Это трубка

***

Не намереваясь свести с ума любителей изящных искусств своими медитациями над фразой «Это не трубка» (фр. Ceci n’est pas une pipe), выдернутой из рамок картины бельгийского художника Рене Магритта под названием «Вероломство образов», фразой, которую он собственноручно вывел под изображением курительной трубки, позвольте привести ряд доказательств в защиту положения, что это все-таки трубка, и не просто одна из, не только курительная, а целое множество трубок, следующих одна за другой в силу их некоторого рода таинственной обусловленности. Это не трубка, утверждает мэтр. Но спросите у трубочиста, проведите опрос среди трубопроводчиков, вызовите дух заядлого курильщика, трубковеда и трубковладельца Иосифа Сталина, поинтересуйтесь у Василия Ливанова, единственного и неповторимого Шерлока Холмса, – задайте им вопрос, трубка ли это? Да, трубка, ответят они, ничтоже сумняшеся. Что они, трубок разве не видели. Но курительной мы ее назовем в самую последнюю очередь. Потому что в начале было слово, и слово было из трубки, и слово было «трубка», а трубка была телефонной. Трубка, как собака на поводке, длинным шнуром соединялась с дисковым телефоном образца восьмидесятых годов XX века. Телефонный аппарат звонил неистово, дребезжа всеми своими стальными внутренностями. Не поднять трубку – означало бы чуть не конец света. Ведь звонила, наверное, Она. Возможно, звонила она из таксофона. В связи с чем лично мне на ум приходят начальные строки стихотворения Андрея Вознесенского «Первый лед»: «Мерзнет девочка в автомате, // Прячет в зябкое пальтецо // Всё в слезах и губной помаде // Перемазанное лицо». Я поднял трубку, чем моментально пресек душивший меня трезвон, и произнес «Алло». Услышав на другой стороне провода Её голос, я стал тонуть в звуковых волнах этого голоса. А так как я ни на утёс не был похож, ни на волнорез, мне срочно понадобилась самая настоящая трубка для плавания под водой, чтобы не захлебнуться в нахлынувших вдруг звуках горя, печали, тоски и разочарования – всех сразу. Я не помню, что она сказала или спросила, помню только, что ответ мой можно было бы выразить строками из – и вот опять стихи! – стихотворения Александра Кушнера: «Я в трубку телефонную кричу, // Чтоб слышала меня и поняла: // — Я, знаешь ли, еще раз не хочу //  Жить, хватит мне той жизни, что была». И вот я под водой, с зажатой во рту трубкой, не дающей мне захлебнуться, плыву среди что-то гласящих гласных и сопутствующих им согласных, исторгнутых в морозный воздух из ее размазанного помадой рта, плыву в водной стихии речи, гребя руками, как рунами, отталкиваясь от упругой плотоядной воды ногами-ластами, боясь высунуть нос из воды из-за опасения обнаружить себя в другом измерении или просто-напросто оказаться склеванным какой-нибудь фантастической птицей не от мира сего. Потому что я уже сомневаюсь даже в своем человеческом происхождении.  Возможно, не успей я в ходе разговора с моей как бы Офелией, а может быть, Анной Ливией, набрать в легкие побольше воздуха и не найди вовремя в кладовке трубку для плавания, я бы уже лежал на самом дне всех сразу рек и речушек, олицетворяющих собой женское извивающееся во всех своих ипостасях начало, текущих речью городов, сел и деревень, речитативом впадающих в водоемы покрупнее и мифологичнее прочих.  Многие аспекты драмы под названием Жизнь не объяснить путем указания на то, что это не Жизнь, как не объяснить устройство электронно-лучевой трубки при неработающем телевизоре и только средствами изобразительного искусства. В конце концов был я выброшен на берег. И вот, как пушкинский Арион, я гимны прежние пою: например, гимн республики Атлантида, республики Лемурия, гимн земли гипербореев Арктида. А ризу, сшитую в местном ателье из заплат разнокачественного тряпья отечественного производства, высушу дома как полагается, потому что на улице холодно и дует с четырех сторон света сразу. Мне нужно выпить и согреться. Согреться, задуматься и выпалить следующее: и все-таки это трубка, скорее слуховая трубка, чем телефонная, воронкообразная такая, ведущая свою родословную от пластинчатожаберных, то есть от ракушек, попросту говоря. Простите, я вас не слышу, не могли бы вы сказать то же, но только громче, вот прямо в этот раструб, извивающийся узким концом своим из моего ушного отверстия, – попросил меня маэстро Бетховен. Говорю, трубка слуховая ведет свою родословную то ли от раковины моллюсков, то ли от рогов животных, то ли еще от чего. А, кивает, юбка сухая. Я уже молчу про специальным образом устроенный акустический трон для оглохшего короля Португалии Жуана VI.  Этот роскошный предмет интерьера и, без сомнения, шедевр сурдологии точно не курительная трубка, так как он был украшен резными фигурками в виде рыкающих львов, пастью своей собирающих исходящие от секретарей, канцлеров, казначеев и прочей придворной шелупони звуковые волны и передающих их посредством хитросплетенной системы труб и трубочек, расположенных там и сям, в ухо реципиента. У Людвига ван Бетховена трубка была поскромнее, но зато и полегче, можно было носить с собой, как портсигар какой-нибудь. Ну вот мы уже на пути к нашей изначальной трубке, которую, как ни крути, нельзя назвать чем-то, кроме как трубкой, не взирая на то, можно ли ее набить табаком или нет. Солнце, луну и звезды, знаете ли, тоже не получается потрогать рукой. Но мы каждое мгновение ощущаем на себе их влияние. Они у нас буквально в крови. Так обстоит дело и с трубкой. Эмоции, вызванные курительной трубкой в сочетании с поясняющей надписью «Ceci n’est pas une pipe», больше, чем одинокое изображение трубки. И только в этом смысле это, конечно, не совсем трубка. Ведь для того, чтобы раскурить Трубку Мира, например, не требуется больше враждующим сторонам садится бок о бок и пускать ее по кругу в знак примирения и завершения войн. То есть в рассматриваемой трубке сокрыты неслыханные возможности и варианты всего на свете, из нее, наполненной невидимым табаком североамериканских индейцев, раскуренным воспаленным воображением некурящего зрителя, поднимается ослепительный дым когда-то случившихся с ним историй и истерий. Это трубка. Трубка и немножечко трубконос.

***