Новая подборка в журнале Топос 8 июля 2024

Жизнь — это серьёзно. И всё же не очень…   

***

Жизнь — это серьёзно. И всё же не очень.
На радость дана она, не на беду.
Бреду по дороге иль возле обочин –
куда-то когда-нибудь я попаду.

Но только на месте нельзя оставаться,
чтоб времени злого не слопала пасть,
а надо бежать, танцевать, отрываться,
но только куда-нибудь в жизни попасть.

Понятно, что всё не такое как раньше,
а плод не запретный нам горек и кисл.
Чем дальше — тем будет страшнее и страньше,
но надо всему только выдумать смысл.

Все страхи и тяготы где-то похерить,
что нас не убило – отправить на слом,
и лишь в невозможное истово верить
по полчаса утром и час перед сном.

Мне мудрости эти внушила Алиса
в своём зазеркальном чудесном лесу,
и что говорила чеширская киса,
навек зарубила себе на носу.

Что нету нормальных, и это нормально,
и это чудесно, что все мы из них.
Порой отражение больше реально,
чем сам в зазеркалье очнувшийся псих.

Мы с ними воистину не заскучаем,
сотри лишь случайную в чём-то черту...
А если отчаиваться — то с чаем,
с вареньем и с булочкою во рту.

***

Мама зовёт меня в дом из окошка:               
– Завтрак остынет, скорей!
– Мам, я ещё поиграю немножко!
Лучше потом подогрей...

Не умирай, подожди меня, мама!
День тот укутай в тепле...
Не наигралась ещё я, упряма,
не нажилась на земле.

Дождик весенний, промокшие боты,
мячик ловлю во дворе.
Весело что-то кричу через годы
мёртвой уже детворе.

Где этот дом, эта улица, где ж мы,
весь этот маленький мир,
что бы позвал меня голосом нежным
и как тогда накормил…

Точно такое же солнце июля,
вижу всё как в мираже.
Годы летят, словно в воздухе пули,
а не как птицы уже.

Где этот день, без обмана, без денег,
где бы на голос родной
я, не касаясь перил и ступенек,
пулей летела б домой…

***

О Ты, чья надо мною власть,
дай мне порадоваться всласть,
чтоб сожаления не грызли,
не червоточили бы мысли,
воспоминанья не душили
о том, как мы когда-то жили,
а быть как лёгкий мотылёк,
что залетел на огонёк.

О Ты, в кого почти не верю,
дай мне забыть свою потерю,
свои болезни и года,
и что ни с кем, и никуда,
чтоб мне одно лишь то светило,
что движет солнце и светила.

О Ты, кто в светоносном нимбе,
дай погулять мне на Олимпе,
не говори мне громом: «слазь»,
я только этим и спаслась.
Не говори по громкой связи,
чтоб убиралась восвояси,
а если всё-таки пора,
дай дымом стать мне от костра,
стать радугой, рекой, строкой,
не той, что здесь была, другой,
какой однажды Ты задумал,
пока с ладони вдруг не сдунул.

Пока Твои не смыли ливни,
мои печали утоли мне,
дай погулять в Твоём лесу,
пока любовь в себе несу.

***

Я люблю беспорядок в квартире, –
дисциплине и правилам месть,
когда жизнь ещё не укротили,
а пустили на волю как есть.

Когда вещи разбросаны пёстро,
чтобы были всегда под рукой,
чтобы мир был по-новому свёрстан,
каждый раз хоть немного другой.

Не в прилизанной чопорной зале
начинать своих дней ассорти,
а как будто чуть-чуть на вокзале
накануне большого пути.

Непричёсаны мысли и чувства,
восхитительный хаос, бардак.
Пусть всё будет то густо, то пусто,
пусть всё будет немного не так.

Ни кукушка в часах и ни кочет,
не будите меня наяву.
Как нога моя левая хочет,
как душа моя просит, живу.


***

«Ты не приспособлена к жизни», –
твердила мне с детства семья.
Да, жизнь эта, только свяжись с ней,
ужалит не раз как змея.

Мечте доверяла и почте,
казалось, что сердцу видней.
Не прочно стояла на почве,
а вечно парила над ней.

Но жизнь меня – верьте-не верьте –
хранила в своей кутерьме.
Я не приспособлена к смерти,
к больнице, к войне и к тюрьме.

За то, что дышала не прозой
и не продалась за рубли,
что не приспособлена просто
к неправде, к нуде, к нелюбви.

***

Я воспарила в небо. Прощайте, дураки,
сырые переулки и хлебные ларьки,
я вас в упор не вижу, людская шелупонь,
помоечная жижа, бензиновая вонь.

Я в небо воспарила — несутся вслед свистки.
Мне не нужны перила, ступеньки и мостки.
Прощайте, рвань земная и липовая знать,
теперь я точно знаю, меня вам не догнать.

Пока ещё не в гробе, пока ещё не кысь,
но все пути-дороги ведут не вдаль, а ввысь.
Чтобы не видеть рыла, их лавры и венцы,
я в небо воспарила, все обрубив концы.

Я воспарила в небо, любимые, пока,
прекрасно и нелепо, как поезд в облака.
Со мной летят собаки, деревья и цветы
и даже — не поверишь — немножко даже ты.

Айда за мной, кто любит, как там у Жанны Д,Арк,
пусть пусты наши блюда, ушли вагоны в парк,
я воспаряю тенью, где чисто и светло,
а здесь моё терпенье как время истекло.

***

Балкончик с видом на небо,               
обложенным иль нагим,
где я зависла нелепо
меж прошлым и никаким.

Окно распахнуло ветром.
А может быть, это ты
в порыве своём бессмертном
толкнул его с высоты?

Вдруг музыка за стеною, –
чтоб я, её ощутив,
услышала: ты со мною,
ведь это был наш мотив.

И звёздный рассыпан бисер –
как будто подарок твой...
А кладбище – это мизер.
Ты всюду, во всём, живой.

***

Ты моя звезда в ледяной воде.
Ты моё никогда и моё нигде.
Улыбается мне с овала
то лицо, что я целовала.

Улыбайся розовым лепестком
как когда-то губ своих уголком.
Подошли мне бабочку, птицу,
тех, в которых смог превратиться.

У тебя я дома, а не в гостях.
Буду скоро спать на твоих костях.
Помаши мне веткою вяза.
Ты со мною навеки связан.

***

Мёртвые беспомощны как дети, –
не вздохнуть без нас, не кашлянуть.
Сами не проснутся на рассвете,
если имена их не шепнуть.

Извлекать из холода, лелея,
укрывать их, нежить и ласкать,
вспоминать, улыбкою светлея,
но ни боже мой не отпускать.

Можно ль отпустить родные души,
не услышав детского нытья,
в те края, застывшие от стужи,
в этот ужас, мрак небытия?

Нет, всегда, во всём быть только рядом –
в фотоснимках, письмах и друзьях,
вместе сердцем, голосом и взглядом
и стелить на чистых простынях.


***

Я ночью отлетаю в рай,
в элизиум земной.
Все те, кому «не умирай, –
шептала, – будь со мной»,

все те, кто так меня любил
и помнил молодой,
из расступившихся могил
выходят чередой.

И папа вовсе не в гробу,
с улыбкой в уголках,
и мама с завитком на лбу,
со мною на руках,

и бабушка сидит с детьми,
и рядом ты, и я,
ни бед, ни старости, ни тьмы,
все мы – одна семья.

Смотри, какая я была,
когда была твоей!
Бела, румяна, весела
и локон до бровей…

Как жадно ждал ты рук моих,
когда касалась лба...
Судьба хранила нас двоих,
и смерть была слаба.

С рассветом в тыкву превратясь,
растает сонный рай.
Я снова с неба плюхнусь в грязь,
в души моей раздрай.

Но вы во мне, во мне, во мне,
всех радостей взамен,
когда приходите во сне
и сходите со стен.

***

Горел до утра светильник.
«Бессмысленный тусклый свет».
По ком зазвонил будильник?
По жизни, которой нет.

В отечества горьком дыме
исчезнет грядущий день.
Расставшись навек с живыми,
лелеять родную тень.

Как выпало жизни мало,
как много кругом потерь.
Я столько дров наломала,
согреться ль ими теперь?

Что мне казалось убого,
другим предстало потом...
Я, верно, верила в Бога,
не знала просто о том.

А может быть, и не в Бога,
а в то, что любовь жива,
в Набокова, Фета, Блока,
в божественные слова.

***

Какое счастье – тишина
в воскресный день в многоэтажке!
Пила сегодня не слышна,
что доводила до кондрашки.

Молчит асфальтовый каток,
в углу повалены лопаты.
О счастья тихого глоток
за двое суток до расплаты!

Молчит, воды набравши в рот,
наш двор, на лавках не судача.
Как будто все ушли на фронт
(на самом деле — лишь на дачах).

Я выхожу на свой балкон,
ушей уже не затыкая.
Вот если б приняли закон,
чтоб тишина была такая!

Мне ваша суета смешна,
все ваши ценности обманут...
«А дальше — только тишина…» –
некстати Гамлет будь помянут.

Какого нам ещё рожна,
у жизни что-то отрывая...
Одно лишь счастье – тишина!
Но лишь не мёртвая, живая.

***

Любовь вместо смысла и вместо ума,               
она за меня всё решает сама,
хоть возраст давно не весенний.
Но любо мне сладкое рабство моё,
застенчивых слов кружевное бельё,
от бед забытьё и спасенье.

Любовь журавлино нас манит в окне,
шаманит в тумане, приходит во сне,
ласкает мелодией детства...
Но если с любимой ты мог разойтись,
то любящей можешь пока обойтись,
ведь ей никуда уж не деться.

В стихах как хочу я – так и ворочу,
а в жизни на олово слова молчу
беспомощно и бестолково.
Ах, мне бы одуматься и отойти,
пока не разобраны шпалы пути,
пока ещё полночь моя без пяти,
но нету другого такого.

***

Можно, я жизнь на тебя потрачу –
то, что ещё осталось?
Не на ремонт, на курорты, дачу,
или другую малость.

Сладки остатки и мой не горек – 
скрашен судьбы подачкой.
Жизнь постелю тебе словно коврик –
только ты не запачкай.

Я этот коврик тебе вышивала
шёлковою строкою.
Я только этим и выживала,
всё отвергав другое.

Фильмы смотрели, читали книги
вместе, хоть и не рядом.
Я собираю все эти миги,
я согреваюсь взглядом.

Страшно о голос вдруг уколоться,
о небрежности холод.
Но сколь ни черпаю из колодца,
он по-прежнему полон.

Сколько жизнь на тебя ни трачу,
не дарю, что бесценно,
только лишь становлюсь богаче
и живу на проценты.


***

Но это проходит, как в детстве корь,
мы снова как прежде врозь...
А ты опровергни меня, оспорь,
все доводы прочь отбрось.

О как хочу я неправой быть,
увидевшей всё не так.
Всему, что мешает тебя любить,
на деле цена пятак.

Как мелко это и как смешно –
посмейся же надо мной,
чтоб всё, что с нами произошло,
не кануло в мир иной.

И будь не в памяти – во плоти,
прости меня и забудь.
Я делаю вид, что хочу уйти,
чтоб ты захотел вернуть.

***

На случай вечныя разлуки,
умом которой не понять,
я здесь присматриваю руки,
которыми тебя обнять.

Какая б ни была оправа –
зелёной или голубой,
но только я имею право
глядеть оттуда за тобой.

Кем приходилась я на свете
тебе – не знаю до конца,
живя за жизнь твою в ответе
и в свете твоего лица.

Ты мой нечаянный, ничейный,
как тайный сон, невинный грех.
Пусть здесь мы врозь в своих ячейках,
но вечность общая для всех.

Я вся тебе одно посланье,
одна на месте лишь ходьба,
и длится наше несвиданье,
моя невстреча, несудьба.

Но буду там, за облаками,
я прилетать как на метле,
и обнимать тебя руками,
неважно чьими на земле.

***
За непоставленный прибор               
сажусь незваная, седьмая...
                М. Цветаева

Не посадил седьмой за стол,
не посчитал такой же близкой.
И этот стих последний стал
ей чем-то вроде обелиска.

В ней всё рыдало: он не мой!
Делилась с нами той бедою.
А я всегда была седьмой,
седьмой на киселе водою.

Боялась близко подойти,
издалека большое видно.
За стол не сесть к другим шести
мне не обидно, не завидно.

Я не войду в семью твою,
и, не считая пораженьем,
всегда особняком стою,
не смешиваясь с окруженьем.

Не счесть препятствий и помех,
но я, ту дверь не отпирая,
так далека, что ближе всех,
когда считать с другого края.

***

Подушка как будто тобою примята,
и красное помнит тебя полотенце.
В бокале твоём мне заваривать мяту,
ходьбой успокаивать глупое сердце.

Стучит оно словно Пегаса копытце...
Я разум в себе запоздало включаю.
Как хочется чем-то отвлечься, забыться
и выпить чего-то покрепче, чем чаю.

Такси во дворе, саквояжик уложен,
мелькает сквозь сумрак цветная футболка.
Любовь моя младшая сильно моложе,
меня пережить ей придётся надолго.

***

Как передать оттуда поцелуи,
когда уйду в обитель чистых нег?
Подставь лицо под дождевые струи,
руками обними летящий снег.

На расстоянье, где сильнее зренье,
уже не будешь дальним и чужим.
И там, где нет ни смерти, ни старенья,
почувствую, что ты неотторжим.

Зелёное сердечко на ладони
трепещет, словно вылетевший стих...
И прошлое, как мячик, не утонет
в волшебной речке под названьем  Стикс.

***

Билет просроченный хранится
в кино, на поезд, на концерт, –
как будто бы привет от принца,
десерт, обещанный в конце.

Но ясно, что кина не будет,
концерт окончен даровой,
затерян праздник среди буден
и рельсы заросли травой.

Но что же делать мне с билетом –
там ряд и место, всё при нём?
Куда пойти с ним этим летом,
отрыв под пеплом и огнём?

Где он пока что не бессилен
перед пустыней вековой?
Быть может, на троллейбус синий
до остановки никакой?

***

Будущее, полное воспоминаний…               
Река уменьшается до ручейка,
до ветерка утихает цунами,
дерево съёживается до сучка.

В сердце трещина – до заплаты,
что не даёт совсем разодрать.
Солнца круг – до кружка от лампы,
что освещает мою тетрадь.

Поезда, что ушли с вокзала –
до плывущей ко мне ладьи...
Жизнь всё резала, отрезала
до любви, до одной любви.

***

Посуда то и дело бьётся,               
часы не ходят, бросив счёт.
Но главное, что сердце бьётся
и ноги ходят всё ещё.

Жизнь вынесла меня за скобки,
но там, за скобками, простор,
где после грубой отбраковки
шедевром прорастает сор.

И льётся песенка простая,
лишь тем звучащая в укор,
кто в жизнь копытами врастает
и отрабатывает корм.

В кормушки впаянные рыла,
вписавшиеся в свой контекст,
не ведают, как легкокрыла
душа, сорвавшаяся с мест.

Жизнь налегке, как божья милость,
где в сердце тайный мавзолей –
любовь, какая вам не снилась,
печаль, что не было светлей.

И я гуляю над обрывом,
храня тебя как амулет,
и шлю стихов своих дары вам,
чтоб их читали много лет.