Проповедь умирающего

Накануне Николиного дня 1997 г. в наш храм моему отцу и настоятелю протоиерею Владимиру Тимакову пришло сообщение о тяжелой болезни замечательного филолога и мыслителя из плеяды уже упоминавшегося выше Алексея Фёдоровича Лосева, Олега Сергеевича Широкова, неоднократно оказывавшего честь нашему приходу чтением своих лекций слушателям нашей воскресной школы. Просили причастить и пособоровать. Договорились, что приедем во второй половине дня самого праздника — время, вроде бы, терпело, да и другой возможности не было.
Меня, тогда уже священника, отец решил взять с собой — и поучить, и послужить соборно. Снежным вечером подъехали к больнице. Поднялись на этаж. Навстречу прошёл дежурный хирург:
— Вы к Широкову? Ох, как он Вас ждёт!
И, пока мы шли по отделению, это: «Как он Вас ждёт!» — звучало неоднократно и от сестёр, и от больных, — такой заинтересованности, в общем-то, посторонних людей в судьбе чужого человека, мне встречать не доводилось.
Мы вошли в шестиместную палату. Олег Сергеевич лежал на койке слева у окна, взгляд его был чрезвычайно напряжённым. Сильная одышка усугубляла страдание, и он оказался настолько слаб, что не мог говорить и только радостным кивком и улыбкой приветствовал нас. Через капельницу вводилось какое-то лекарство. Рядом стояла супруга. Все остальные больные также присутствовали в палате. Это были люди разного возраста и разного социального положения — как бы произвольный срез общества, — как обычно всегда и бывает в обычной городской больнице. Когда мы вошли, все облегчённо вздохнули: успели! Действительно, состояние Олега Сергеевича было крайне тяжёлым. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять, что пособоровать его мы не успеем, и я шепнул отцу, чтобы ограничился причастием.
Одновременно возникла досада: неужели для такого человека не смогли найти более приличных условий для успокоения? Ведь в академической больнице, в которой я ещё продолжал работать хотя бы палаты двухместные! А он, как видный учёный, вполне мог рассчитывать на госпитализацию именно туда.
Отец начал читать «Чин, егда случится вскоре больному дати причастие». Никто не ушёл. Некоторые даже молились. По окончании, настоятель, хорошо знавший Широкова, провёл исповедь-проповедь, которой осмыслил всю жизнь Олега Сергеевича, как провозвестника Слова Божия в условиях тяжкого безвременья и даже с университетской кафедры, как приведшего к Богу своею проповедью и своею жизнью очень немало людей, особенно из молодёжи. Тот в знак согласия кивал, а по окончании слова, из последних сил, но очень торжественно, произнёс:
— Аминь!
Дав разрешительную молитву, батюшка причастил его. Олег Сергеевич тут же успокоился, дыхание стало более ровным, его взгляд устремился ввысь. Я шепнул отцу, что пора читать «Отходную». Он поручил это мне. Во время чтения я всё время поглядывал на умиравшего. Дыхание его постепенно урежалось и, как только я произнёс последние слова «Последования», остановилось (отец в этот самый момент благословлял его крестом).
За свою реанимационную деятельность мне пришлось быть свидетелем многих смертей, но столь мирной и сознательной кончины видеть не довелось. Но что больше всего меня поразило, так это то, что ни один больной не ушёл из палаты. Смерть сотоварища не произвела ни на кого устрашающего и угнетающего действия! Всегда в таких случаях палата остаётся пустой! Все обычно начинают бродить по больничному коридору в размышлениях о своей бренности! А здесь все остались на месте. И это свидетельствовало о том, что и смертью своей Олег Сергеевич продолжал проповедовать, что нужен он был в этот момент тем, кто Божиим провидением оказался в палате. И это сделало смехотворными все мои сетования по поводу того, как в таких условиях мог встречать свою кончину профессор Широков. Ответ-то до боли прост и известен: волею Божией.

06.02.2002