила:
      - Равик, дай мне масла!
        Потом начала раскачиваться из стороны в сторону, и ещё громче стучать по стиральной доске. Дребезжащий звук этот визжал и стонал, разрывая мое сердце. И я проснулся.

      — Борис, - сказала Зина, — там в окно кто-то стучится.

        Я подошёл к низкому оконцу, и в это время створки его распахнулись настежь и вазочка с незабудками упала, разбившись вдребезги. У окна стоял наш хозяин. Лицо его было виноватым и испуганным.
      — Тут вот вам телеграмма,— заикаясь сказал он.
        Я взял у него белый листок и долго держал его в руках, не смея туда заглянуть. Зина подошла ко мне, осторожно ступая по разбитому стеклу, и тихо прочитала: « Погибла Элеонора. Похороны 21-го. Павел.»
      — Не знаешь кто такой Павел? - спросил я растерянно, и пошёл к стулу, на котором лежала моя рубашка. Осколки больно ранили босые ноги, но эта боль  действовала на меня как слабые укусы комара, и не могла заглушить ту, которой кричала душа.
        Зина строго сказала:
      — Борис, возьми себя в руки. Сегодня 20-е. Ты успеешь. Я сейчас соберу тебя.
        Но надо мной душным облаком взметнулся увиденный кровавый сон, я стал задыхаться и вылез из окна в сад. Утро уже радовало счастливых людей лучами  сочившегося солнышка. А у меня внутри всё онемело. Во время несчастий и потрясений это очень удивляет. Как же так?  Я умираю и несчастен от скорбей, а утро всё так же прекрасно и жизнь продолжается. Почему? Для меня всё кончено, а она продолжается! Я задыхался от несчастья, но надо было  что-то делать и  жить так,  как-будто ничего не случилось. И тут я увидел огромную белую чайку. Морскую чайку. Откуда в подмосковье морские чайки? Она сидела на крыше соседнего дома. Я подошел к ней поближе, но птица взметнула белоснежными крылами, и улетела в лазурь голубых небес.

               
           http://stihi.ru/2024/07/19/5924 - далее