Ten Black Roses. Fucker heaven

Полиция старалась держать в секрете тот факт, что мы были пойманы, но пресса всё же подняла шумиху. Несмотря на попытки полиции скрыть меня от них, я видел газеты с нашими с Исмаэлем лицами на первой полосе. Всю нашу историю они преподносили, как трагедию: пропавшие братья теперь найдены в самом сердце Санкт-Петербурга. Мы были жертвами.

Два дня я пребывал в заключении, в участке ко мне относились дружелюбно, но осмотрительность витала в воздухе. Через два дня я потребовал встречи со своим братом. Отказываясь отвечать на вопросы офицеров, я безмолвно прокручивал в голове начинавший сформировываться план. Я безумно хотел увидеть его. Я был в ужасе от того, что с Исмаэлем могло что-то случиться, испуган, что ему причиняли боль. Его лицо постоянно было перед моими глазами: испуганное, на щеках дорожки слёз и раскрасневшиеся глаза.

Затем была ненависть.

Острая, мощная, воняющая, как глубокая рана, оставленная гнить. Никогда в жизни не чувствовал столь ослепляющей ненависти, даже к отцу. Мы с Исмаэлем были на пике счастья, и полиция разлучила нас, отрывая его от меня, как ноготь от пальца. Оставляя меня истекать кровью, без способа остановить кровотечение. Я презирал полицейских ненавистью такой огромной силы, что она разрушала мою душу.

Теперь Исмаэль снова в моих руках. Я зарылся лицом в его волосы, сдерживая дикий крик облегчения, который стремился вырваться наружу. Я вновь вдыхал мучительно знакомый аромат бабочек и солнечного света.

Тогда я подумал о матери, погибшей в автокатастрофе, когда ему было два года. Автомобиль был найден в озере, после того, как она загнала машину в спокойную воду, но тело её так и не нашли. Самоубийство – причина смерти, в которую я никогда не верил. Она не была человеком, способным покончить жизнь самоубийством.

- Нам надо поговорить, Исми, - настойчиво сказал я, усаживая нас на кушетку. – Это непросто.

- Я так рад, что ты здесь, - неистово прошептал он, прижимаясь губами к моей щеке. Его губы дарили мне ту ласку, в которой я нуждался эти два дня.

Я отодвинулся, чтобы посмотреть на него.

– Тебя не кормили, да, Исмаэль? – серьёзно потребовал я ответа. Его кожа была чрезвычайно бледной, как мел, и он был намного худее, чем я помнил. Это причиняло мне боль – видеть его белого, как бумага и хрупкого от нехватки пищи.

- Я был так встревожен, - мягко ответил он извиняющимся тоном.

- С этого момента ты будешь беречь себя. Независимо от происходящего. Не хочу, чтобы из-за меня ты голодал, - я провёл кончиками пальцев по скуле, заправив локон его тёмных волос за ухо. – Теперь о нашей истории, - начал я, не отпуская его. – Я раздумывал над тем, чтобы сказать им правду, но что если они обвинят меня в непреднамеренном убийстве, и я должен буду отсидеть срок? Есть шанс, что они отпустят нас, списав на самооборону, но мала вероятность. Поэтому будем придерживаться того, что мы сбежали раньше.

- Они обсуждают нас.

Я прислонился ухом к двери, смотря Исмаэлю в лицо, в его глаза в дюйме от моих. Тонкая дверь никак не могла помешать проникновению звука, и я слышал их, будто они были в этой комнате.

- Ради всего святого, они же дети, - сказала женщина раздражённо. – Если вы продолжите обращаться с мальчиком, как с животным, он будет злиться на вас. Они прошли через травмирующий этап их короткой жизни.

- Мы должны допросить их, мэм, - ответил мужчина-офицер. – Расследование на первом месте. Всё ещё висит нераскрытое убийство, если вы не помните.

- Хотя бы позвольте им остаться здесь на неделю. Дайте им возможность отдышаться, прежде чем вы подвергните их допросу. Подумайте об эмоциональном стрессе, который они пережили.

- Нет недели. К тому же не я принимаю решения. Я лишь простой исполнитель.

- В любом случае эти дети нуждаются в отдыхе. Это лишь вопрос времени, перед тем как они окажутся под давлением.

Исми едва коснулся моей щеки, обращая на себя внимание. – Женщина – социальный работник. Она навещала меня не меньше трёх раз в день, пока тебя не было.

Я услышал шаги и быстро одёрнул Исмаэля, направляясь к кушетке, перед тем как открылась дверь. Опускаясь на мягкий материал, я усадил его рядом с собой. Затем женщина вошла в комнату. Она была молода, где-то двадцать пять лет, и симпатичной: светлые локоны и васильковые глаза. Она добро улыбнулась, держа в руках папку.

- Ба! Вы вдвоём – такая милая картинка, - сказала она, показывая свои отбеленные зубы.

- Вы тоже, - сказал я, нарочито рассматривая её тело. Я смотрел, пока румянец не расцвёл на её щеках, и уголки губ смущённо вздрогнули. – Слишком симпатичны, чтобы быть социальным работником, - продолжил я.

Исми посмотрел на меня, обида затянула его глаза. Но я не мог объяснить, что это для нашей общей пользы и никак не связано с женщиной, стоявшей рядом. Она должна быть на нашей стороне, чтобы убедить полицию позволить мне остаться в этом детдоме хотя бы на одну ночь.

- Напротив, я наслаждаюсь своей работой. Кстати, я - Иоланда, - она протянула мне руку для рукопожатия. Медленно я взял её и притянул её к своим губам, целуя костяшки, прежде чем прижать свои губы к ладони. Когда я поднял глаза, её симпатичное лицо оказалось алым. Я чувствовал, как руки Исми сжались в кулаки, и я не мог не ухмыльнуться. Ревность всегда была тем, что я считал привлекательным в своём брате.

- Знаю, у вас обоих была тяжёлая неделя, сначала убийство вашего отца и теперь нахождение здесь, - начала она, пододвигая стул к кушетке, на которой сидели мы с Исми. Она присела, скрестив ноги, её светлое платье открыло прекрасный вид на загорелую кожу. – Думаю, лучше сразу перейти к делу. Что случилось в ночь убийства вашего отца? – она сделала паузу, тяжело смотря на нас, её взгляд внезапно стал холодным.

Когда мы не ответили, она продолжила.

- Понимаете, полиция делает всё, что может, чтобы схватить убийцу вашего отца, но вы оба - единственные свидетели. По крайней мере, они считают вас свидетелями, так как вы жили с ним в одном доме. У них есть двое возможных подозреваемых, но ваши показания будут решающим фактором.

Я сжал губы, сопротивляясь желанию провести пальцами по коже Исмаэля, чтобы успокоиться. Эта женщина была бы недовольна, если бы увидела это. Каждый нерв моего тела вопил, требуя, чтобы я схватил Исми и бежал... куда-нибудь, куда угодно.

- Вы понимаете, что ваше молчание может быть неправильно расценено, не так ли? – спросила она напряжённым голосом. – Как правило, дети хотят, чтобы убийца их отца был найден. Странно, что вы оба молчите...

Дверь снова открылась, и вошёл офицер, который привёз меня сюда. – Госпожа Чалова, мне надо поговорить с вами, - она бросила на нас испепеляющий взгляд, прежде чем закрыть за собой дверь.

- Мы должны уехать, - отчаянно шептал я Исмаэлю. – Она знает или хотя бы подозревает. Если мы останемся, они найдут способ, чтобы разделить нас. Единственный выход – бежать.

Его глаза были широко распахнуты и обеспокоены. – Но на окнах решётки и эта дверь – единственный выход! – шипел он.

- Мы уедем сегодня. Так или иначе, мы уедем.

Меня раздражала вся безнадёжность нашей ситуации: мне не нравилось чувствовать, что нет никакого способа спастись. Гнев разрывал меня изнутри, я сжал зубы, сжал руки в кулаки. Я зарычал и впечатал кулак в стену, создавая тёмное круглое отверстие. Я смотрел со свирепым удовлетворением на зияющую темноту, которая очень походила на наше теперешнее существование, лишённое счастья и мира.

- Разве это не замечательно? – воскликнула Иоланда, когда ворвалась обратно в комнату. – Вы оба остаетесь здесь на три дня! – она заметила дыру в стене, в её глазах мелькнуло неодобрение. К моему удивлению, офицер оставил меня в групповом доме с Чаловой и Исми. Я должен был спать в комнате с темноволосым мальчиком по имени Эрик, у которого было обсессивно-компульсивное расстройство. Другие дети смотрели на нас с Исмаэлем с отвращением, некоторые - с подозрением.

Сказать, что я потратил большую часть того дня, планируя наш побег, значит ничего не сказать. Я думал только об этом. Мои глаза постоянно блуждали по незарешёченным окнам и дверям без замков. Иоланда, наконец, оставила нас в покое, чтобы «пообщаться» с другими несчастными обитателями этой дьявольской дыры.

На обеде, когда приблизительно две дюжины сирот собрались в большой столовой, мы с Исми сидели в одиночестве в конце длинного стола. Я мог чувствовать их взгляды, будто змея скользит по моей спине. Я сжал зубы, сдерживая желание потребовать ответа: какого чёрта они пялятся! Исмаэль жадно поглощал перловку, делая паузы, чтобы вдохнуть перед очередной ложкой. Я был рад, что он снова ел – я не хотел ощущать его кости, зная, что это он из-за меня морил себя голодом.

- Эй, придурки, - произнёс самодовольный мужской голос позади нас.

Я проигнорировал его, кем бы он ни был, я поднимаю ложку с брокколи, жалея, что у моих вкусовых рецепторов не хватило любезности отключиться, чтобы не ощущать этого дерьмового вкуса.

Что-то твёрдое ударилось о мой затылок, и я подавился едой.

- Я сказал «эй», придурки.

Я уронил вилку на тарелку, готовясь встать. Исмаэль смотрел на меня с другой стороны стола, его взгляд был устремлён на того, кто стоял за мной. – Валер, не надо, - предупредил он. – У нас достаточно проблем.

- Правильно, послушай уёбка, иди на попятный, - подсказывал голос сзади.

Губы сжались в тонкую линию, я встал и повернулся, чтобы рассмотреть того, кто только что оскорбил Исмаэля. Он был ниже меня, с торчащими светлыми волосами и светло-голубыми глазами. Его руки были скрещены на груди, когда он смотрел на меня, казалось, его не пугала разница в размерах. Все вокруг наблюдали за происходящим с любопытством, надеясь на драку.

- Ты - кретин, который заколол своего отца, не так ли? – спросил белокурый парень.

- Перестань, Егор, - сказала девчонка с гладкими каштановыми волосами.

- Заткнись, сучка, - выплюнул он.

- Отвяжись, блондинчик, - пробормотал я, отталкивая его, уже надоела его игра. – Иди поиграйся со своим членом.

- Смелые слова для парня, который трахает собственного брата, - глумился Егор.

Без промедлений, я ударил его в живот, слушая, как он задыхается, сгибаясь. Мстительное удовлетворение стекало с меня как тягучий мёд, отвратительная сладость. – Никогда больше не говори так о моём брате, - сказал я негромко, мой голос был безжизненным, как пузырьки в кровеносном сосуде.

- Валера, - шипел Исми, его руки сжались на моих плечах. – Хватит.

Будто пелена спала с моих глаз, я дважды моргнул, понимая, что Егор оступился. Кровь стекала по нижней губе и подбородку. Я выбил кислород из его лёгких? Я уставился на свои руки, смотря на рубинового цвета жидкость, размазанную на костяшках. Медленно я поднял широко раскрытые глаза, чтобы наткнуться на выжидающий взгляд несчастный сирот.

- Что здесь происходит? – потребовал резкий женский голос. Я обернулся и увидел мадам Боткину, хозяйку детдома, шагающую ко мне, будучи убийственно сердитой. Оставляя на моей щеке жгучую пощёчину, она подняла Егора на ноги, не обращая внимания на его повреждения.

- Ничего, - пробормотал я, поворачиваясь к Исмаэлю. Я видел в его синих глазах, что он думал, я совершил роковую ошибку. Что если они разделят нас, потому что я поступил так импульсивно?

- Ничего? – мадам Боткина толкнула Егора на стул и схватила меня за волосы. Я сжал зубы, сердито смотря в её пронзительные глаза. - Я не собираюсь потворствовать насилию, - твёрдо сказала она, болезненно сжимая свои пальцы. – Ты думаешь, что лишь из-за того, что произошло с тобой, ты можешь делать что захочешь? Думаю, нет.

Резко она развернулась и двинулась прочь из столовой, таща меня за собой за волосы. Боль, сильная и не проходящая, пронзила мои нервные окончания, начинающиеся в волосах. – Нет, не причиняйте ему боль! - вопил Исми, мчась ко мне, чтобы остановить мадам Боткину. – Пожалуйста, не надо.

Мадам Боткина кинула на него короткий оценивающий взгляд. – Он получит то, что заслужил. Я не допущу здесь насилия, и любой, кто настолько глуп, чтобы проявлять агрессию, будет наказан.

Исмаэль отчаянно посмотрел мне в глаза, и я взглядом заставил его не говорить того, что он, возможно, хотел сказать. Мадам Боткина не сможет причинить мне душевную боль, ничто не заставит меня раскаяться. Этот мудак оскорбил Исмаэля – он заслужил то, что получил.

Мадам Боткина втолкнула меня в «мою» комнату и закрыла снаружи дверь. Я оставался там в течение четырёх часов, всё это время моя ярость и негодование кипели во мне, заполняя всё моё тело.

Мы должны бежать сегодня вечером, прежде чем у полиции появится шанс допросить нас, прежде чем кто-либо накинется на Исмаэля вновь. Мы должны покинуть это место, я должен добиться этого, даже если это будет стоить мне очень дорого.

Во время обеда, перед тем как Егор делал из себя звезду, я заметил, что на дверях, ведущих на улицу, были лишь замки, которые можно открыть только снаружи. Значит, единственный возможный способ бежать – через окно. Что насчёт подвала? Конечно, там были окна, хотя и маленькие, и, может, мадам Боткина забыла их зарешётить.

Этот план был только теорией и в нём было много пробелов, которые могли привести нас в тупик или к ещё большему наказанию, но это был единственный шанс к спасению, который мы имели на тот момент.

Мир за моим окном был тёмным, разбавленным искусственным светом, когда мадам Боткина выпустила меня из комнаты. Её тёмные волосы были заправлены в пучок, который немного свисал влево, помада размазана по губам, будто она только что страстно целовалась. И помада явно была не её.

Она увидела мой критический взгляд и быстро вытерла розовую помаду. – Ещё раз выкинешь нечто подобное, наказание будет хуже, понял?

Я кивнул, задумываясь о её ориентации. Быстро она пошла прочь, информируя, что свет будет выключен в час, и после этого она проверит каждую комнату.

Спускаясь вниз, я заметил Исмаэля, в одиночестве сидящего в гостиной, уставившись невидящим взглядом в телевизор. Его волосы были спутаны, и синяк расплывался на его шее. Быстро я подошёл к нему, стараясь пригладить волосы.

- Что произошло, Исмаэль? – спросил я.

Он медленно посмотрел на меня. – Девочка сказала, что ты греховный, безобразный, и что мы отправимся в ад за нашу близость. Я дал ей пощёчину, и завязалась драка, - страх был в его ярко синих глазах. – Мы попадём в ад? Мы совершили грех?

Я сел на диван возле него, усаживая его к себе на колени. – Нет, братишка, мы не попадём в ад. Не позволяй глупым девчонкам сеять ложь в своём разуме; не пускай их внутрь. Они ничего не знают, - обняв руками его талию, я плотно прижал Исми к груди. Я провёл кончиком языка по нежной коже под его подбородком, пробуя соль его кожи.

- Но, Валера, - продолжил он, - ты мой брат.

- Да всё равно, будь я мадам Боткиной во плоти. То, что мы делаем не неправильно. Так что не позволяй другим говорить обратное, - мой взгляд упал на его спутанные волосы. – Сегодняшний вечер может быть единственным, когда у нас будет шампунь под рукой, поэтому предлагаю тебе искупаться, прежде чем выключат свет. В два часа ночи жди меня на кухне на нижнем этаже, хорошо? Поскольку у нас нет вещей, это может быть нам на руку, - я поднял его со своих колен и поставил на ноги.

- Тогда в два, - сказал он, смотря на меня сверху.

- Да, в два часа ночи на кухне. Мы возьмём немного еды и уйдём. Теперь поспеши принять душ.

Остаток ночи проходил мучительно медленно. Я принял душ и захватил один из рюкзаков Эрика, запихнув его по кровать, я воспользуюсь им этим вечером. Надеюсь, он не заметит его пропажу. Я намеревался взять рюкзак, когда мы с Исмаэлем убежим сегодня ночью.

Большой дом был тих и темен, когда я осторожно открыл дверь спальни, обернулся на Эрика, чтобы убедиться, что он всё ещё спит. Он, свернувшись, лежал на своей кровати, сладко обхватив руками подушку. Ухмыльнувшись, я проскользнул в коридор, пустой рюкзак Эрика был за моей спиной. Мы с Исми на мели, наше конфискованное имущество ещё не возвращено. Мы должны достать где-то денег и как можно скорее.

Ковёр в коридоре приглушил мои шаги, делая меня незаметным. Интересно, был ли Исмаэль уже на кухне, ожидая нашего побега. Надеюсь.

Глухой стук в конце коридора заставил меня остановиться на полушаге, вслушиваясь в тишину. Тогда я услышал причмокивание губ, будто кто-то прервал страстный поцелуй. Медленно я двигался к концу коридора, где находилась лестница, ведущая на первый этаж. На сей раз прозвучал более тихий стук, приглушённый стон вторил ему. Когда я заглянул за угол на звук, я увидел двоих, сплетённых в страстном объятии. Предметы одежды лежали на полу, яркие полоски красного на унылом деревянном полу. Я нахмурился в замешательстве, было слишком много волос. Женские волосы: длинные и гладкие. Затем, один человек отступил и начал двигать губами по шее другого, и я увидел причину своего смущения.

На мадам Боткиной были только прозрачные розовые трусики, когда она посасывала девчачье горло. Я узнал девушку по имени Оля, её рыжие волосы спутаны, рот открыт в экстазе. Дрожь отвращения прошла по моему позвоночнику, и я быстро отвернулся, выжидая, когда они зашумят, чтобы быстро прошмыгнуть вниз по лестнице. Я запретил себе думать о том, является ли то, что они делают, законным. Оля ещё несовершеннолетняя, ей шестнадцать, и мадам Боткина была хозяйкой этого приюта, любезно названного групповым домом. Они даже не заботились о том, что могут быть застуканными, хотя они были в пределах досягаемости спальни мадам.

На кухне царила тишина и темень, но я видел фигуру, присевшую в углу.

- Исми? – прошептал я как можно тише.

- Валер? – он подбежал ко мне и крепко обнял за талию. – Как мы собираемся выйти?

- Через подвал. Надеюсь, что они не зарешётили те окна. Но сначала мы должны заполнить его, - я показал ему рюкзак Эрика и подошёл к шкафам, бросая нескоропортящиеся продукты в сумку. Крекеры, арахисовое масло, бутылки с водой, запакованный тунец. Всё, что не должно было испортиться через несколько часов, было помещено в чёрный рюкзак; я не задумывался, понравится ли нам то, что я беру.

Наше время истекало. Если кто-то войдёт на кухню для полуночного перекуса, то нас скрутят. Когда я закончил, и ничего уже не помещалось в сумку, я взял Исмаэля за руку и вывел его из кухни.

- Где подвал? – спросил я, настороженно продвигаясь по лестнице, надеясь, что мадам с Олей уже не в коридоре.

- Сюда, - сказал он, быстро таща меня через гостиную к двери, которую я никогда не видел открытой. – Здесь сушилка со стиральной машиной, - дверь беззвучно открылась, за что я был благодарен, но старые ступени, ведущие в подвал, скрипели. Я съёжился, ожидая сирену и крики в любой момент. – Смотри, - прошептал Исми в темноте, когда мы стояли на холодном бетонном полу подвала. Он указал на единственное окно, через которое я мог увидеть яркий далёкий свет ночной жизни Санкт-Петербурга.

Окно было высоко, близко к потолку, и единственный путь дотянуться до него – встать на стиральную машину, которая стояла под ним. Я забрался на холодную белую пластмассу и сосредоточился на окне.

- Слава Богу, - пробормотал я, легко открывая его. Я пристально смотрел на маленькое отверстие открытого окна. Достаточно ли его, чтобы мы пролезли через него? – Поднимайся, Исми, - прошептал я, - ты идёшь первым, - когда он оказался возле меня на стиральной машине, я перекинул сумку за окно. – Тебе придётся сильно пригнуться - отверстие очень маленькое.

Исмаэль проскользнул в окно без каких-либо затруднений и спустился на землю снаружи. – Давай, - шипел он, оглядываясь вокруг, не смотрит ли на нас кто-то из окон. После нескольких минут стараний вылезти, я сполз на жёсткую траву, тяжело дыша, прежде чем повернуться и тихо закрыть окно. Затем я посмотрел в глаза Исми, он торжествующе ухмылялся.

- Мы сделали это, Валерка, - шептал он. – Мы выбрались.

- МЫ ещё не в безопасности, Исмаэль, - пробормотал я, закидывая рюкзак за спину и оглядываясь. – Как только у нас будет машина, я расслаблюсь.

- И где мы возьмём её?

Медленно я осмотрел своего младшего брата: его гибкое тело и гладкую кожу, большие глаза и тёмные волосы. Он был искушением для любого. – Что ты скажешь на предложение быть приманкой?

- Прости?

- Ты будешь останавливать машины, стоя один на обочине, и когда автомобиль притормозит, мы вытолкнем водителя и заберём тачку, - я закинул чёлку ему за лоб и приподнял его лицо. Он принял душ этой ночью, как я посоветовал, и приятный аромат шёл от его тела. Наклонившись, я провёл губами по его лбу, улыбаясь. Я повёл его к деревьям за групповым домом, моя неловкость исчезла, когда мы оказались вне поля видимости.

- Что ты делаешь? – потребовал он.

- Раздевайся, - приказал я. – На тебе есть что-то помимо этой трикотажной рубашки и джинсов?

- Только майка.

- Прекрасно, разденься до трусов, затем надень эту маку, - я порылся в сумке, которую он принёс, доставая из него голубой материал.

- Что? – завопил он. – Я не собираюсь ходить здесь в твоих трусах и майке.

Я обнял его лицо ладонями. – Знаю, что ты не хочешь, Исми, но ты должен. Это повысит вероятность того, что человек остановится и предложит тебя подбросить, одного, и в машине, которую мы возьмём, не должно быть более одного парня, - я пристально смотрел на него, закипая от мысли, что придётся делить его с кем-то, даже если этот кто-то не будет его трогать. – Мне претит даже мысль об этом, Исмаэль. Но ты должен сделать это. Никто не сможет противиться тебе, если ты так оденешься. Тебе будет холодно некоторое время, но как только какой-нибудь кретин решит тебя подбросить, ты сможешь снова одеться.

Неохотно он снял свои джинсы и толстовку, протягивая их мне. Его кроссовки, правда, не подходили к его новому откровенному виду, но я полагал, что все будут смотреть на его замечательную задницу и упругий открытый глазу пах.

- Что думаешь? – повернулся он ко мне с надеждой.

- Чертовски хорош, - сказал я негромко, мой взгляд блуждал по его телу. – Любой, кто откажется от тебя - точно недоумок, - я обнял его одной рукой за талию, и мы пошли по направлению к шоссе. Получить автомобиль – наша главная цель. Тогда мы смогли бы добраться куда захотим – Москва, Волгоград, Сочи, да куда угодно. До тех пор, пока полиция не прекратит преследовать нас.

Когда мы оказались на шоссе, я остался в тени деревьев, идя параллельно Исми. Он шёл по краю шоссе, его ноги побелели под бледным светом полной луны. Его волосы поднялись от ветра, и он задрожал, его синие глаза обратились ко мне, ища утешения. Я задумался, кто будет рогатым самаритянином, предложившим помощь полуголому ребёнку, идущему по шоссе.

Показались фары, сияющие на скудно одетом теле Исмаэля, и я уже перестал думать. Чёрный Порше замедлился, опуская стекло. Я подполз к задней части автомобиля, удостоверяясь, что водитель не видел меня. Я услышал его первые слова.

- Что такой красивый мальчик, как ты делает на шоссе? – его голос был полон самодовольства. Я мог слышать похотливость в его голосе. О Боже, ему было около семидесяти. Отвращение заполнило меня, гнев вспыхнул в венах.

Исмаэль медлил, и я понял, что мы не придумали объяснение тому, почему он так выглядит. – Мне так жаль, что побеспокоил вас, сэр, - застенчиво произнёс он, скрывая своё отвращение. – Думаете, сможете мне помочь? Я направляюсь на Запад.

- Конечно же. Джентльмен всегда помогает юным мальчикам. Садись, - моя ярость пульсировала всё сильнее, и Исми открыл дверь, залезая на переднее сидение Порше. Я быстро оказался на заднем сидении, закрывая вторую дверь, он сделал всё так, что у мужчины не возникло никаких подозрений. Его глаза задержались на длинных ногах моего брата, скользя к груди под закрытой майкой.

Затем он подмигнул братику. – Могу ли я где-нибудь трахнуть тебя, малыш? – я быстро расшнуровал свою обувь, переполненный до краёв своим гневом. Я намотал концы шнурка на кулаки. – Да, убери свой похотливый взгляд от моего брата, - прорычал я, стягивая шнурок на его горле. Он задыхался, хватаясь за верёвку ногтями, но я упёрся ногами в спинку сидения, стиснув зубы.

Исмаэль задыхался на месте пассажира. – Не убивай его! - шипел он.

- Не буду, - рыкнул я, отдёргивая шнурок, когда мужчина корчился на своём месте. – Я просто жду, пока... - затем мерзкий тип резко сник на водительском кресле, - пока он упадёт в обморок, - закончил я. Быстро я проверил его пульс. Он был слабым, но всё же различимым. Вытолкнув его из автомобиля, я покатил его по траве к деревьям в сторону от шоссе, я прошёлся по его карманам, вытаскивая бумажник. Тогда я помчался обратно к водительскому месту, забираясь в автомобиль.

- Он умрёт! – кричал братец напугано.

- Исми, всё будет отлично, - ответил я спокойно. – В конечном счёте, его кто-нибудь найдёт, да и к тому же, он лишь в обморок упал, - вернувшись на трассу, я увеличил скорость до восьмидесяти, мчась прочь от того кошмара, в который превратились наши жизни. Смотря в зеркало заднего вида, я тихо надеялся, что он, блять, умер. Ему было почти семьдесят, и он смотрел на моего тринадцатилетнего брата с желанием, похотью. Видения, заполнившие мой разум, обжигали меня, как соль на открытой ране. Я увеличил скорость, сжав зубы, бросая бумажник мужчины на его колени, говоря ему проверить его.

- Я больше никогда не хочу видеть Санкт-Петербург, - выплюнул он, глядя в окно.

Удивлённый я повернулся, чтобы посмотреть на него. Я никогда не слышал, чтобы мой брат говорил с таким презрением и отвращением. Случившееся после смерти отца изменило нас обоих, заставило нас осознать истинное значение голода и страха. Я боялся, что, несмотря на то, что я сделал для того, чтобы сохранить чистую душу Исмаэля, наша жизнь изменит её, делая более жестокой.

Невинность его души была потеряна.

Лишь прекрати дышать! Ты это слышишь?
Земля не для тебя, но ты ещё дышишь...
Людей слишком мало, твердят все одно:
"Ты страшен, ты монстр, не он, а ОНО!"

И громом глухим отдаётся в ушах
Стук их сердец, что вечно спешат.
И сердца уж нет - стекло лишь и лёд,
И лёд этот, верно, скоро умрёт,

Растает в грудине, затопит нутро,
А ты всё смеёшься и смотришь хитро...
Лишь прекрати дышать! Ты это слышишь?
Тебя я душу, но всё же ты дышишь...