Вера Имбер. Сороконожки

Вера Имбер
 СОРОКОНОЖКИ

У сороконожки
Народились крошки.
Что за восхищенье,
Радость без конца!

Дети эти — прямо
Вылитая мама:
То же выраженье
Милого лица.

И стоит пригожий
Дом сороконожий,
Сушатся пеленки,
Жарится пирог,

И стоят в порядке
Тридцать три кроватки,
В каждой по ребенку,
В каждой сорок ног.

Папа с ними в дружбе.
Целый день на службе,
А когда вернется
В теплый уголок,—

Все играют в прятки,
Куклы и лошадки,
Весело смеется
Сам сороконог,

Все растет на свете —
Выросли и дети.
Носится орава
С самого утра.

Мать-сороконожка,
Погрустив немножко,
Говорит: «Пора вам
В школу, детвора».

Но ходить по школам
Невозможно голым,
Согласился с этим
Папа,— ну и что ж?

Мама же сказала:
«Сосчитай сначала,
Сколько нашим детям
Надобно калош».

Для такой работы
Папа вынул счеты.
«Тише, дети, тише!
Папа снял сюртук».

Если каждой ножке
Нужно по калошке,
То для всех детишек
Сколько ж это штук?

«Трижды сорок восемь,
Девять переносим,
Это будет двести,
Да один в уме...»

Захирела печка,
Догорела свечка
Папа с мамой вместе
Счет ведут во тьме.

А когда же солнце
Глянуло в оконце,
Захотелось чаю,
Но сказала мать:

«Слишком много ножек
У сороконожек.
Я изнемогаю».
И пошла гулять.

Видит — в луже тихо
Дремлет аистиха,
Рядом — аистенок
На одной ноге.

Мать сказала плача:
«Аистам удача —
Вот какой ребенок
Нужен был бы мне!

Слишком много ножек
У сороконожек.
Ноги — это гадость,
Если много ног.

Аист — он хороший,
Он одной калошей
Мамочке на радость
Обойтись бы мог».
*

Елена Есина:
- Занимательнейшая история!
Дмитрий Писаренко:
- Вера инбер. А у Вас детки есть, Юрий?
Юрий Извеков:
- Сын 30 лет.
Инна Федосеева:
- Вы даже не можете представить как за секунду Ваша ссылка сбила меня с ног! Детство. Учим его с мамой. И с тех пор почему-то ни разу оно не вспоминалось... Вся жизнь в миг пролетела..
Дмитрий Писаренко:
- Ух ты! Инна Федосеева-вот и вернулся к Вам стих!
Инна Федосеева:
- Как-то вдруг наизнанку вывернул... Реву.
Дмитрий Писаренко:
- Это слезы хорошие, Инна, поплачте.! О маме, о нас о всех, о Родине - это хорошие слезы!
Ольга Шамборант:
- А меня в детстве учили таким стишкам: "Ах у Инбер, ах у Инбер дивный лоб - все смотрел бы и смотрел бы на нее б". Она, кажется, была очень нехороша собой...
Юрий Извеков:
- На ранних, да и на поздних снимках она отличалась своеобразной кукольной красотой, издавала собрания сочинений и в Париже и в СССР, занимала высокие посты в СП, писала своеобразную ассоциативно-метафорическую проозу, была двоюродной сестрой Л.Д. Троцкого.
Андрей Соколов:
- Это про нее так Маяковский написал. Где ты, Юра, увидел "кукольную красоту", даже своеобразную?! Страшна была, как смертный грех. Но все же в ней можно всегда было узнать женщину. А вот поэтесса Ольга Форш. Седая, изможденное лицо, раскроенное вертикальными морщинами... Ведет собрание. В зале, среди прочих, дремлет похмельный прозаик Юрий Казаков. Рядом с ним бухается казахский писатель - опоздал. Спрашивает: "А кто это?" "Фадеев" - невозмутимо отвечает Казаков. "Постарел-то как! - сокрушается казах. "Дак ты попей с его!"
Юрий Извеков:
- Про Форш согласен - клон своего отца - генерала Форша, а Инбер на фото, особенно в молодости обладает специфическим одесским шармом - у меня на столе ее первый том 1930-го ничго себе симпатяшечка, может быть Наппельбаум постарался.
Андрей Соколов:
- С Форш я немного обмишулился. Она была прозаиком. Остальное все правда. Нет, Извеков, я тебя решительно не понимаю. Нам, которым дарила свою красоту Ольга (ну, ты знаешь, о ком я), говорить о специфическом одесском шарме Инбер, не пристало.
Юрий Извеков:
- Сойдем ся на том, что дело в Наппельбауме.
Андрей Соколов:
- Да вообще, все зло от них. "Он сам горбат, стихи его горбаты. Кто виноват?! Евреи виноваты!"
Юрий Извеков:
- Наппельбаум - гений русской фотографии. Он Иду и Фриду по своим фотокарточкам выдал замуж.
Андрей Соколов:
- Моисей Соломонович такой. Сталин у него прекрасен, а у Раневской квадратная челюсть дегенератки. Ты прав - гений.