Деревенское детство моё

       
     Деревня моя раскинулась среди полей в пяти километрах от районного центра. Она вытянулась двумя рядами домов, пересекая дорогу,  ведущую в посёлок. На северо-западе от неё, за полями, за извилистой речкой по имени Кашинка, густой стеной стоял смешанный русский лес. По вечерам солнце скатывалось по небу за его неровную кромку, как будто пряталось на ночлег в его густые ели, укрываясь ветвями. Речка в нашей жизни большой роли не играла, служила больше для отдыха да забавы. С годами она, по непонятным причинам, настолько обмелела, что можно было вброд переходить речку, где хочешь, не считая небольших омутов, которых было немного, и каждый имел своё название. Да и что говорить, это было верховье реки, дальше она становилась немного глубже. Петляя мимо деревень, огибая перелески, бежала речка ещё километров тридцать  в город Кашин, протекала по самому городку и недалеко от него впадала в матушку-Волгу.
      В деревне когда то было восемьдесят домов – для средней полосы России это большая была деревня. Никаких достопримечательностей в ней не было, разве что всеми любимая гора посреди улицы. На этой горе собиралась детвора зимой кататься на лыжах, на санках, просто играть целыми днями. Летом посреди горы на танцевальной площадке  ремонтировали длинные лавочки, обрамлявшие эту площадку   с четырёх сторон, чтобы потом к осени успешно поломать их снова. С разных сторон горы росли два больших, красивых тополя. Кто и когда их посадил, уже не помнили, но всякая новая попытка посадить там сирени, берёзы, рябины заканчивалась неудачей.
      Русская деревня – это особый мир, с раннего детства прорастающий в душах всеми своими травами, деревьями, луговыми цветами, текущий в крови всеми речками, ручейками, что были поблизости. Деревенская детвора, собираясь стайками от мала до велика, денно и нощно обследовала окрестности. Знали каждое дерево, каждый большой камень, каждую канавку, пустырь, пруд, каждое брёвнышко, лежащее у домов, каждую собаку за забором и на улице. Целыми днями болтались мы по деревне и вокруг, делали, что хотели, но в то же время знали много запретов и никогда их не нарушали. Знали, что по усадьбам, за огородами, можно было бегать только по тропинкам, проложенным в густой сенокосной траве, потому что нельзя было топтать эту траву, её потом коса не возьмёт. Знали, что нельзя было подходить к колодцам и самим доставать вёдрами воду, потому что запросто могли туда свалиться. Нельзя было бегать по засеянным колхозным полям, топтать рожь, пшеницу, ячмень, овёс. На речку через эти поля вела всегда одна-единственная тропинка. Мы даже горох воровали на колхозном поле с краешков, озираясь и боясь бригадира, не затаптывая поля, но всё равно таскали, очень уж он был вкусный, и было его много, дома столько не росло.
    Деревню не зря называют малой Родиной, так вольготно и безмятежно чувствовали себя мы в своих краях, всюду были дома, любили эту пядь земли, бежали к ней, возвращаясь из школы.
     В начальной школе учились всё в соседней деревне, за два километра от нашей, первые четыре года. Как мы ползали по просёлочной дороге до  школы и обратно, - это отдельное существование и отдельный мир. Зимой бежали в валенках, тёплых вязаных платках, замотанные поверх пальтишек шерстяными косынками так, чтоб не обморозились, чтобы только глаза смотрели на дорогу. Часто, особенно в феврале, дорогу заметало, не перешагнёшь. Тогда кто-нибудь из сердобольных родителей запрягал лошадку, сажал нас плотно в сани-розвальни, набитые сеном, и подвозил до школы и обратно. В хорошую погоду в школу мы ещё  торопились, а вот на обратном пути исследовали всё, что только попадалось на глаза и под ноги. Через канаву пробирались за ольховыми шишками, ломали прутики, рисовали на снегу, гоняли вдоль дороги твёрдые комья снега, забирались под мосток через ручей, расчищали каток на льду, рыли норы в снеговых отвалах вдоль дороги. При этом горячо спорили, толкались и валялись на снегу, не замечая холода, часто этот снег  и ели.
     До домов доползали уставшие, нагулявшиеся, часто промокшие и, конечно, голодные. У меня бабушка Марья была дома, всегда доставала мне из печки щи, ароматные, томлёные. А ещё каша любая из печки была особенной –с румяной корочкой сверху, рассыпчатая и с топлёным маслицем. И молочко в горшочке было топлёное,   
с вкусной коричневой пеночкой, которую я очень любила.
     Вот такое было интересное, самостоятельное, и, пожалуй, незащищённое раннее детство. Выживали, как умели, как могли, пока были оторваны от дома, а для детей семи - десяти лет два километра огромного, открытого мира, это всё-таки много…