Тор ланге. из дневника 1880 года

ТОР ЛАНГЕ

ТОР ЛАНГЕ. ИЗ ДНЕВНИКА (июль 1880г.)

Один наш датский коллега, находясь с коротким визитом в Копенгагене, прогуливался в своем русском одеянии, заложив за лацкан руку, сжимающую какой-то пакет. «Видишь, - обратился довольно весело и довольно серьезно проходящий мимо кавалер к своей спутнице, - он прячет под пальто револьвер». На самом деле огнестрельное оружие отнюдь не является обязательным дополнением к русскому костюму. В этом нет особенной нужды. Времена стали спокойнее. О нигилистах и других ужасных вещах никто больше не говорит – они вышли из моды и позабылись.
Сильных впечатлений поубавилось. Правда, последние газеты переполнены подробностями убийства госпожи Скобелевой. Датская периодика тоже подробно повествует об этом событии.

И кажется, что больше, нежели сама жертва преступления, сочувствие вызывает тот, кто его совершил. Человек этот показал чудеса храбрости в последней военной кампании под командованием самого генерала Скобелева, который неизменно ставил сего молодого героя в пример другим офицерам. Вообще его в шутку и всерьез называли рыцарем без страха и упрека.

Вплоть до несчастья незапятнанный и безупречный во всем, красивый, наделенный здоровьем молодости и вызывавший зависть  в сверстниках, он опозорил офицерское звание и белый Крест Святого Георгия, пожалованный ему вопреки тому обстоятельству, что он не был русским по рождению, ограбив и погубив женщину, которая верила в защиту с его сторону не меньше, чем в покровительство Пресвятой Богородицы.  Удивительно то, что рассудок его остался неповрежденным, хотя он и стал одержим верой в чудовищ и злых духов.

Тоже трагическое впечатление, хотя совсем иного свойства, произвело на меня появление в дни пушкинских торжеств одинокой женской фигуры во всем черном на эстраде перед еще не освобожденным от покрова монументом. Это была дочь поэта, вдова часто ныне упоминаемого генерала Гартунга, который застрелился совсем недавно, после того как был осужден по обвинению в растрате, не имевшему под собой сколько-нибудь веских оснований. Госпожа Гартунг была единственной дамой, занявшей место на официальной эстраде, и ее простое черное платье впечатляюще контрастировало с блеском и богатством мундиров. Кажется, нигде больше не шьют мундиров с таким роскошеством и не носят с таким удовольствием, как в России.
Церемония открытия Пушкинских торжеств началась панихидой по убиенному поэту, происходившей в часовне поблизости от храма. Греко-кафолический реквием, называемый здесь панихидой, ввиду своей странной меланхолической монотонности очень трогателен в музыкальном отношении. И прекрасным было пение монахинь, хотя лучшее в мире контральто не может восполнить недостатка басов. Впечатление от церемонии было вообще испорчено гнетущей жарой в переполненной церкви, и жара еще усугублялась чадом восковых свечек в руках у присутствующих, одновременно погашенных перед последним хором. Дым от маленьких желто-коричневых огарков распространялся в спертом воздухе и смешивался с запахом ладана.

Снаружи на площади собирались вокруг монумента депутации от различных сословий города, выдвиженцы от обществ и цехов, каждая группа под своим флагом. Как только со статуи сняли чехол, все они двинулись в предписанном порядке вокруг памятника, и каждый возложил к подножью свой венок из дубовой и лавровой листвы, перевитый шелковой лентой, надписанной золотыми или серебряными буквами.
Почти все выдающиеся деятели науки и искусства России были на торжестве. Вблизи под белым знаменем Славянского литературного общества стоял среднего роста тщедушный человек с резкими, неправильными чертами и жидкой рыжеватой бородкой, в которой начинала проглядывать седина. Это Достоевский, величайший русский романист после Тургенева и в некоторых отношениях более талантливый, нежели последний. То редкое, что он привнес в русскую прозу, - дух возвышенной религиозной мечтательности, несущей в себе идеализм, и это в какой-то степени смягчает малоприятные сюжеты многих его повествований. При всем том произведения его оставляют тяжелое, почти мрачное впечатление. Весьма бы хотелось, чтобы он и другие русские писатели представляли светлые стороны жизни вместо того, чтобы докучать читающей публике описаниями липкой нечистоты и истошного нытья, каковых каждый человек со дня своего появления на свет и так познает сполна в потоке обыденной жизни и от которых изящной словесности надлежало бы в какой-то мере отвращаться.

У Достоевского тенденция эта объясняется отчасти теми великими страданиями, через которые писатель прошел в молодости, пережив сибирскую каторгу, и к тому же его необыкновенный дар извлекает что-то и увлекательное, и доброе из этой мало благодарной темы. Но у многих его подражателей, не наделенных талантом, царит на всех страницах извечная  Weltschmerz, при том, что они цепляются за успевшие себя скомпрометировать каноны, греша не только длиннотами, но и испорченным вкусом, и дурным тоном.

Но есть немало и превосходных дарований, пусть даже они меркнут рядом с Достоевским и Тургеневым. Кстати, нам представился случай увидеть и Тургенева, который в связи с пушкинскими торжествами прибыл в Москву. После церемонии закрытия он еще ходил несколько времени вокруг памятника, опираясь на руку известного и у нас на Западе славянофила, даровитого прозаика Аксакова.

Все присматриваются к знаменитому писателю, иные подходят близко, без смущения показывают руками в его сторону: «Вот, это Тургенев!» Однако приветствуют его не многие; если же кто-то снимает головной убор или отдает честь, он отвечает с заметной дружелюбностью, чуть наклоняя голову.  Голоса его мы, к сожалению, не слышали. Внешне он представляет собой красивый, значительный тип великоросса; седые волосы зачесаны у него назад, борода окладистая и ухоженная. Он кряжист, широкоплеч и высокого роста, хотя начинает слегка сутулиться. Рот, искаженный недостатком многих зубов, делает его старше своих лет.

Он сравнительно редко посещает Россию; у него к тому же немало противников, несмотря на то, что он не стремится ни к какому политическому влиянию и не обладает им. В последнее время он живет в основном уединенно; русская журналистика, среди которой несколько дворянских изданий отличаются особой бесцеремонностью по части нападок на личности, поумерила в последнее время колкости в его адрес, но еще два года тому назад в разных юмористических листках авторы безграмотных стихов и глупейшей прозы  вовсю поносили Тургенева как устарелого, ретроградного писателя; в то же время сильная консервативная партия, напротив, признает в нем непререкаемый авторитет.

Не знаем, в самом ли деле Тургенев провинился в чем-то, но известно, что от полемического злословия со стороны публицистов не уберегся ни один писатель. Ведь и Пушкин, которого ныне возносят до небес, был преследуем со всех сторон – начиная со дней своего дебюта и кончая тем утренним часом, когда упал на морозный снег, поверженный насмерть пулей соперника.

Мы увидели на празднике старика камердинера Пушкина, дряхлого, седого, плохо одетого. Он рассказывал окружившим его молодым людям, как недавно с ним здоровался за руку один генерал: «Это все ради Пушкина! Вот какой человек был Пушкин!» За этим его признанием последовали новые рукопожатия, в отличие от генеральского подкрепленные нередко рублевой подачей.  От Николая Рубинштейна старик получил даже пять целковых.

(С датского)