27 Глава. Закулисный роман. Финал!

27. Он сберёг театр от демократической вакханалии

               

«Мерседес» затормозил у его ног абсолютно неслышно. Он даже вздрогнуть не успел, как дверца распахнулась, и его рывком втащили в пропахшее  дорогой кожей нутро машины.
Прохожие равнодушно посмотрели вслед удаляющейся иномарке. Очередные разборки, эка невидаль…
— Думаешь, седую бороденку нацепил, так тебя не узнать? Врёшь, бродяга… — услышал Вадим до боли знакомый голос и полез за очками.
— Боже мой…
— Господа всуе поминать нам старым атеистам негоже, — уверенный баритон звучал в его ушах музыкой юности, будто и не промелькнули  одним мгновением эти двадцать лет беспокойных лет.
—Геннадий Степанович…Гена…—  Вадим кинулся на шею человеку, с которым его связывали очень горькие, но, не смотря ни на что, самые прекрасные годы их актерской молодости.
Котельник так же крепко стиснул его в ответ и предупреждающе сказал:
— Отложи, пожалуйста, вопросы о моём житии? Сейчас подрулим к кафе, столик уже заказан… знаешь, весь день пребывал в состоянии…  сегодня обязательно произойдет нечто весьма приятственное. Но о встрече с тобой даже не мечталось. Хотя, врать не буду, иногда вспоминал тебя, чертяка.
— Котельник и лирика… чудеса!
— Годы, как я сказал когда - то на разборке у Филина, помнишь?
— Еще бы… Кровушки в тот сезон мы попили друг у друга, будь здоров, — усмехнулся Вадим.
— Разве, а мне вспоминается… впрочем, когда тебе идет шестой десяток, прошлое неизбежно кажется прекрасным сном. Как ни банально звучит, но это так.
— А мне нынешнее  кажется отвратительным сном. Не могу я на это смотреть без содрогания, — он кивнул на проносящуюся за окном машины Москву, исчерканную разноцветным идиотическим рекламным сленгом. — Сто лет не был, а приехал и почувствовал себя чужаком. Их дом Россия! Тогда причём тут мы? Правда, в провинции тоже могут пристрелить  в любую минуту, но это не бросается в глаза так назойливо. Живешь, как в гетто. Впрочем, у вас со стрельбой по живым мишеням ещё проще. Тебя ли этим удивлять?
— Надо же,  слово в слово повторяешь слова покойного Роллана Анатольевича.
— Ты имеешь в виду…
— Быкова, провинция стоеросовая, В последнем интервью перед смертью он назвал происходящее вокруг «оккупацией». Только при повторе передачи эту фразу вырезали. Как когда – то вырезали из наших пьес тексты, шедшие вразрез с генеральной линией партии.
Машина мягко остановилась.
— Подъезжай часика через два, — бросил водителю Котельник. — Вылезай, правдолюбец.
Их ждали. Меню не предлагали. Столик накрыли без лишних вопросов. Вкус заказчика здесь был известен.
— Ну, — Геннадий Степанович глазами указал на бутылки, — водчоночки, коньячку, или портвешку по старой памяти? Английский, португальский, могут даже три семерки предложить.
— Не возражаю против коньячка. Только не спрашивай, какой марки? Главное, что тут палёный наверняка не подадут.
— За что будем пить, Вадим?
— За неожиданную встречу, Гена.
— А ты действительно рад?
— Врать не умею, очень рад.
— Верю, — внимательно посмотрел на него Котельник, — врать ты никогда не умел.
— Не хотел, это будет точнее. Ну а то, что ты рад, вопросов нет. Иначе с чего бы, ты так лихо похитил меня в самом центре столицы. Не для выпендрёжа, надеюсь, перед бывшим артистом.
— Бывшим артистом? Вот новость, так новость.
— Да и ты не напоминаешь сейчас актёра высшей категории. Вон как заматерел. И хватит глаза таращить друг на друга.  Помнишь, как говорили мы в молодости: « Давай, прижжём наши нервные окончания?»
Коньяк оказался так хорош,  что, не закусывая, они махнули разом по три рюмочки. Вяло поковыряли вилками.  Видно было, что  кусок не лез в горло обоим.
— Ты начнешь первым байки травить или мне на выход? — Котельник всё – таки придвинул ему тарелку с шашлыком. — Закуси, а то, развезёт.
— Я даже не ощутил, что хватаю одну за другой. Хотя, практически, не употребляю.
— Здоровьишком слаб?
— «Каскаду нет». А без него, — как говаривал  великий актёр Топорков, —  в оперетту никак нельзя.
— Постой, это ж из фильма: « Девушка без адреса», где он старика - гардеробщика из театра оперетты изображал.
— Точно. Я репликами из старых советских фильмов всегда Людмилу доставал.
— До сих пор вместе?
— Скоро будет двадцать лет. Сын у нас. А ты?
— Пока в поиске.
— Так веселее?
— Привык. Ни ты никому, ни тебе никто ничего не должен. Пришла дамочка: прибрала, постирала, приготовила, расчёт получила и с глаз долой…Чёрт, о чем мы треплемся?  Давай-ка о тебе.
—  Ты же помнишь, после ухода Филина, мы с Людой снова подались на «биржу». А когда начался этот шабаш…
— Ты имеешь в виду принятие решения о выборности руководителей, коллективами? О том, что худсоветам разрешили простым голосованием большинства увольнять любого актёра?
— Да. И тут же  худсоветы начали расправляться с неугодными начальству  актёрамии иезуитски ломать людские судьбы…
— Еще бы! Даже культовый в прошлом актёр Леонид Харитонов под эту свистопляску был изгнан из  театра именно худсоветом, а, по сути говоря, приговорён ими к смерти, — зло вставил Котельник.
— Не знал про эту подлость.   Мы в то время в темпе   рванули с Людой под крыло к Иноземцеву.  Он эту мерзость, которая стольких настоящих актёров погубила,  в свой театр на порог не пустил. Тем самым сберёг и  театр, и всех нас  от  демократической вакханалии. Царствие ему небесное, светлый был человек. Он и Главный – вот кому по существу в этой жизни я всем обязан. И человечески, и творчески. Давай за них?
Они выпили.
— Помню, вызывает Иноземцев меня к себе и предлагает стать заместителем директора по зрителю. Я в свободное от спектаклей время подрабатывал на этом поприще. Билеты по организациям распространял. Поди, плохо. Зарплата наша, не тебе рассказывать, А тут – десять процентов   с выручки ежемесячно платили. Как-то на гастролях вздумавшую рожать администраторшу подменил.  Гастроли в плюсе закончил. После этого он меня и начал сватать на эту должность.
— Никогда не замечал за тобой коммерческой жилки.
— Жизнь заставила. И Василий Александрович доходчиво объяснил: если честно отработаю годик, в Москву, на стажировку сосватает. А слово своё он держал всегда. Два года в театре на Малой Бронной директором – стажером пробыл. А тогдашний директор в самой Москве ассом из ассов считался. Всему чему можно я у него учился. На глупости время не тратил. И лекции в институте по повышению квалификации старался не пропускать. С неплохим багажом в родной театр вернулся. А еще через полгода прежний директор на пенсию собрался. Местное управление культуры утвердило меня без всяких разговоров. И вот уже седьмой год начальствую. А как Иноземцев умер, стал ещё и художественным руководителем. Не очень - то нынешние молодые главными режиссёрами в провинцию рвутся. Я с радостью художественное руководство толковому мастеру скинул бы. Тяжёлая эта ноша.
— В Москву за регалиями прикатил? — Котельник потянулся бутылкой к его рюмке.
Вадим отрицательно покачал головой.
— Какие регалии? Театру позарез «герой ¬любовник» нужен. Выписал сам себе командировку. Пришёл на «биржу». А от неё одни слезы остались. Во-первых, загнали её родимую к чёрту на рога. В какие- то магистрально-индустриальные дебри за номером один, два, три, пять.
— Да? — удивился Котельник. — В тех же краях когда – то этот самый институт по повышению квалификации находился. Я ведь тоже там кантовался.
— Он и сейчас там находится. «Биржа»  на это время площади арендует. А во - вторых, контингент там нынче тот ещё.  Я из глухомани, и актёры такого же порядка.  Выпускников море. Каждый год их вузы пачками готовят. « А где на всех зубов найти? значит, безработица». Вот и ходят – бродят по бирже никому не нужными сиротами.
— У Высоцкого на любой случай из нашего бытия текст отыщется, — криво усмехнулся Котельник и разлил коньяк по рюмкам. — Героя нашел?
— А толку? Ему квартирку подавай, а у меня жилой фонд: латаная -  перелатаная  общага.
— Пообещал бы, а там, глядишь…
— Нет у меня никакого «там» и не будет.  Ты это знаешь не хуже моего.  Раньше, когда мы были «на переднем крае борьбы идеологического фронта», театры баловали. Потому как нужда в нас была. На Камчатке я получил комнату в приличной двушке через месяц. В Омске крошечную квартирку, но свою, через три. В Забайкалье нам с Людой в огромную двухкомнатную квартиру ордер выписали. И я, уезжая оттуда, честно вернул её театру. Знал и в другом месте: « Правительство меня не оставит». Так что с героем вопрос под вопросом. И по возвращению я себе  выговор объявлю, да ещё деньги за командировку верну. За пустопорожнюю поездку на эту треклятую «биржу».
Тут официант принес горячее, и наши друзья углубились в тарелки, понимая, что пришло время немного придавить хмель. Но, совсем чуток, иначе какой смысл пить!
Еду от себя оба отодвинули одновременно. Котельник полез за сигаретами. Вадим с сомнением посмотрел на маняще – блестящую пачку.
— Я уже и вкус успел подзабыть. Столько лет к соске не прикладывался. A, ведь, потянуло курнуть за компанию.
Котельник щёлкнул зажигалкой и  поднёс огонёк Вадиму. Тот прикурил, осторожно затянулся и медленно выпустил дым.
— На « Шипку» похоже. Помнишь, были такие сигареты?
—  Ты скажи ещё на «Приму», — хмыкнул Котельник.
— Я «Приму» не пробовал. У отца втихаря таскал «Казбек». Он других не курил. А потом  попал на «Шипку» и не менял на другие, пока не бросил.
— Зануден же ты в своем постоянстве.
— Есть такой грех… нет, не могу… в горле першит, глаза поплыли…— он резко погасил сигарету.
— Тогда я брошу… и не мотай башкой, я тоже уже небольшой любитель. В качестве трубки мира тебе предложил.
— Чего нам с тобой делить, Гена? Наши бои уже в прошлом.
— Кто знает? Глядишь, ещё  пободаемся с кем-нибудь. Только теперь уже  по одну сторону баррикады.
— ? … — с искренним недоумением уставился на него Вадим.
— Объяснюсь, но позже. Я все жду, когда ты меня про наших забайкальцев спрашивать начнешь.
—Начни с Марии Карповны.
— Умерла, к счастью, до этого развала страны.
— Алиса?
— Алиса процветает.  Сейчас в депутатах местного парламента.  Видел её на Забайкальской осени. От имени губернатора приветствовала гостей фестиваля. Всё в «героиню» играет. Правда, уже даже не второй молодости.
    — Театра из нас никакой  должностью не вытравить, — невесело рассмеялся Вадим.
— А я ждал, что первым ты спросишь о Ник Нике.
— Я слышал, что новое руководство его выдавило из театра.
— С ним поступили подло. Отметили семидесятилетний юбилей, натолкали в уши всяких пряностей, а наутро подписали приказ об  увольнении из театра. Он не смог этого пережить и вскоре угас.
Они выпили.
— Мы же переписывались. Мог же он дать знать, что его выгнали. Забрал бы к себе в театр. Крепкий был старик.
— Крепкий. И большой актёр. Сейчас на сцене Забайкальского театра  таких титанов нет. А он до сих пор мог бы играть и играть. Жене его уже за девяносто. А ясность ума необыкновенная. Книги пишет.
— А где незабвенный Егор Степанович?
— Кузьмин в Москве, в доме для ветеранов сцены. Иногда навещаю его. Не меняется наш лакированный японец. Так же умильно жмурится на божий мир. Но сластёной сделался.  Конфеты ему привожу.
— Филин, я знаю, в Израиле.
— Уже в Канаде. Там русский театр на паях с кем–то создал. Кстати, наши московские актёры у него там поигрывают иногда. Весьма довольны.
— Коля?
— Спился с круга. Он же молчальник был и пил в одиночку.
— Андрей Ефимович?
— О Шилове ничего не знаю. Остальные, кто в Керчи, кто в Вологде. Ударим по кофейку?
— Давай, головушка затяжелела. Давненько я не брал в руки шашек,  тем более импортных.
— В импорте на сто процентов не уверен, — ухмыльнулся Котельник. — А пить ты умеешь, актёрская закваска в тебе ещё дай Боже.
Они легко рассмеялись оба и тепло посмотрели друг на друга.
Кофе пришёлся к месту. В головах немного прояснилось. Глянув на пустые бутылки, Котельник решил позвать официанта. Но Вадим твердо сказал, что на этой алкогольной ноте он уходит в завяз.  Котельник в этом вопросе решительно поддержал собутыльника и тоже пообещал завязать до ближайшего фуршета в Думе.
— В Думе? — Вадим недоверчиво посмотрел на него. — Ты служишь в Думе?
— Естественно — мы ж слуги народа, — без тени иронии в голосе, но с таким непередаваемым подтекстом произнес он, что у Вадима, как и четверть века назад, во время их нечаянной встречи на бирже, по спине поползли холодные мураши.
Котельник вытащил сигарету, прикурил,  глубоко затянулся и неспешно начал:
— Я ж наполовину кавказец по матери. И даже в каком–то очень дальнем родстве состою с последним председателем нашего последнего Верховного Совета. Когда начался раздрай в стране, у меня тоже  крыша поехала. Куда бежать? Мама спасла. Ей, каким – то чудом, удалось на него выйти. И меня взяли  к нему  двадцать вторым помощником, — Котельник нервно затянулся.
—Вначале всё шло путем. Столица, возможности открывались, о которых прежде и мечтать - то не смел.  И тут облом:  бодание белодомовцев с президентом началось. Я,  вместе с другими, оказался в самом пекле без воды и электричества. Но сообразил,  надо прислушаться к призыву отца родного, сматывать оттуда удочки. Тем более, беглецам обещали полную индульгенцию. Дело- то уже пахло кровью, а не керосином.  А за кого еёбыло проливать? И тот, и другой – одним миром мазаны. Да кто бы допустил, что б страной, пусть даже такой распятой, дадут править ещё одному «грузину». Победи белодомовцы, схрумкали бы они своего председателя за милую душу и не поперхнулись бы.
 Слинял я, как и многие, что сейчас к пирогу пристроились и рвут его без зазрения совести. А я уже был доволен тем, что не обманули, не тронули. А сколько толковых ребят побили ни за грош!  И тут мне несказанно повезло. К одному партийному лидеру случайно на митинге прилип. Он только распоряжение отдавать собирался, а у меня уже всё исполнено без сучка, без задоринки.  Он нос для чиха морщил, а я уже с платочком…
И не прогадал, чёрт меня побери! Никто не верил, что наша маргинальная, как её по сей день кличут, партия столько голосов на выборах в Думу первого созыва наберёт. Об этом ты, надеюсь, слышал?
—Ещё бы, всю Россию с перепугу дурной обозвали. Потеснили вы толстомордых.
— Вот так по списочку я и стал депутатом.
— Помню, Геннадий Степанович, твое кредо – оседлал загривок у начальника и вперёд.
— А что оставалось делать? Банк основать я не мог, капиталу хапнуть негде было.  В киллеры? Так я даже в армии не служил по состоянию здоровья.  Чубайсу дружком не был. Оставалось в депутаты. Я и не возражал.
—  A театр… —  брякнул Вадим и прикусил язык.
—  Сам понял, что глупость сморозил. Ты давно в столичные театры заглядывал?
— Давненько.
— А мне приходится. Я на культуре в Думе от нашей фракции. Пишут слёзные письма театральные деятели, денег просят. А за что им давать эти деньги? Был последний раз в театре «Отцов – основателей». Извертелся в кресле от отвращения. «Отцы», поди,  в своих гробах тоже не хуже моего крутятся. Классику давали. А ставил эту классику невесть откуда прибившийся под крыло нынешнего худрука «модный»режиссёр, если его вообще так можно называть.
— Паскудство?
— Это бы половина беды. Не такое видали  на императорской сцене. Но эта беспомощная калька с работ студийцев – второкурсников из города Урюпинска выдается театром за новое слово молодого мастера.
— А критика?
— «Собака лает, караван идет». И потом: « Мы не в Чикаго, моя дорогая». Это там критика может вознести спектакль одним махом, и так же легко утопить. Это там начинают брать штурмом театры после бравурной статьи в «Нью - Йорк таймс». У нас же вымазали его в нашей прессе с ног до головы, а он попахивает и лепит одну похабель за другой.
— Господи, — молитвенно сложил руки Вадим, — если б я сейчас не слышал всё собственными ушами, никогда бы не поверил, что это говоришь ты. Неужели все так безнадежно? Мы - то практически варимся в собственном соку. Оторваны от  жизни других театров, как дикари на каком–нибудь   заброшенном острове. О гастролях думать забыли. На фестиваль памяти неизвестного никому заслуженного деятеля искусств, скажем, Оренбуржья пригласят и на том спасибо. Тем и пробавляемся.
— Могу повторить слова худрука театра «Сатиры», естественно, по поводу ситуации в его театре. А сказал он примерно следующее: дескать, вы чего ждали ребята? Ушла эпоха, ушли титаны. Прежнего, великого театра уже не будет никогда. Довольствуйтесь тем малым, что имеем сами и вам периодически выдаем. Погоди…  я сказал, малым? Угу. Есть в Москве театр, провалиться мне на этом месте, есть! Мы над ним все посмеивались. Ах, старики, ах, консерваторы. Веселились и не заметили, как сами все профукали. А они выстояли в это сволочное время. Выстояли, сберегли себя и дальше шагают своей дорогой. Дорогой русского театра. Я не любитель патетики, но это ПРАВДА.
— Хреново тебе в этом городе?
— Одиноко, Вадя. Просто одиноко. При деньгах, нос держу по ветру, а чужой я на этом « празднике жизни». И мне все чужие. Я же по существу до сих пор, как и ты, всего лишь актёр второй категории. Хотя ставок набил за свою жизнь порядочно. А вот оправдывать их, как говаривал когда – то  Главный, оказалось куда трудней.
— Я перед своим директорством первую получил, — невольно прихвастнул Вадим, — Только воспользоваться ею не пришлось.
— Тем не менее, ты её честно заслужил.
— Слушай, депутат Котельник, — Вадим задохнулся от пришедшей ему в порядком облысевшую голову мысли. — Может ко мне…
— Нет, это ты послушай, уважаемый директор. Мне уже пора на рабочее место, поэтому буду краток. Связи у меня в мэрии и прочих комитетах крепкие. Имеется на примете одна должность со служебной квартирой и автомобилем. Приглашение на работу тебе и семье устрою. Пацан ещё в школу ходит?
— На первом курсе…
— Переведем в любой вуз. Люду в какой–нибудь театрик определим. А ты с годик покрутишься на этой работе, жирком обрастешь. И с неё тебя в любой театр директором  пристроить - раз плюнуть будет.  Вот тогда бери меня к себе актёром. Решено? Кстати, помнится, ты неплохие стишки кропал когда-то?
— Было дело. Но сейчас больше прозу.
— Есть что–нибудь  с собой?
— Как это не покажется смешным, прихватил повестушку, да так и не выбрал время ни в одно издательство заскочить. Хотя, мыслишка была.
— О чём повесть, если не секрет?
— О нашем театральном житье: о бирже, репетициях, обо всем, что пережито в театре за эти годы.
 — Вряд ли нынешние издательства эта тематика на сегодня заинтересует. Но оставь её мне? Чем чёрт не шутит. Соберёшься в Москву, а тебя, с моей лёгкой руки,  уже в Союз писателей приняли.
Вадим невесело рассмеялся, но бережно достал из портфеля рукопись и протянул её Котельнику.
— Ты ничего не ответил, на моё предложение.
Вадим опустил голову.
— Не тороплю, но и времени на обдумывание немного. Должность перехватят, а с ней и квартирка улетит.
И тут у Вадима запиликал мобильник.
— Извини, — он включил связь. — Я… нет, Сережа, ещё никого не взял.  В этом году в театре будет плановый ремонт.  Так что общежитие в порядок приведут… мебелишка там есть… подъемные? Деньги могу на «биржу» подвезти. Ну, будь здоров, — он сунул мобильник в карман.
— Какая мебелишка, какая «биржа»!? — вскинулся Котельник. — Я старому идиоту делаю предложение, за которое любой бы другой…
— Я благодарен тебе, Гена. Ты не представляешь, какой тяжелый многолетний груз ты снял с моей души. Я ведь очень любил тебя там, на полуострове… да и после…
— Думаешь, за старые грехи откупаюсь?
— Не думаю. Но и ты меня пойми. « Я лучше в дивизию к себе поеду». Там я генерал, муж, отец. А здесь? Уж если это не твоё, то не моё и подавно.
Котельник тяжело посмотрел на него и поднялся.
— Вот и поговорили. Хочешь, тут оставайся, нет, подвезу.
— Ноги что–то отяжелели. Я тут посижу немного, если не возражаешь. И гостиница моя рядом.
— Тогда держи, — Котельник протянул золоченый прямоугольник. — Расскажешь Люде и сыну о моем предложении. Уверен, они тебе мозги прочистят. Визитка  у тебя имеется, или на салфетке телефончик накорябаешь?
— Держи, Гена, звони…— он тоже поднялся.
Они неловко обнялись. Котельник с сожалением посмотрел на него с высоты своего почти двухметрового роста, белозубо улыбнулся и кивнул головой…
Как же Вадиму хотелось кинуться ему вслед. Это был последний человек в его жизни, связывающий  память с далекими днями работы на полуострове, с памятью о Даше, с воспоминаниями о Главном, о Ник Нике…
Он  сжал кулаки и почувствовал, как что – то жестко врезалось ему в ладонь. Он развернул ладонь увидел смятую визитку Геннадия Степановича. Оставаться за этим изысканно-растерзанным столом расхотелось. Он поднялся и побрёл в гостиницу. Надо было выспаться, привести себя в порядок, вручить новому «герою» подъёмные, забрать трудовую и на самолёт. На «биржу» он больше ни ногой.
***
Вадим закрыл последнюю страницу рукописи. Спасибо, конечно, Геннадию Степановичу за звонок и хлопоты, но в Москву он её отсылать не будет. Править с учётом сегодняшних реалий?  «Про это» и без него напишут. Пакостить бесценную память о лучших летах  прожитого…  пусть поищут мастеров в ином месте. Специалисты найдутся. Сегодняшнее время, само по себе, он сам по себе. А он сейчас займётся более полезным делом. Переставит розетку, перенесёт, наконец, телефон из прихожей и поставит на тумбочку, в изголовье. Ей богу, пользы много больше будет…



© Copyright: Геннадий Киселев, 2014