25 Глава. Закулисный роман

25. Где ещё такую работу найдёшь?

   Казалось, этот разговор был только вчера. Но вот уже с последовательностью автомата Вадим каждые пять минут набирал опостылевший номер вахты, чтобы услышать ответ стража в неизменном кителе, что худсовет не кончился и когда кончится, неизвестно. Сказать, что он трусил, было нельзя, но тоскливое ощущение наваливающейся беды опять давало о себе знать. Он опять с назойливостью автомата проигрывал в голове один и тот же текст: добро бы он влез в это дело один. Ну, не удалось артисту Морозову убедить режиссёра в правильности своих действий в процессе репетиций. Он решил на сдаче спектакля коллективу проявить самостоятельность. И баста. Повинную голову меч не сечёт.
Вадим слышал о скандалах-легендах, в которых актёр, безропотно выполнявший на репетициях всё, что от него требовал постановщик, на премьере выдавал такое, что на следующий день его нужно было либо выгонять из театра, либо награждать. Но  тут Люда посчитала нечестным поступить подобным образом по отношению к театру, который их так любезно принял. И своё принципиально иное решение образов Агафонова с Надей они выдали на сегодняшней сдаче спектакля коллективу и худсовету. В принципе они никому подножки не ставили,  так как второй акт играли вдвоём. Вадим надеялся, что на производственном совещании выступит сам,  отстоит своё право на подобную самостоятельность. Но, заглянувший после спектакля в гримёрку Никифор Никифорович, поздравил его со сдачей и объяснил, что на производственные совещания в театре уже года два как участники спектакля не приглашаются. Мотивировка? Самая гуманная. Берегут актёра, не хотят его лишний раз травмировать разноречивыми,   нелицеприятными    суждениями. Имеется режиссёр – постановщик, и после начальственного обсуждения он доведёт до сведения актёра то, что посчитает нужным. Может это неверно, но так поступают во многих театрах. Так что расстраиваться не следует. После худсовета он им позвонит. Но ждать звонка Карелина Вадиму пришлось одному. Люду как заместителя комсорга внезапно забрали на совещание, так как Коля по неизвестной причине не явился ни на сдачу, ни на худсовет. Каково же ей сейчас там, если даже у Ник - Ника не нашлось для Вадима доброго слова. Телефонный звонок буквально выбросил его из кресла.
— Люда …
— Это не Люда,— Вадим узнал голос Кузьмина.
— Здравствуйте, Егор Степанович...
Кузьмин не поздоровался.
— Чем обязан?— сухо спросил Вадим.
— Вы мне ничем не обязаны. А вот с театром, который, можно сказать, облагодетельствовал вас, пригласил на свою голову, вы очень хорошо рассчитались.
— У вас всё?
— Сидите и прикидываете, в какую сторону податься? Эх, молодёжь, молодёжь,— неожиданно рассмеялся Кузьмин,— роли вам главные дают, играй в своё удовольствие. Деньги за это платят. Где ещё такую работу найдёшь? Походили б в массовке лет до сорока. Мне б десяток лет назад такую роль, как Агафонов, я бы из неё конфетку сделал. Впрочем, вам разговоры с заслуженным артистом не по нутру. Говорил я вам, что больше, чем полсезона у нас не продержитесь...
Вадим повесил трубку. Вновь звонок.
— Ну?— нехотя буркнул он.
— Мило,— укорил Никифор Никифорович. — Хотя ваше состояние даёт право именно так относиться к сегодняшним назойливым разговорам.
— Только что звонил заслуженный артист.
— И вы его отшили?
— Не совсем. Повесил трубку и всё.
— Люда ещё не пришла?
— Нет, я очень беспокоюсь.
— Напрасно. Из театра мы вышли вместе. Просто я ближе живу. Одним словом, после встречи, если у вас будет желание, жду обоих.
—   Спасибо, но я не уверен...
—  Решайте свои проблемы и приходите. Всего наилучшего.
И снова телефон. Кто на этот раз?
— Морозов, вы?— послышался  голос Шилова.
Вадим почему-то закрыл мембрану рукой и устыдился этого ребячьего жеста.
— Почему вы молчите?
— Здесь я,— сдавленно ответил Вадим.
— Поздравляю со сдачей. Завтра в 10 утра на беседу ко мне.
У Вадима отлегло от сердца. Всё-таки директор поздравил. Может, обойдётся? Чем чёрт не шутит, когда Бог спит. Интересно, кто будет под порядковым номером четыре?
Но тут в комнату вошла Люда, уткнулась ему в плечо и заплакала горько-прегорько.
Сердце у Вадима ухнуло вниз.
—Ты на мои слёзы не обращай внимания… — она всхлипнула и крепко прижалась к нему.— Сейчас пройдёт… не могла же я плакать на плече Шилова. Просто в институте нас не готовили ни к чему похожему. Сейчас я успокоюсь... чаю можно?
Пока Люда пила чай, постукивая зубами о чашку, Вадим не задал ни одного вопроса. Она сама протянула ему исписанные листки.
— Читай. Я знала, что буду вести протокол, поэтому удалось запастись копиркой. По-моему, с ролью разведчицы я справилась неплохо. Что непонятно, спрашивай. Я еще чайку налью. Никак не могу согреться...
***
Вадим начал перебирать бумаги. Запестрели фамилии Филина, Кузьмина, Котельника, Бросалина.
Он вопросительно глянул на Люду.
— Я решила, так будет лучше. Пересказывать всё, что услышала, своими словами…— она передёрнула плечами.— Должностного преступления в этом поступке не вижу. Все отлично знают, что я так и так передала бы тебе это представление в лицах. Но тогда я могла бы быть необъективной. А так...— она сделала неопределённый жест.— Читай. Не удивляйся краткости текста. Общие слова я пропускала. Тут только суть.
— Кто такой Бросалин?
— Господи, до сих пор не можешь запомнить фамилия своего же начальника. Читай же ты, наконец.
Вадим склонился над бумагами.
 КУЗЬМИН. Затянувшееся тягостное молчание я расцениваю как всеобщее осуждение артиста Морозова.
КАРЕЛИН: Худсовет - это место, где каждый говорит от своего имени. К общему мнению мы ещё должны прийти.
ШИЛОВ: Никифор Никифорович, вы имели возможность начать выступление первым.
КАРЕЛИН: Егор Степанович естественную паузу обдумывания уж очень быстро превратил в «затянувшееся молчание». Приношу свои извинения, но я просто хочу, чтобы выступающие говорили от имени самих себя. И желательно по существу.
БРОСАЛИН: Собственного мнения, уважаемый Никифор Никифорович, вас никто не лишает. Долг каждого - иметь такое мнение по любому вопросу. Егор Степанович взял на себя нелёгкий труд выступить от имени коллектива именно потому, что, как я и сам заметил, реакция большинства на происходящее на сцене в целом была негативной. А у нас меньшинство подчиняется большинству. И мне хочется надеяться, что всеми уважаемый Никифор Никифорович подумает и примкнёт именно к большинству.
ШИЛОВ: Продолжайте, Егор Степанович.
 КУЗЬМИН: Я не буду подробно останавливаться на разборе спектакля. Безусловно, замысел Геннадия Степановича можно назвать очень интересным. О чём свидетельствует прошедший без сучка и задоринки первый акт, в котором, к счастью, заняты только наши ведущие артисты. Великолепное оформление, музыка, костюмы. Я бы сказал, с детской непосредственностью и задором сыграла вчерашнюю десятиклассницу наша  Алиса. Тут у меня, как говорится, претензий нет. А вот удар, который, я бы сказал, из-за угла нанёс спектаклю актёр Морозов, не укладывается ни в какие этические рамки. Творческий замысел режиссёра Котельника, не встречавший на протяжении всего репетиционного процесса возражений у него, на сегодняшнем просмотре перечёркнут, растоптан самым безжалостным образом. Что же мы получили взамен? Кривляние, фиглярство, шутовство. И этого артиста товарищ директор рекомендовал худсовету как способного, ищущего работника. Его предлагалось почти сразу перевести в первую категорию. Безобразие.
ФИЛИН: Морозов одарённый молодой артист. Его трактовка роли неожиданна, но небезынтересна.
 БРОСАЛИН: Андрей Ефимович, я позволю попросить товарища Котельника ввести более подробно в курс дела тех, кто не был знаком с его режиссёрским замыслом. Или они ставили с товарищем Кузьминым спектакль вдвоём?
 ШИЛОВ: В этом есть резон. Геннадий Степанович, тем, кто не видел ни одной репетиции, не знаком с вашей режиссёрской концепцией, будет полезно узнать суть происшедшего.
КОТЕЛЬНИК: Я полагал, что должен говорить в последнюю очередь, но если есть мнение руководства... Суть в том, что если бы товарищ директор посоветовался со мной прежде, чем приглашать Морозова на работу, мы бы сейчас занимались более насущными проблемами, чем обсуждение провокационной выходки вышеназванного артиста.
ФИЛИН: Андрей   Ефимович    посоветовался со мной, нам этого показалось вполне достаточно.   Театром пока руководим мы.
БРОСАЛИН: Пока, пока...
Вадим тревожно посмотрел на Люду.
— Что означает это «пока»?
—Ходят слухи, будто ведущая героиня в своём кругу  нашёптывает, что Котельника хотят сделать директором театра. Шилов слишком часто стал противоречить распоряжениям начальства. Мечтает о каком-то особенном, своём театре.
Вадим присвистнул.
—   И не удивляйся  краткости записи текста Котельника. Он лил воду минут сорок. Начальник успел даже задремать.
КОТЕЛЬНИК: ...таким образом, спектакль о чистой любви к девушке, которую Агафонов по юношескому недомыслию теряет, Морозов превратил в пасквиль, порочащий нашу замечательную молодёжь. Я этого не могу ни понять, ни простить. А если бы это случилось на премьере в присутствии наших руководителей?.. Это политическая слепота, чтобы не сказать больше.
КАРЕЛИН: Протестую! Клеить подобные ярлыки на человека, вина которого только в том, что он решился на импровизацию, причём, на импровизацию любопытную, резко отличающуюся от тягомотины, тянувшейся весь первый акт, недостойно творческого работника.
 ШИЛОВ: Геннадий Степанович, по-моему, вы хватили через край. После подобных обвинений в не столь уж далёкие времена на человеке можно было ставить крест.
БРОСАЛИН: Какой смысл нам вспоминать о временах, которым не суждено больше повториться. Я думаю, что если всё так серьезно, как здесь об этом говорится, было бы невредно послушать самого Морозова. Андрей Ефимович, побеседуйте с ним завтра, а потом, к двум часам направьте ко мне. Хотя мне в целом спектакль понравился. И в игре Морозова был будоражащий нерв. Вопрос, что он будоражит? С этим надо разобраться. Он же ещё совсем молодой парень, комсомолец. Его надо воспитывать. Партийная и комсомольская организации театра среди прочих творческих коллективов у нас на хорошем счету. Вот и займитесь вновь прибывшим товарищем. Объясните ему, что подобные эксперименты хороши где-нибудь там, в столице. Думаю, меня правильно поймут. Всего записывать тоже не надо. В провинции особенно полезно сo сцены пропагандировать единство целей, честность, идейность, убеждённость советской молодёжи. Тем более, в спектакле о любви. Как хорошо заканчивается первый акт. Героиня поступает не в какой-нибудь там пединститут, а едет на БАМ. А к юноше, зарывающему свой талант в землю ради сомнительной работы в кафе, у нас, как заметил Геннадий Степанович, должно быть самое отрицательное отношение. Его нужно развенчать, а  не давать возможность заниматься разлагающим самокопанием на глазах у молодёжи, для которой поставлен этот нужный спектакль.
— А дальше?— спросил Вадим.
— Дальше пошли перепевы того, что сказал Бросалин, и я выдернула копирку. Карелин больше не проронил ни слова. Котельник предложил срочно вводить Колю, но начальник управления настоял, чтобы после соответствующих репетиций играл ты. Да, Анатолий Сергеевич сказал, что будет присутствовать на ваших репетициях. Ему твоя трактовка нравится.
— Всё?
— Нет, потом речь шла о новых ставках. Точнее, о прибавках к зарплате. Тут  много неясно¬го. Котельник остался в высшей категории.
— Что это значит?
— Теперь вместо ста пятидесяти будет получать сто восемьдесят. А вот Карелину к его ста пятидесяти прибавили двадцатку. И он автоматически вылетел в первую категорию. Как выпускнице престижного вуза, мне, почему-то, дали сразу сто двадцать, а по правилам должны были дать сто десять.
— Радоваться надо,— повеселел Вадим.
— Я радуюсь. А вот тебе... тебе с девяноста пяти утвердили сто десять, хотя Филин требовал сто тридцать и перевода в первую категорию. Ты уж прости меня за такую новость.
— Уже простил, — Вадим закусил губу.— Но почему ты ничего не записала о шишках, которые сыпались на тебя?
— На меня не упало ни одной шишки. Удивлён? Я сама поражена до предела. Котельник, между прочим, обмолвился, что в ситуации, которую ты умышленно создал, я не растерялась и вела себя в русле его режиссёрского замысла. Бред. Больше обо мне и не вспоминали, сколько я ни тянула руку, слова мне так и не дали,— она опять заплакала.— Ненавижу их всех...
Вадим ласково притянул её к себе.
—Побереги свои слёзы. Жизнь на театре длинная и очень разная.

Продолжение следует