Поляки-Майдан, которых больше нет. Глава 6

"Поляки-Майдан, которых больше нет". Глава 6. "Лёня и Зина".   

   Только один раз был в Поляках зимой, и было это в далёком детстве. Бабушка Маша тогда сказала: «марток – одевай семь порток», может не очень эстетично, зато правда. Ездили мы туда на свадьбу к родственнику, он был сыном бабки Поли, сестры бабушки Маши и звали его Леонид (Лёня). У бабки Поли был ещё старший сын Михаил, но к тому времени он уже женился и уехал в Кадом, это в принципе недалеко. Зима выдалась действительно очень суровая, Виктор встречал нас (отца и меня) на разъезде на лошади (они произносили «на лошаде;»), лошадь звали Орлик, это был абсолютно черной масти конь. Виктор справлялся, но вообще-то он был трактористом, и с лошадьми общался мало. Так что Орлик иногда не слушался и норовил понести. Темень была – глаз коли, январь, примерно шесть утра. Помню, они меня закутывали по очереди в какие-то шабалы, но я уже в то время в школу ходил, так что и сам соображал. Пар от нашего дыхания и от Орликова поднимался белыми струйками к небесам. Думаю, что нам повезло, что ветра не было, доехали без особых приключений.
      Невесту Зину я в жизни до этого не видел, их двор был через двор от бабы Полькиного, в том же Пожарном конце (это одна из улиц села Поляки-Майдан, там вечно были пожары). Порядок был такой: вначале собирались у жениха, сидели, разговлялись, шутили, играла радиола. Дальше нужно было идти за невестой, причем просили выкуп.  Сколько денег – не знаю. Но тут отец придумал вручить старую купюру, он её у меня еще в Москве попросил. Она была красного цвета, и спьяну можно было принять ее за червонец. Но трюк хитрого москвича провалился, тем не менее, наделав шуму и вызвав всеобщее веселье. Невеста была маленького роста, красивая, но на любителя, похожа она была на цыганку. Перешли праздновать, столов было два, во главе одного из них, прямо под образами, сидели молодые. Пили, гуляли, кричали «горько», а я ушел спать на кухню. До нас было километра полтора пёхом, я решил дождаться, пока это всё не угомонится. Ясно было, что Лёня – по уши. И вообще, это была не деревенская любовь, он Зину свою просто боготворил и уже тогда ревновал ко всякому телефонному столбу. Но Зина мне не понравилась. Я всё размышлял, что Леонид в ней нашёл? Она была какая-то мелкая, тёмненькая, глаза блестели, как оловянные. Но… у любви свои законы.
    Я видел, как люди гуляли и женились в Поляках: сначала кино и танцы, потом «гулянья» и поездки в Сасово, потом роспись в Сельсовете и дело сделано: можно детей рожать и вести совместное хозяйство, хороший хозяин, это не тот, кто не пьёт и жену не колотит, это тот, у кого изба под железом и корова есть, вот где-то так. У Лёни всё было не так, да и не пил он совсем.
    Утром я пошел гулять, все-таки я многих местных ребят знал потому, что на лето меня всегда сюда отправляли. Поздоровались, новости сельские обсудили, а они говорят, а пошли на самокатах кататься!? Я, конечно, удивился, у меня и самого был самокат в Москве, но как по снегу на нем кататься? В общем, это оказался толстый стальной прут, изогнутый буквой зю, они и скатывались на нем с горки. Выглядело это красиво, но со стороны. Тут же подходят, ну и как? Слабо скатиться? Скатился, конечно, первый раз только чуть не навернулся. В общем, пришлось меня часа через два отмораживать.
     Но обратной дороге Орлик все-таки вырвался и вместе с санями понёс в сторону церкви, еле вернули. Может, боялся, может, объездили неумело. Там те еще лошадники: две лошади на все село: одна у объездного, другая, чтобы хлеб возить из пекарни в магазин.
     Лёня был красивым и добрым парнем, и потом, он часто встречал меня в Сасово на велосипеде: меня загружали в скорый поезд, и я трясся в плацкарте, читал книжки и пил чай в подстаканнике. Заснуть тогда было нереально: храпели почти все, к тому же, было душно и накурено. Так что утром на платформе меня встречал Лёня и мы начинали свой путь до села, и оба на ходу кимарили, а велосипед впереди толкали. Очень любил я, как в утренней мгле появляются Поляки: сначала церковь и больничный сосновый бор, озера не видно, только облако розовое над ним, потом голубые ветлы вдоль речки, ну а потом уж и всё село.
     Свадьбу они сыграли как раз после его службы, он четыре года служил на флоте, на крейсере, название не вспомню, конечно, но фото крейсера висело в горнице у бабы Польки, на стене – два фото: крейсер этот и сам Леня в матросской форме и бескозырке с лентами. О флоте он не очень-то распространялся, знаю только, что четыре года оттрубил, и крейсер этот выходил в поход только раз, на Кубу. Обычно они тренировались или сидели в кубриках. Я спрашивал его, что в кубриках сидеть, нужно было бы сходить еще хоть разок. А он отвечал, ты знаешь, сколько он ест горючего? И вот только вчера после разговора с матерью сообразил вдруг, что, возможно, Леня ходил на Кубу во время Карибского кризиса, 1962 год – как раз подходит.
    К бабушке Поле я часто бегал. Иногда мы заходили после переговоров на почте, а каждый поход туда был для меня целым событием, во-первых, я по Москве скучал, и по матери скучал, на почте нужно было ждать, иногда пару часов, не было связи. Телефонистка набирала и кричала на всю Ивановскую «Труудолюбовка. Трудолюбовка…», но не помогало, молчала Трудолюбовка (она же бывшая Гуляновка). Потом связь давали, мы заходили в кабинку, и три минуты разговаривали. Такова была жизнь. Но я об этом вспомнил вот почему, чуть ли не самым любимом моём месте в Поляках была речка, которая текла параллельно Пожарному (он же – Почтовый) концу сзади дворов, метров через 300 картофельных посадок, это был мелкий ручеёк среди плотной зелёной травки, впадающий в основную Речку, да и кто её знает, откуда Речка берётся: из Королёва оврага или из Почтового конца. И вдоль этой речки росли старые вековые ветлы с толстыми стволами, и эти стволы частью лежали на земле или в воде. Я усаживался на такую ветлу и читал книги, очень хорошие были времена. Потом поднимался по картошке до дома бабы Поли, я ей пытался старые её книги прочитать, все они были на старославянском, а она была совершенно безграмотная, но хранила их. Где они сейчас – не знаю, Татьяна Кузьмина могла знать, но в последнюю встречу не рассказала.
    Я знаю, что после свадьбы Лёня с женой уехали жить в Кустаревку, это от нас километров двадцать в сторону мордвы. Они устроились там на завод и сразу получили квартиру. Вроде бы всё у них было нормально, я видел их ещё раз в Кустарёвке, довольно случайно, я приезжал туда чернику собирать. Мы немного отъезжали от Кустарёвки на мотоцикле с дядей Мишей Зиньковым, Раисиным мужем, и собирали, сколько хочешь. Там был замечательный сосновый бор: хочешь чернику собирай, хочешь маслят. До того ровный и чистый был лес – что я, наверное, в таком больше и не был никогда. А вот в 2010 я заезжал в Кустаревку к тетке Рае, но ее увезли как раз в больницу, а леса уже не было вообще: все спилили и вывезли. Остатки леса на последнем фото. Так до горизонта бурьян и чертополох, а вдали – здание какое-то, на зерновой элеватор похожее. Я такие на Целине видел: земля, плоская как стол, а на горизонте элеватор, вот и там теперь: пустыня, и тюрьма на горизонте. Мне сказали, что это какую-то известную тюрьму и зону видно.
      Зина так и живет себе в Кустарёвке в той самой квартире, а вот Леонид покончил с собой, повесился. Из-за чего – неизвестно, но все единодушно осудили Зину. Якобы у неё с кем-то были отношения, всё может быть, конечно, но никто ведь за ноги их не держал. С другой стороны, она была такая вёрткая, а он очень ревнивый, и любил её без памяти, и, вот это точно, однажды он её уже прощал. Она ему Христом-богом поклялась, что ничего такого не было. А потом он их застал, элементарно – пришёл домой раньше времени и застал. Пошёл и повесился. Ну вот так вот. Это было очень для меня странно, Лёня был молчун, всё в себе держал, преданный и добрый был человек. Но – это жизнь…
   Никто с Зиной из родни со стороны матери не общается.
Вот она, любовь-то.

Голубое озеро моего детства,
Белена в оврагах и чертополох,
По ночам от книг было некуда деться,
И сидел я под лампой примерно до трёх

Перед нашим домом цвели георгины,
У больницы сосны качались в такт,         
Я не думал, что тоже когда-нибудь сгину,         
Растворюсь в этой глине за просто так            

На холме был склад в старом здании церкви,
За околицей сразу же был погост,
Здесь мои надежды и чаянья меркли,
Всё казалось сложным, а ответ был прост

Расписные закаты моего детства,
Я сидел на завалинке, что-то ворча,
Мы играли в войну, я всегда был немцем
Вместе с сыном учителя и врача

На фото: Единственное фото с Лёней, верхний ряд, крайний справа. Также на фото: отец и мать, а в нижнем ряду: бабушка Маша и Виктор. К сожалению, зимних фото у меня нет.

16.7.2024
Все предыдущие части см. в разделе "Повесть "Я и Озеро""