Приписанная Пушкину Гавриилиада. Глава 1

Оглавление и полный текст книги «Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада» – в одноимённой папке.


Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада»
Глава 1. Предыстория дела о «Гавриилиаде» 1828 года


     Поистине беспрецедентные усилия предпринял целый ряд пушкинистов, в том числе и самых именитых, чтобы приписать Пушкину поэму «Гавриилиада», невзирая на то, что сам Пушкин в 1828 году письменно однозначно и категорически отрицал своё авторство.

     Сначала Пушкин на вопрос: «Вами ли написана поэма, известная под названием «Гавриилиады» кратко ответил: «Не мною». Во второй раз Пушкин посчитал необходимым дать более подробные объяснения: «…осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религией. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение столь жалкое и постыдное».

     Кажется, всё яснее ясного: Пушкин «Гавриилиаду» не писал: неужели же Пушкин, предельно искренний и смелый, на протяжении всей своей жизни вопросы чести ставящий выше самой жизни – вдруг за солгал? да ещё дважды по одному и тому же вопросу? да ещё при этом и охарактеризовал собственное сочинение «жалким и постыдным»? Честно говоря, такое невозможно представить.

     Но все мы из практики своей жизни знаем, что рядом с честным взглядом на любую значимую проблему, как правило, всегда пристраивается и взгляд бесчестный, когда расчётливые в своей безграничной подлости люди различными хитроумными уловками и предположениями пытаются доказать, что и этот, их взгляд, имеет право на жизнь, но как только им удаётся, пусть даже мало-мальски убедить окружающих в возможности равнозначного восприятия взгляда честного и бесчестного, как они тут же ещё более витиеватыми умозаключениями начинают вытеснять из поля зрения взгляд честный, оставляя для обозрения единственно свой, бесчестный.   

     То же самое произошло и с делом о «Гавриилиаде». Это вообще очень интересная история, в которой важно буквально всё.

                * * *

     Талант даёт человеку крылья, благодаря которым он получает возможность наблюдать из поднебесья жизнь людей, прозревая основу их душ, ту самую, которая утверждает, что неверующих людей нет, только одни веруют в Бога и служат Ему, а другие – в мамону, являясь его служками, и третьего не дано.
     По-настоящему талантливый человек умеет «смотреть на себя со стороны» точно так же, как и на других людей, то есть мерить себя, свои достоинства и недостатки, той же самой меркой. Не умеющие этого делать – можно сказать, талантливы наполовину, а правильнее будет сказать: талантливы только в своих собственных глазах. 
     Гениальность – это свойство таланта убеждать в достоверности увиденного им всех, кто готов ему внимать, умение убеждать самым бесспорным образом: когда читатель всё, рассказываемое автором, видит как будто своими глазами и все переживания автора переживает вместе с ним в своей душе.

     Но этот взгляд из поднебесья на житьё-бытьё, о котором рассказывает гений, не может нравиться служкам мамоны. Их не устраивает категоричность «или-или», потому что сами себя они относят к людям, умеющим правильно сочетать веру в Бога с чувством собственной исключительности, которая просто обязана сопровождаться в их жизни максимальным количеством потребляемых разнообразных благ, а также всеобщим преклонением окружающих перед ними. Они, имея прямой доступ к властным и финансовым ресурсам, предпринимают самые энергичные меры, чтобы заставить гения замолчать: объявляют его зазнавшимся выскочкой, превратно истолковывают его поведение, не брезгуя распространением слухов о его сумасшествии, окружают его массой различных провокаций – и всё ради того, чтобы опорочить его личность в глазах его немногочисленных, как правило, покровителей, тем самым снижая их возможности его защиты, и постоянно имеют в виду цель когда-нибудь, при удобном случае, окончательно расправиться с ним. 

     Пушкин был гением. Об этом свидетельствует всё, написанное им, читаемое в России многими поколениями людей уже более двухсот лет.
     Характер у него был прямой и открытый – что думал, то и говорил, и писал. В карман за словом не лез, метко применяя острое словцо в виде отклика на злободневные темы, а также в качестве защиты от демонстраций перед ним, потомком известного, но никогда не богатого, служилого дворянского рода, снисходительного отношения преуспевающих чиновников и вельмож.

     Трагическую предопределённость жизни Пушкина осознал после его смерти и чётко выразил в своём стихотворении «Смерть поэта» Лермонтов М.Ю.:

Погиб поэт! – невольник чести –
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочный обид,
Восстал он против мнений света
Один как прежде… и убит!
Убит!.. к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? веселитесь… – он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок. 
<…>
     А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, гения и Славы палачи!
     Таитесь вы под сению закона,
     Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
               Есть грозный суд: он ждёт;
          Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперёд.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
          Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей чёрной кровью
          Поэта праведную кровь!

     Только одну неточность допустил Лермонтов М.Ю.: не было у Пушкина после смертельного ранения жажды мести, наоборот, он просил не мстить за него – об этом свидетельствовали и Данзас К.К., и Жуковский В.А.
     Жажда мести после смерти Пушкина мгновенно вспыхнула у всех почитателей его гения, но это совсем другая история.   

                * * *

     Пушкинистикой бесспорно признаётся, что самым главным недоброжелателем Пушкина (зачастую прямо называемым врагом, и даже злейшим врагом) была Нессельроде Мария Дмитриевна, в девичестве – Гурьева, в январе 1812 года, на 26-м году жизни вышедшая замуж за Нессельроде Карла Васильевича, будущего министра иностранных дел России и будущего прямого начальника Пушкина во время его нахождения на государственной службе в 1817-1824 и в 1831-1837 годах. Во время правления Николая I Нессельроде М.Д. была одной из самых влиятельных придворных дам, что подтверждается свидетельствами современников (приложение № 1.1.).

     Отец Марии Дмитриевны, Гурьев Дмитрий Александрович, министр финансов России в 1810-1823 годах, запомнившийся современникам своим выдающимся казнокрадством (приложение № 1.2.), был излюбленной мишенью пушкинских эпиграмм. Это и стало основой неугасимой ненависти Нессельроде М.Д. к Пушкину, ещё более усилившейся после пушкинских эпиграмм в её адрес.

     Но вот что интересно – об эпиграммах в адрес Гурьева Д.А. и Нессельроде М.Д. говорят, но не приводят их текст, за исключением одной: «Встарь Голицын мудрость весил, Гурьев грабил весь народ». Текст этой эпиграммы настолько вымученный, что в нём трудно признать творение Пушкина. Да и, кроме того, я не верю, что за такую эпиграмму можно смертельно обидеться на автора. Пушкинские эпиграммы наверняка были более конкретные, остроумные и ядовитые.
 
     Как вы думаете: почему мы не знаем их текста? Ответ, на мой взгляд, находится в словах Корфа М.А., бывшего однокашника Пушкина по Лицею, человека с огромным честолюбием, но осторожного, хитрого и с достаточной гибкостью нравственных принципов, завсегдатая салона Нессельроде М.Д., сделавшего головокружительную карьеру во многом, судя по его собственным признаниям (приложение № 1.1.), благодаря Нессельроде М.Д., так охарактеризовавшем её: «вражда её была ужасна и опасна». И кто в такой ситуации взялся бы сохранять эпиграммы, не говоря уже о том, чтобы обнародовать их?

     Приведу только один, но достаточно красноречивый аргумент. Нессельроде М.Д. скончалась в 1849 году, Нессельроде К.В. – в 1862 году. И только в 1865 году Соллогуб В.А. прочёл на заседании Общества любителей русской словесности, а потом в 1866 году напечатал в «Русском архиве» свои воспоминания о событиях первой дуэльной истории Пушкина и Дантеса в ноябре 1836 года (через 29 лет!), в которых, не называя по имени, обозначил автором пасквиля Нессельроде М.Д. (приложение № 1.1.).

     Известны два эпизода непосредственного участия Нессельроде М.Д. в судьбе Пушкина.

     Самое точное и краткое описание многоходовки Нессельроде М.Д., позволившей ей заполучить Пушкина на полностью подконтрольную ей территорию своих интриг я нашёл в книге Смольникова И.Ф. «Годы и вёрсты Пушкина»:

     «В дневнике от 1 января 1834 года Пушкин записал: «третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове…»
     На балы, вечера и приёмы в Аничковом дворце приглашалась избранная аристократическая публика, приближённая ко двору. Когда жена министра иностранных дел графиня М.Д. Нессельроде в конце 1833 года повезла жену Пушкина без его ведома в Аничков дворец на придворный бал, поэт был взбешён и резко сказал графине: «Я не хочу, чтобы жена моя ездила туда, где я сам не бываю».
     Теперь он мог ездить на такие балы…»
(Смольников И.Ф. «Годы и вёрсты Пушкина». «Лицей», СПб., 1999 г., стр. 208-209)

     И полученный Пушкиным в ноябре 1836 года роковой пасквиль, начавший историю, приведшую в конце концов к гибели Пушкина – дело рук Нессельроде М.Д. Вернее, конечно, сказать: пасквиль написан рукой Бруннова Ф.И., одного из сотрудников министерства иностранных дел, руководителем которого был Нессельроде К.В., муж Нессельроде М.Д., но инициатором этого действия была, несомненно, сама Мария Дмитриевна. После смерти Пушкина Бруннов Ф.И. сделал головокружительную карьеру: с 1839 по 1860 годы года выполнял дипломатические функции посланника России в ряде государств Европы (в 1840-1854 годах – в Великобритании), а с 1860 по 1874 годы – посла России в Великобритании.

     Такое, на первый взгляд, непонятное отступление от темы «Гавриилиады», станет необходимым, когда мы увидим удивительную согласованность действий различных лиц высокого ранга в процессе дела о «Гавриилиаде» 1828 года, безусловно подразумевающую целенаправленно действующую силу, и зададимся вопросом: кто же её олицетворяет?
     Я уверен, что подобную координацию мог истребовать и реально поддерживать только человек с неоспоримым властным ресурсом, да к тому же испытывающий к Пушкину неординарную неприязнь. Естественно, что на эту роль никто, кроме Нессельроде М.Д., претендовать не может.
 
     И вот сразу – разгадка одной из многочисленных тайн пушкинистики: комментаторы не скупятся в отношении Нессельроде М.Д. на эпитеты «злейший враг», но никто никогда не приводят ни одного факта её злодейского влияния на судьбу Пушкина. Этим я не хочу сказать, что дело о «Гавриилиаде» 1828 года было первой провокацией Нессельроде М.Д. в отношении Пушкина – она умела искусно прятать следы своего участие и до и после – но в деле 1828 года зловещая тень стоящего за спиной исполнителей координатора настолько густа, что не может не обрести узнаваемых контуров реальной личности.
 
     А суть обвинения – в написании богохульной поэмы – заставляет вспомнить, что в 1824 году после оживлённой переписки Нессельроде К.В. с Воронцовым М.С., требовавшим удалить Пушкина из Одессы, поводом для исключения Пушкина из государственной службы и ссылки его в родительское имение, что в либеральную Александровскую эпоху встречалось достаточно редко, стало обвинение Пушкина в религиозном свободомыслии.
 
     И в 1828 году, после нескольких неудавшихся попыток дискредитировать Пушкина в глазах нового императора в качестве революционера, была сделана ставка на обвинение его в богохульстве.

     1826 год
 
     Решение императора Николая I, во время личной встречи с Пушкиным 8 сентября 1826 года утвердившегося в своих предположениях о его непричастности к заговорщической деятельности и прекратившего его ссылку в Михайловском, дало толчок к началу провокации, которая должна была уронить Пушкина в глазах нового императора, или, по крайней мере, возбудить у него  сомнение в правильности принятого им решения.
 
     Уже 10 сентября 1826 года кандидат Московского университета Леопольдов А.Ф., собственноручно до этого приписав к непропущенному цензурой отрывку из элегии Пушкина «Андрей Шенье» подзаголовок «На 14 декабря», направил Бенкендорфу А.Х. «верноподданническое» письмо, призывающее обратить внимание на распространение этого сфальсифицированного им же отрывка элегии Пушкина. В указанном письме присутствовали и такие слова:
 
     «Грустно смотреть на людей, обожающих вздоры Пушкина... на детей, которые списывают его оду на свободу... Да постигнет сочинителя сих стихов справедливый гнев правительства и кара закона!., он – соблазн и язва народа – должен погибнуть...» 
(«Летопись жизни и творчества Александра Пушкина» в 4 томах. «Слово/Slovo», 1999 г., том 2, стр. 172)

     26 сентября 1826 года было начато расследование. Дело это продолжалось почти два года, в результате чего всё-таки выявили мистификаторскую роль Леопольдова А.Ф., но тем не менее Государственный совет вынес в отношении Пушкина решение: «иметь за ним в месте его жительства секретный надзор», который и был учреждён над Пушкиным в августе 1828 года. Это решение, обязывающее вести тайное наблюдение за жизнью Пушкина, послужило в дальнейшем, как и было задумано дирижёром этого процесса, источником создания и распространения о Пушкине новых клеветнических слухов. 

     1827 год

     Франсуа Ансело, французский поэт и драматург, в 1826 году, вместе с чрезвычайным посольством Франции, но как частное лицо, принял участие в торжествах по случаю коронации Николая I, а в апреле 1827 года выпустил книгу «Шесть месяцев в России. Письма к Ксавье Сентину, сочинённые в 1826 году, в пору коронования его императорского величества».
     Это была первая в XIX веке книга европейского автора с неменяющимся из века в век взглядом Европы на Россию:

     «Не без основания, мой друг, жителей южных стран пугает вид этой огромной мощи, подступающей к нашим границам; беспокойство удваивается, когда видишь этот народ вблизи. Чего не может предпринять завоеватель, располагающий покорным войском, мужество которого может противостоять любым препятствиям? Кажется, что привыкший к любым лишениям русский крестьянин вовсе не имеет потребностей: ему достаточно огурца, луковицы и куска чёрного хлеба: он спокойно засыпает на камнях или на снегу, а разбудите его – и он вскочит, готовый повиноваться. Душа филантропа возмущается при виде этих несчастных, находящихся в постоянной зависимости и нищете и лишённых в силу существующих законов даже того насущного, что необходимо любому человеку. Однако если мы заботимся о спокойной жизни в будущем, должны ли мы, изнеженные и ослабленные благами цивилизации, желать, чтобы этот молодой и сильный народ приобщился к новым идеям и познал новые потребности? Если он познакомится с иными условиями жизни, не устремится ли он искать их в более тёплые края? И кто сможет остановить тогда этот стремительный поток? Успех великой и роковой наполеоновской кампании, оттеснив эти народы к полярным льдам, мог бы отдалить то наводнение, которого следует опасаться в будущем, но судьба была против нашего оружия, и все плотины рухнули. Если воинственный инстинкт русских возобладает, если знакомство с нашими нравами и нашим солнцем рано или поздно возбудит в них желание покинуть свои песчаные равнины, свои ледяные степи и тёмные леса, если правда, что во все времена народы юга падали жертвой северян, то зачем тогда сегодня политики упрямо закрывают от них Азию? Почему не повернуть русло этого человеческого потока, грозящего Европе наводнением, в ту сторону? Когда христианский народ гибнет, взывая о помощи, когда девятисоттысячная армия может устремиться в наши пределы, разве осторожность и гуманность не подсказывают нам, какую арену следует предоставить их пылкой воинственности?»
(Ансело Ф. письмо XXXI // Ансело Ф. «Шесть месяцев в России. Письма к Ксавье Сентину, сочинённые в 1826 году, в пору коронования его императорского величества». «Новое литературное обозрение», М., 2001 г., стр. 119-120)

     «Срок моего пребывания здесь заканчивается, мой дорогой Ксавье; завтра я покидаю Москву и скоро смогу обнять всех, кто дорог моему сердцу. Конечно, ни в одной другой стране я не смог бы найти более развлечений и предметов для любопытства, чем в России, и тем не менее мне часто казалось, что жизнь здесь грустна и бесцветна. Нравственное падение народа, его суеверие и невежество, вечное зрелище рабства и нищеты, предписанное правительством молчание о всех общественных делах внушают чужестранцу, особенно французу, чувство непреодолимой тоски. И если, удалённый на время от родины, он всегда возвращается с радостью, никогда эта радость не будет больше, чем после поездки в эти суровые и однообразные края».
(Ансело Ф. письмо XLVI // Ансело Ф. «Шесть месяцев в России. Письма к Ксавье Сентину, сочинённые в 1826 году, в пору коронования его императорского величества». «Новое литературное обозрение», М., 2001 г., стр. 165)

     Кроме этого, в книге Ансело присутствовали образчики поэзии России: «Исповедь Наливайки» из одноимённой поэмы К.Ф. Рылеева, «Кинжал» Пушкина, баллада Жуковского В.А «Светлана» и элегия Баратынского Е.А. «Череп».
     Указанные поэтические произведения были напечатаны Ансело в подстрочном переводе, что ярко характеризует отсутствие маломальского интереса к поэтическим достоинствам сочинений русских литераторов и сосредоточенность исключительно на их содержании. В первую очередь автора интересовали, конечно же, сочинения Рылеева К.Ф. и Пушкина.
 
     Книга Ансело Ф. вышла в апреле 1827 года в Париже, пользовалась исключительной популярностью и в том же месяце была переиздана, в 1828 году появился её перевод на голландский язык, в 1829 – на итальянский.
     Книга Ансело Ф. вызвала большой резонанс в России. С возражениями и опровержениями выступили Вяземский П.А. и Толстой Я.Н. С текстами их публикаций можно познакомиться в указанном мною издании книги Ансело Ф. 2001 года.

     Сведений о том, что Пушкин встречался с Ансело – нет. Кто передал Ансело текст «Кинжала» – неизвестно. Хотя мотив совершенно понятен: в очередной раз направить на Пушкина хорошо предсказуемое неудовольствие императора.
     Несомненно, что недоброжелатель Пушкина, одаривший Ансело Ф. стихотворением «Кинжал», добился поставленной цели.

     1828 год

     14 апреля 1828 года был опубликован манифест императора Николая I о войне с Турцией. Приняв решение о личном участии в предстоящих на Дунае боевых действиях, император Николай I на время своего отсутствия в Петербурге установил особую форму управлению империей.
     24 апреля была учреждена Временная Верховная комиссия (временный высший орган власти) в лице графа Толстого П.А., графа Кочубея В.П. и князя Голицына А.Н. Порядок управления государственными делами на время отсутствия императора был установлен его особым наказом, данным на имя членов комиссии. Особым секретным приказом этой комиссии объявлялось, что в случае кончины императора великий князь Михаил Павлович «облекается саном и властью правителя государства». Одновременно граф Толстой П.А. был назначен главнокомандующим в Петербурге и Кронштадте.
     25 апреля император покинул столицу и 7 мая прибыл в действующую армию.

     Практически сразу же началось дело о «Гавриилиаде», которое должно было послужить основанием для расправы над Пушкиным во время отсутствия в Петербурге императора, или, по крайней мере, достаточным условием для изменения взгляда императора на благонадёжность Пушкина.

     Это не придуманное мною предположение. В литературоведении хорошо известно дело, начатое также летом 1828 года, во время отсутствия императора в Петербурге, в отношении князя Вяземского П.А., на которого поступил ложный донос о его будто бы попытке издавать под чужим именем «Утреннюю газету» с разделом политических новостей. В то время князь Вяземский П.А. был в опале, и это обвинение могло иметь для него самые печальные последствия.
     Дело началось бурно, от Вяземского П.А. потребовали «письменного свидетельства», что он не будет издавать эту газету. Его попытки реабилитировать себя в глазах императора прямым обращением к нему блокировались Бенкендорфом А.Х. Тем не менее Вяземский П.А. написал многостраничную «Мою исповедь», которая была передана императору Жуковским В.А. в виде «Записки о князе Вяземском, им самим составленной»… В конце концов в 1830 году Вяземскому П.А. было высочайше «дозволено вступить в службу» (подробно об этом: Акульшин П.В. «П.А. Вяземский. Власть и общество в дореформенной России». «Памятники исторической мысли», М., 2001 г., стр. 161-167).

     Однако пушкинисты никогда не упоминали о принципиальном единстве попытки приписать в 1828 году Пушкину «Гавриилиаду» и Вяземскому П.А. «Утреннюю газету», и это, согласитесь, довольно странно, тем более, что, конечно же, были и другие, подобные этому, дела в среде литераторов и не только, так как всегда и везде, во все времена, при отсутствии первого лица его приближённые стараются, не теряя времени даром, ускоренными темпами «порешать междусобойчиком» все свои проблемы, и в первую очередь свести личные счёты с теми, кого они считают своими врагами.

     Но ведь умолчание – это ни что иное, как разновидность лжи, такая же коварная, как и её прямая, клеветническая форма. А потому вопрос: «почему пушкинисты не пожелали поведать о конкретной ситуации в петербургском обществе, сложившейся во время предъявления Пушкину обвинения в написании «Гавриилиады» будет беспредельно наивным, так как сам собой напрашивается ответ: «они делали и делают до сих пор всё возможное и невозможное для доказательство того, что именно Пушкин написал «Гавриилиаду». В этом несложно убедиться, рассматривая любые их аргументы.

     Это очень длинная и намеренно сильно запутанная история, которая тянется уже почти двести лет. Но, как говорится, путь одолеет идущий!

     Начинать надо с самого начала, с процесса 1828 года.