Орфей

Орфей уже давно ходил по пыльным серым коридорам многоэтажного здания. Здесь в маленьких кабинетах сидели издатели книг и редакторы журналов. К ним в очереди стояли толпы одарённых, подающих большие надежды, и даже великих писателей. У всех были папки с исключительными работами, которые обязательно надо было напечатать. Каждый писатель рассказывал с вдохновением о своих новых работах. Со всех сторон можно было услышать о неожиданных рифмах, ярких образах, непредсказуемых поворотах сюжета, глубине и новизне работ странствующих по зданию авторов. В коридорах стоял гул. Все говорили о себе. Никто не слушал друг друга. Слушать других было не интересно. Ведь и так понятно, что самый гениальный автор говорит сейчас  здесь сам о себе. Говорящим казалось в этот момент, что  все их слушают, но посторонний наблюдатель видел, что все здесь говорят о себе, и никто не слышит других. Все жили здесь либо ожиданием успеха, либо переживанием славы, когда редактор ставил их произведение на первые полосы, либо отчаянием, когда их произведения не попадали в свежий выпуск. Однако это отчаяние длилось недолго. В здании было много редакций, и авторы сновали от одной редакции к другой как бледные тени заколдованного подземелья. "Новый мир", "Арион", "Нева", "Литературная страна"... От кабинета к кабинету, по коридорам, лестницам, подвалам, чердакам... Писатели много раз видели друг друга, но никто друг друга не знал. Им было не интересно знать про других, а особенно читать произведения других. Иногда они могли сказать из вежливости: "Ваше новое произведение производит глубокое впечатление, там много находок" . Но такой комплимент предполагал ответное выражение восхищения. Им было неважно, что они хвалят. Главное было получить похвалу обратно. Их лица попеременно выражали, то восторг и бурную радость, то гордое самолюбование, особенно когда они задерживались у зеркал в фойе и словно перед большим залом зрителей декламировали свои произведения. Иногда они безутешно рыдали.
Орфей тоже был таким писателем. Он ходил по этому зданию уже много лет. Он не помнил, сколько времени прошло с тех пор, как он вошёл в серое здание и постучался к первому редактору.  Стихи он писал с детства. Точнее не писал. Они сами приплывали к нему как рыбы из огромного Океана. У него был дар звать слова и смыслы, и они приходили, когда нужно на его зов. Он только брал бумагу и записывал, что приходило к нему из какой-то неведомой глубины. Раньше в его стихах журчали ручьи, кричали чайки, шумел лес, распускались цветы. В них появлялись мудрые и добрые люди, гуляла по ромашковому полю любимая девушка. В них он жил, и чувствовал жизнь, любил людей, мечтал. Но с тех пор, как он здесь, что-то чёрное, злое стало подниматься из его сердца и душить его. Его стихи стали похожи на кладбище с крестами, где были стоны, боль, свежевырытые могилы. Да и само это здание с длинными коридорам, тусклым светом, бледными людьми стало напоминать ему склеп или усыпальницу. Иногда ему казалось, что он спит,  что жизнь не может быть такой безрадостной. Когда Орфея напечатали тысячный раз на первой полосе известного журнала, он уже не чувствовал ничего. Хотя по привычке он улыбался, показывая людям радость. Его стихотворение про окоченевший труп в тайге и голодную собаку, обгладывающую кости хозяина, очень понравилось в редакции сильными образами и необычной темой. От этого стихотворения шли мурашки по коже. Оно было ужасно, как жизнь в её разбитом, исковерканном виде. Со временем стихи Орфея становились все ужаснее и ужаснее, но он не мог остановится. Он писал и ходил со своими стихами по этим коридорам. Он знал, что в здании был выход, и иногда он думал уйти домой. У него был дом. Он точно это помнил. И жена, и сын. Иногда в конце коридора в мутном окне он видел голубя бьющегося в стекло, и ему казалось, что он слышит, как его зовут по имени. Иногда он видел странного человека с ужасными гримасами, который следовал рядом. Ему становилось страшно. Леденящий ужас сковывал его сердце. Однажды он спросил:
- Кто ты? И почему я тебя, вижу?
- Я тот, кто всегда ищет славы себе, чьё имя, древнее, чем жизнь на земле, я главный могильщик, я рою холмы для душ, что приходят на зов мой из тьмы.
Ты меня видишь, потому что становишься таким, как я. Все, кто ищут славы себе на земле, приходят ко мне.
- Но почему слава становится так горька, так безрадостна? Почему все так стремятся к ней? А она затягивает как болото, и строит гроб как гробовщик. Я чувствую, что тону, и не могу выбраться.
- Есть два пути: жизни и смерти. Есть Бог и есть те, кто противится Богу, кто хочет сам быть как Бог и принимать поклонение и хвалу.  Только Бог - источник жизни и радости. Кто с Богом, тот обретает бессмертье, и жизни счастливой благие дары. Кто с Богом, тот славу Ему отдаёт, тот знает, что нищ без Него наперёд. Тот Богу свои возвращает таланты, и Богом единым на свете живёт.
Приходится выбирать, либо петь славу Богу, и признавать, что все от Него и сам ты - дрожащая тварь, либо искать славу себе, возвеличивать себя и забыть, что Бог тебе все дал, забыть даже Бога, потому что тому, кто любит славу воздавать себе, приятно верить в то, что Бога нет. И тогда человек остаётся без Бога. Вот и ты теперь без Бога, поэтому видишь меня.
- А почему ты разговариваешь со мной?
- Я со всеми здесь разговариваю. Мне скучно. Очень скучно. На земле нет ничего нового.
И странный человек растворился в полумраке коридоров.
-Орфей Владимирович, нам нужна подборочка ваших стихов для свежего номера!
- Орфей Владимирович, мы тоже ждём ваших новых работ!
- Орфей Владимирович, мы подготовили обложки для вашего собрания сочинений. Зайдите на минутку, выберите, пожалуйста.
Теперь редакторы сами звали Орфея к себе. Его имя и фото  всегда мелькали на первых полосах. Издатели печатали его сборники. В его честь устраивали литературные вечера, где начинающие писатели преклонялись перед Великим метром слова. А впрочем, здесь по очереди прославляли всех. И каждый, кто сюда попадал, мог получить в своё время желанную славу.
Однажды Орфей спросил у идущего рядом с ним старого поэта:
- Вам не кажется, что наша жизнь бессмысленна, если мы живём ради собственной славы?
- Может быть, но зато мы здесь можем почувствовать себя лучшими из лучших.
- И что дальше?
- Кому-то этого достаточно. Странно, что вы задаёте эти вопросы. С вами все в порядке, коллега?
Почему-то Орфею становилось все хуже и хуже. Он чувствовал, как жизнь уходит из него, и он становится похожим на золотую статую, истукана. Он все чаще стал подходить к окнам. К окнам прилетали белые голуби и бились о стекла. Однажды один голубь разбил стекло. Его грудка обогрилась кровью. Но он подлетел к Орфею и сел на ладонь. Голубь был тёплый, живой. Из разбитого окна дул тёплый ветер. Пахло цветущими ромашковыми полями. Орфей прижал птицу  к груди, и её кровь растопила сердце. Он снова слышал знакомый голос. Там внизу у дверей стояла девушка с ромашками в руках. Она звала его. Голубь вспорхнул и полетел, но не в окно, а по коридору, словно указывая путь к выходу, который Орфей давно уже не мог найти сам. Орфей побежал за ним. Редакторы и издатели что-то кричали ему вслед. Но он ничего не слышал. Он понял, что должен бежать за птицей. Голубь прилетел к двери, которая растворилась перед ним, превратившись в живые розы без шипов с огромными лепестками. За дверью было голубое небо, тёплый свет пронизывал воздух. Голубь сел на руки девушки, которая стояла снаружи у двери. Ранки у голубя затянулись, и он вспорхнул и растворился в солнечных лучах. Орфей узнал в девушке свою жену Аню. Она взяла Орфея за руку, и они пошли вместе по дороге, как ходили когда-то давно, когда были женихом и невестой. Дорога, по которой они шли была прозрачной, как слезы, сверкала и светилась необычным светом. "Путь на небо соткан из драгоценных слез" - почему-то прозвучало внутри сердца Орфея. А вдали был храм, и звенели колокола. Люди шли к Божественной Литургии, и времени на земле уже не было.