О том о сём... 6

И всё-таки с Пастернаком-Стиркобреевым я, похоже, угадал.
Неужели, никто до меня до этого не «доехал»?!
Притом, что образ Стиркобреева остаётся неоднозначным.
Когда я оговаривался (об имени) в «стихо», то, как бы, намечал запасную линию, не столько зловещую, сколько добродушно ироничную. В любом случае, «Фомин» на фоне витиевато-составного «Стиркобреева» выглядит откровенно простым.
Если сопоставить именно поэтов (Введенского и Пастернака), то А.И. на самом деле всегда стремился к простоте и экономичности. По части формы (рифмовки, языка), избегая излишней метафоричности и тем более вычурности. Не случайно у него так хороши детские стихи.
Иное дело содержание…
Пастернак развернулся к простоте, уже будучи знаменитым поэтом. На каком-то кризисе-изломе. Подобно Георгию Иванову или моему таллинцу Владу Пенькову.
Не исключаю, что и эту разницу обыгрывал сам Введенский. Опять-таки, если моя версия о «дуэли поэтов» в КВБ имеет право на существование.
А давайте-ка «поиграем» с их (В – П) настоящими фамилиями. В развлечение.
Но прежде – об одной несуразности. На свою изобретательность я не желаюсь, однако не гнушаюсь порыскать и в дебрях интернета. Зачем-то (только что) решил заглянуть на страничку сайта «Хронос». Подборка «Александр Иванович Ввведенский». Российский философ, поэт, член объединения ОБЭРИУ, проповедовавший поэтический примитивизм и абсурдизм… Это – по первой выдержке (Гурьева Т.Н. Новый литературный словарь, 2009). А фотография-то (вверху) – не нашего «чинаря»!
Сам-то я помню о существовании другого АИВ. Известного философа-неокантианца. Но поскольку обличье его подзабыл, пришлось проверить. Для сличения.
Так и есть! Он. «Хронисты» к текстам о нашем гении наклеили личину вполне достойного человека с пышными усами аля Handlebar.  Промахнулись. Не думаю, что в этом виновата не известная мне Татьяна Николаевна.
А ведь и поэт Введенский не был чужд философии классика Иммануила. Интересующимся можно порекомендовать статью А.Скидана «Критика поэтического разума».
Итак, Введенский – Пастернак.
Первый.
Интродукция, пролегомены, Einleitung… Мы – о фамилии. Введение и есть введение. Кого-то куда-то. Или: В – к чему-то. Не больше, но и не меньше. Очень даже подходящее имя для духовного сословия. Дед А.И. к нему и принадлежал.
Конечно, отзывается и Веденьем (даём с Ь, чтобы не путать с ведением). Пребыванием в Веденьи. В глубинном знании, сочетающем Виденье и Веру. Или наоборот?! – Виденье есть единство веры и знания.
При сдвиге ударения в видении и ведении очевидные (профанные) смыслы существенно меняются. Что очень даже к лицу провидцу и тому, кто занят превращением и абсурдом.
На тюремном фото (вверху) прочерчено именно «Веденский».
А фото это мне кажется замечательным. Нигде (в аналогичном статусе) я не встречал такого отстранённо-незамутнённого взгляда.
Свидетели отмечали что-то неземное-нездешнее в лице А.И. То ли инопланетянин, то ли… мертвец.

Важнее всех искусств
я полагаю музыкальное.
Лишь в нём мы видим кости чувств.
Оно стеклянное, зеркальное.
В искусстве музыки творец
десятое значение имеет,
он отвлечённого купец,
в нём человек немеет.
Когда берёшь ты бубен или скрипку,
становишься на камень пенья,
то воздух в маленькую рыбку
превращается от нетерпенья.

Женщина спит.
Воздух летит.
Ночь превращается в вазу.
В иную нездешнюю фразу

Царь мира Иисус Христос
не играл ни в очко, ни в штосс,
не бил детей, не курил табак,
не ходил в кабак.
Царь мира преобразил мир.
Он был небесный бригадир,
а мы были грешны.
Мы стали скучны и смешны.
И в нашем посмертном вращении
спасенье одно в превращении.

Последнее – из речи Фомина.
Да. «Чинари»… Саша и Даник. Саша – Главный. Ведущий! – Зачинщики. Это – к Введению (Зачину-Прологу). А то и «правники» (чинить – не ломать).

Второй. Пастернак.
Здесь можно дать волю своей фантазии.
Овощное растение оставим в стороне. Что сама фамилия «гуляет» в еврейских и украинских кругах – тоже хорошо известно.
Без фантазии будет просто скучно!
А с ней – главное слишком не улететь.
Понаглеем. Если Введенский куда-то вводит (в одной из версий), то… Превращая «паст» в «пост» мы получим намёк на «после-словие». Оставшееся «эрн(ак)» утыкается в какую-то немецкую «серьёзность».
Понаглеем ещё. По-русски. Пасть! Мы – не о глаголе, а о Зеве. Клыкастом. Пещерном.
Вы не слышите там (в имени) «пасть»?! Напрасно…
В КВБ «Пасть» не упоминается ни разу. Так она в текстах А.В. и вовсе встречается редко. Редко, но метко

еду еду на коне
страшно страшно страшно мне
я везу с собой окно
но в окне моём темно
я несу большую пасть
мне она не даст упасть
всё же грустно стало мне
на таинственном коне
очертания стоят
а на них бегущий яд
твёрдый стриженый лишай
ну предметы не плошай
соберитесь в тёмном зале
как святые предсказали
но ответило светло
где крапивное село
и сказало помело
то село на нет свело
все боятся подойти
блещет море на пути
муха ветхая летит
и крылами молотит
начинается закат
бледен среден и богат
птица гусь в зелёной шляпе
ищет веточек на лапе
ни кровинки на кольце
ни соринки на лице
оживает и поёт
нашатырь туманный пьёт

Из «Ответа богов» (1929). О трёх девицах. Светле, Помеле и Татьяне. Боря Гребенщиков демонстрирует свою запись текста под аккомпанемент наигрыша. Благостно. Завораживающе. Убаюкивающе.
А в «Богах» этот текст произносит некий Ровесник.
Оставим на время Пастернака (обыгрыш его имени) и вернёмся к Введенскому. Вернее, к ОБ. А может, и к Зависти. Богов.
Начало там такое

жили были в Ангаре
три девицы на горе
звали первую светло
а вторую помело
третьей прозвище Татьяна
так как дочка капитана
жили были а потом
я из них построил дом
говорит одна девица
я хочу дахин дахин
сёстры начали давиться
шили сёстры балдахин
вдруг раздался смех оттуда
гибко вышел белый гусь
говорит ему Гертруда
я тебя остерегусь
ты меня не тронь не рань
я сложнейшая герань
но ответило светло
здесь красиво и тепло
но сказало помело
сколько снегу намело
будем девы песни петь
и от этого глупеть
девы охают поют
из фонтана речки бьют
в это время из камина
появляется домина
а в домине жил жених
видит лучшую из них
видит он и говорит
я рыдать могу навзрыд
я в слезах сижу по пояс
огорчаясь беспокоясь
где рука а где рога
и желаю пирога
говорит одна девица
пирога мы вам дадим
Он
я желаю удавиться
Она
лучше сядем посидим
посмотрите вот орёл
брёл и цвёл и приобрёл
он семейник и гурман
между ними был роман

Попробуем поразгадывать?!
Благостное-то… Смертушкой пропитано (Введенский!). А то и самогубом («сёстры начали давиться», «я желаю удавиться»).
Метки. Для разгада. Немецкие.
Я хочу дахин дахин… Дахин – это dahin. Туда, там. – Я хочу туда туда…
А куда, собственно? – В построенный из них же дом?
Кто – строитель (Я)? Неужто сам Творец!?
И рече Бог: да будет свет, и бысть свет.
Так Светло, Помело и Татьяна жили-были без того. Дом из них достроили.
А кто?!
Наугад. По «учебнику» (вообще – с сайта «студреф»). Да, нормально… Теология Платона.

[В мире вещей все преходяще, несовершенно и смертно. Чувственные вещи изменчивы и непостоянны, они возникают, изменяются и исчезают.
Однако все возникающее должно иметь какую-то причину для своего возникновения, ибо возникнуть без причины совершенно невозможно. Далее, если создатель любой вещи взирает на неизменно сущее и берет его в качестве первообраза при создании идеи и потенции данной вещи, все необходимо выйдет прекрасным [1; 2].
Следовательно, картина возникновения чувственно воспринимаемого мира, по Платону, такова: существует первичный мир идей, являющийся образцом мира чувственных вещей, и существует Демиург (греч. demiurgos – творец), некий Бог-творец, который, взяв за образец мир идей, слепил из материи физический космос.
Первообраз был вечен: ведь космос – прекраснейшая из возникших вещей, а его демиург – наилучшая из причин. Возникши таким, космос был создан по тождественному и неизменному [образцу], постижимому с помощью рассудка и разума, [ибо] наш космос есть живое существо, наделенное душой и умом, и родился он поистине с помощью божественного провидения [3; 4].
Мир множества чувственных вещей образуется как результат оформления материи («хоры») посредством воздействия на нее подлинных сущностей. Мир вещей порожден, а потому он видим и осязаем.
Однако видимым ничто не может стать без участия огня, а осязаемым – без чего-то твердого, твердым же ничто не может стать без участия земли. По этой причине бог, приступая к составлению тела Вселенной, сотворил его из огня и земли... и поместил между огнем и землей воду и воздух... очертания же он сообщил Вселенной такие, какие были бы для нее пристойны и ей сродни.
Так, Бог построил Вселенную видимую и осязаемую наряду с идеями и материей.
В теологии Платона прослеживается традиционная для античного мировоззрения тенденция политеизма. Для философа божественное – идеальный мир, «Идея блага», «Мировая душа», души звезд и людей и т.д. На вершине пирамиды подлинных идей находится божественное Существо. Однако это божественное Существо не является Богом-личностью, поскольку оно, так же, как и идеи, есть божественное имперсональное (безличные) существо.
Тем не менее в онтологии Платона присутствует Бог, обладающий личностной характеристикой. Персоналистические черты этого Бога весьма расплывчаты. Так, в диалоге «Государство» Платон обозначает Бога термином «футургос». Согласно философу, этот Бог творит идеи. Однако в диалоге «Тимей» Платон выводит образ другого Бога, обозначая его термином «Демиург». Бог-Демиург не творит начала мироздания, т.е. мир идей и материю («хору»), из которой состоит физический мир. Он ваятель мира, но не творец его.
В целом же теология Платона выражает как личностный, персоналистический характер его миропонимания в случае его учения о Боге-Демиурге, так и имперсональный (безличностный), когда речь идет об идеях и о высшей из них – идеи неразличимого «Единого» – «Блага». И то, и другое находят свое воплощение в созданной им системе объективного идеализма.
Таким образом, Платон выстраивает конструктивно-логическую модель мироздания, в основе которой первичное, реальное и подлинное бытие (мир идей) находится в определенной взаимосвязи с небытием – материей («хорой»). Указанная взаимосвязь осуществляется в рамках кажущегося бытия (мира чувственных вещей), которое производно от первичного бытия и является «синтезом» активных по своей природе идей и пассивной материи.
Чувственный мир у Платона есть «космос – прекраснейшая из возникших вещей», символизирующая триумф логосного начала над косной и слепой материей, побежденной Богом-Демиургом, являющим собой «наилучшую из причин» устройства мироздания. Овеществление Бога в материи позволяет Платону рассматривать космос как живой организм. Демиург, творя космос как «живое существо», устраивает «ум в душе, а душу – в тело», тем самым созидает структуру космоса: ум – душа – тело (материя). Такова онтология Платона].
[1] Платон. Т. 3. С. 493.
[2] Там же. С. 469.
[3] Там же. С. 470-471.
[4] Там же. С. 472-473.

Что Александр Иванович крепко подсел на идеализм Платона – понятно. Как это сочеталось с его православием (а то и старообрядчеством), спросите у Карпеца.
Владимир Игоревич в «Царском роде» сам мучается. Манифестационизм, креационизм… И имя Господа: то так, то этак. Мы – о Христе.
Карпец специально оговаривает эту проблему

[Проблема «пилатова титла» всплыла в Русском расколе XVII в. в связи с заменой никоновыми реформаторами титла «Исус Христос Царь Славы», как это писалось до реформы, на уже упоминавшееся европейское «Иисус Назарянин Царь Иудейский» (пилатов титл»)].

Но поскольку В.К. пользует источники и те, и эти… То и Исус встречается у него 33 раза, а Иисус (пилатов) – 23.
Введенский Христа вспоминает не часто. Смотрите несколькими страницами выше. Из речи Фомина (о превращениях). Там-таки – Иисус.
Однако к «меткам». Дахин (dahin). Туда. – А куда?! В мир идей? Или, наоборот – в «постройку»? В мир переменчивых вещей.
Кстати, а где используется балдахин, который, начав давиться, шили сёстры?! Ну, это вы сами уточните.

вдруг раздался смех оттуда
гибко вышел белый гусь
говорит ему Гертруда
я тебя остерегусь

Да. И знаки препинания сами – потрудитесь. Решайте: смех – оттуда или гусь – оттуда. По-моему, запятая (точка) – после «смех». Но, в любом случае, и смех и гусь – оттуда. Ну, оттуда, куда рванули сёстры. А может, они (смех и гусь) – и из какого другого (третьего) места. Допустим, из преисподней. Или – из-под пошитого балдахина.
Но пусть будет из «постройки-времянки».
Гусь, значит, вышел. Белый! И вышел-то – гибко!
И откуда-то взявшаяся Гертруда (а вдруг это одна из сестёр так обернулась?), прикидываясь сложнейшей-нежнейшей геранью, кажет проходимцу Гусю: Не трожь – не рань!
Заметили?! – Гертруда-то – имечко немецкое (к «дахин»). И значит оно (Gertrude) вовсе не «герой труда» (баловались такими кличками комсомольцы), а…

составное древнегерманское имя от элементов – ger («копье») и – thrud («сила»).

Хотя я не исключаю и такой вариант Gert и rude. Первое тянется к Ger;t. Типа – «устройство». Второе – через rot к «красному» (Карпец у нас – большой любитель красного (рудого), как «царского»). А может, и что ещё. Например… «Грубое».
У немцев есть ещё и имя Hertha. Однако не будем увлекаться.
А если наш Гусь – тоже немец?! Тогда он – Ганс. То бишь – Gans. Гансик!
И тут становится теплее.
«Гертруда» (1908) – роман Германа Гессе. Где главные темы… Жизнь, искусство (музыка!)… И, конечно, Смерть. А именно – самоубийство.
У Гессе такого добра… Я-то его люблю (начиная с «Игры в бисер» и «Степного волка»). Но…
Возьмём его же «Под колесом» (1906). Что там происходит с главным героем? Тонет. Как и Йозеф Кнехт (в «Игре»). Очень похоже на самоубийство. А был – не от мира сего. Всё учёба да учёба. Учения, знания, веденье…
А звали его… Правильно! – Ганс. Ганс Гебенрат. Гусь, значит. С фамилией сами поиграйте. Предлагаю напрямую: geben и Rat. Типа «дайте совет». Но можно и иначе.
И так. Введенский читает Гессе. Читает всерьёз!
У Г.Г. есть стихотворение «Im Nebel» (1905). «В тумане». «Ёжик» здесь уже ни при чём. Надо бы перевести (вариацию прикинуть). А это – оригинал

Im Nebel
Seltsam, im Nebel zu wandern!
Einsam ist jeder Busch und Stein,
Kein Baum sieht den andern,
Jeder ist allein.
Voll von Freunden war mir die Welt,
Als noch mein Leben licht war;
Nun, da der Nebel f;llt,
Ist keiner mehr sichtbar.
Wahrlich, keiner ist weise,
Der nicht das Dunkel kennt,
Das unentrinnbar und leise
Von allen ihn trennt.
Seltsam, Im Nebel zu wandern!
Leben ist Einsamsein.
Kein Mensch kennt den andern,
Jeder ist allein.

Вариацию мою – ждите. Переводов хватает…
Буквальный можете сделать сами (а хоть с помощью «гугла», но – подкорректируйте.
Во Введенского оно попадает на все сто. «Странник»! Как его звали друзья (по крайней мере, Друскин).
Думаю, Пастернак там не больно пригорюнился-заскучал. Зараз мы ему добавим-всыпем по самое…
Ой, чуть не забыл. О сёстрах. Пошто так «в разницу», с именами? Светло, Помело и… Татьяна. Так Татьяна у нас – «тёмненькая». К Тьме-Тайне, значит. Не единожды «обыгрывал». Вспомню это

«Наущение Старца»

В небесах торжественно и чудно,
И в душе, природе супротив,
С Кантом соглашается подспудно
Вложенный в неё императив.
От Христа, а может, от Сенеки –
В собственном и прочая лице, –
Пробуждает совесть в человеке,
И из средства обращает в цель.
Не читайте, девицы, Задеку!
Медведей не слухайте чужих,
Выставляя разум на потеху
Ради лап и прочая больших.
(7.02.2016)
PS:
ОВ (К «Большой Медведице»): Умеете Вы попасть. Интересно, про медведя сами придумали или Кто подсказал?
Я этот стих забираю себе. Он про меня. Как хотите.
Я одному мужчине недавно написала: Хочу встретить большого Медведя с бо-ольшими лапами, но только чтоб не задавил.

И прочая (устар.) – употр. в конце перечисления для указания на то, что перечисление может быть продолжено.

Её тревожит сновиденье.
Не зная, как его понять,
Мечтанья страшного значенье
Татьяна хочет отыскать.
Татьяна в оглавленье кратком
Находит азбучным порядком
Слова: бор, буря, ведьма, ель,
Ёж, мрак, мосток, медведь, метель
И прочая. Её сомнений
Мартын Задека не решит;
Но сон зловещий ей сулит
Печальных много приключений.
Дней несколько она потом
Всё беспокоилась о том.

В «Евгении Онегине» Татьяна Ларина читает сонник Мартына Задеки, получивший распространение в начале XIX века.
Сонники обычно публикуются анонимно или под эмблематичными псевдонимами: «Истолкователь снов известной французской сногадательницы госпожи Ленорман, жившей в начале XIX века. Составленный по сказаниям древних и новых сногадателей: Иоанна Калиостро, Мартина Задека Албумизара и Иоанна Кенигсберга», «Мартына Задека, стошестилетнего славного швейцарского старика… предсказания, которые он друзьям своим 20-го декабря 1769 г. перед кончиною открыл». По мнению А. Блума, это создаёт у читателя впечатление, что он знакомится не с чьим-то литературным опытом, а с самой истиной.
Святые отцы в целом осуждали интерес к снам как пережиток язычества, хотя Тертуллиан в трактате «О душе» и сказал, что сны могут содержать божественные откровения. В средневековье, после выхода сочинений Альберта Великого и Фомы Аквинского, атмосфера принципиального осуждения попыток интерпретации сновидений как вида гадания исчезает. Именно в это время сонники проникают из Средиземноморья в Европу, а истолкование снов становится доступным ремеслом.

И снится чудный сон Татьяне.
Ей снится, будто бы она
Идёт по снеговой поляне,
Печальной мглой окружена;
В сугробах снежных перед нею
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, тёмный и седой
Поток, не скованный зимой;
Две жердочки, склеены льдиной,
Дрожащий, гибельный мосток,
Положены через поток;
И пред шумящею пучиной,
Недоумения полна,
Остановилася она.
Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился.
И кто ж из-под него явился?
Большой, взъерошенный медведь;
Татьяна ах! а он реветь,
И лапу с острыми когтями
Ей протянул; она скрепясь
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла – и что ж? медведь за ней!
Она, взглянуть назад не смея,
Поспешный ускоряет шаг;
Но от косматого лакея
Не может убежать никак;
Кряхтя, валит медведь несносный;
Пред ними лес; недвижны сосны
В своей нахмуренной красе;
Отягчены их ветви все
Клоками снега; сквозь вершины
Осин, берёз и лип нагих
Сияет луч светил ночных;
Дороги нет; кусты, стремнины
Метелью все занесены,
Глубоко в снег погружены.
Татьяна в лес; медведь за нею;
Снег рыхлый по колено ей;
То длинный сук её за шею
Зацепит вдруг, то из ушей
Златые серьги вырвет силой;
То в хрупком снеге с ножки милой
Увязнет мокрый башмачок;
То выронит она платок;
Поднять ей некогда; боится,
Медведя слышит за собой,
И даже трепетной рукой
Одежды край поднять стыдится;
Она бежит, он всё вослед,
И сил уже бежать ей нет.
Упала в снег; медведь проворно
Её хватает и несет;
Она бесчувственно-покорна,
Не шевельнется, не дохнет;
Он мчит её лесной дорогой;
Вдруг меж дерев шалаш убогой;
Кругом всё глушь; отвсюду он
Пустынным снегом занесён,
И ярко светится окошко,
И в шалаше и крик и шум;
Медведь промолвил: «Здесь мой кум:
Погрейся у него немножко!»
И в сени прямо он идёт
И на порог ее кладёт.
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щёлку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
Ещё страшней, ещё чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конской топ!
Но что подумала Татьяна,
Когда узнала меж гостей
Того, кто мил и страшен ей,
Героя нашего романа!
Онегин за столом сидит
И в дверь украдкою глядит.
Он знак подаст – и все хлопочут;
Он пьёт – все пьют и все кричат;
Он засмеётся – все хохочут;
Нахмурит брови – все молчат;
Он там хозяин, это ясно:
И Тане уж не так ужасно,
И, любопытная, теперь
Немного растворила дверь...
друг ветер дунул, загашая
Огонь светильников ночных;
Смутилась шайка домовых;
Онегин, взорами сверкая,
Из-за стола, гремя, встаёт;
Все встали: он к дверям идёт.
И страшно ей; и торопливо
Татьяна силится бежать:
Нельзя никак; нетерпеливо
Метаясь, хочет закричать:
Не может; дверь толкнул Евгений:
И взорам адских привидений
Явилась дева; ярый смех
Раздался дико; очи всех,
Копыты, хоботы кривые,
Хвосты хохлатые, клыки,
Усы, кровавы языки,
Рога и пальцы костяные,
Всё указует на неё,
И все кричат: моё! моё!
Моё! – сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг;
Осталася во тьме морозной
Младая дева с ним сам-друг;
Онегин тихо увлекает
Татьяну в угол и слагает
Её на шаткую скамью
И клонит голову свою
К ней на плечо; вдруг Ольга входит,
За нею Ленский; свет блеснул;
Онегин руку замахнул,
И дико он очами бродит,
 незваных гостей бранит;
Татьяна чуть жива лежит.
Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался... хижина шатнулась...
И Таня в ужасе проснулась...
Глядит, уж в комнате светло;
В окне сквозь мёрзлое стекло
Зари багряный луч играет;
Дверь отворилась. Ольга к ней,
Авроры северной алей
И легче ласточки, влетает;
«Ну, говорит, скажи ж ты мне,
Кого ты видела во сне?»

Надо бы обрезать (текст из «ЕО»)… Но! Перечитав – ещё раз вздрогнул.
Пушкинский сон Татьяны. Одно лишь место

Ещё страшней, ещё чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке

А зараз из Введенского («Ответ богов»)

Он
мужем я желаю стать
чистоту хочу достать
а достану чистоту
поднимусь на высоту
вёрст на тридцать в небо вверх
не взирая на четверг
подошла к нему Татьяна
так как дочка капитана
и сказала вот и я
черепаха и статья
Он
не желаю черепахи
и не вижу я статьи
стали девкины рубахи
опу поды * в забытьи
гусь до этого молчал
только черепом качал

Опу-поды – А.В. забавляется (опускаться-подыматься)
Это – мелочи. А вот два этих текста…
Виденье Татьяны. И Гусь, с вертящимся (качающимся) черепом.
Здравствуй, Александр Сергеич! Привет тебе от Германа Гессе. Ну, и вестимо – от Александра Иваныча (Введенского). С кисточкой. А то и с рогами.
Сон-то (Танин) – в руку вышел!

2.06.2022