Обыденная человечность

Выше я уже говорил о том, что в таких пограничных жизненных состояниях чудесными могут быть не столько сами обстоятельства, сколько проявления человеческого поведения, да и люди, действующие в них. Ведь то, что люди могут оставаться людьми в любых условиях и не могут поступить иначе — это, безусловно, норма человеческой жизни, но вместе с тем и свидетельство того нравственного закона, который живёт в человеке, делает человека человеком и наглядно показывает Того, Кто призвал его к жизни и образом Которого этот человек является.
Летним днём 1995 г. обвешанный рюкзаками и авоськами я возвращался с семьёй с дачи. Мы ехали не в сильно заполненном вагоне метро от станции «Выхино» по направлению к центру, как вдруг по салону прокатился какой-то тревожный шорох. Хоть никаких слов разобрать в шуме было невозможно, я понял, что «зовут» меня. Пройдя в середину вагона, я увидел агонию пожилого мужчины. По всем признакам это была острая сердечная недостаточность. Пульс не определялся, зрачки расширились, и при мне он сделал последний вздох. В одно мгновение оценив ситуацию, я понял, что шансов на успешную реанимацию без медикаментов и без соответствующей аппаратуры практически никаких, ведь по всем самым благоприятным расчётам «скорая» может появиться не раньше, чем через 40 минут, но к тому моменту содержимое медицинского ящика уже вряд ли чему поможет (как тут не позавидуешь американским пожарным и полицейским, которые оснащены всем необходимым).
Опускать руки я не стал. Обернувшись, увидел двух растерянных молодых парней, которые, не смотря на мой вполне затрапезный вид и то, что у меня на лбу не было надписи «реаниматолог», беспрекословно подчинились моему приказу и уложили умирающего на диван. Показав несколькими движениями, как проводить непрямой массаж сердца, я занялся более трудной работой: искусственным дыханием и контролем состояния кровообращения. Умения парням, конечно, не доставало, и рёбра от чрезмерного их старания иногда похрустывали, но (нельзя же требовать невозможного!) главного мы добились: зрачки сузились, и дедушка даже иногда пытался дышать сам. На ближайшей станции (кажется, это были «Текстильщики») я распорядился вынести больного на перрон — так удобнее ждать прибытия «скорой» — где и продолжили реанимацию. Не отрываясь от своих прямых обязанностей, краем взора я заметил, как приблизился милиционер и, не мешая и не приставая ни к кому, встал рядом. Как подбежала дежурная по станции «Красная Шапочка», по внешнему виду — не москвичка, и так искренне стала упрашивать этого совершенно чужого ей человека, чтобы он не умирал — ну точно, как в фильмах про войну:
— Миленький, ну живи! Миленький, ну дыши!
Мы продолжали свою деятельность, и минут через пятнадцать я увидел, что появился врач, хотя на нём тоже не было никаких знаков отличия. Он заменил двоих моих помощников, и только после этого деликатный милиционер стал выяснять у них подробности случившегося. Минут через пять я почувствовал присутствие третьего врача и, взглянув, узнал в нём своего однокурсника. Как в дальнейшем выяснилось, проезжая мимо, он увидел, что человеку плохо, доехал до следующей станции и вернулся, и это, не смотря на то, что любой рационально мыслящий человек наверняка бы решил, что или без него справятся, или он уже ничему не поможет.
Реанимация продолжалась около часа. К приезду «скорой» жизненных ресурсов уже не осталось. Мы не смогли помочь человеку, — может быть, веры не хватило? Но этот маленький жизненный эпизод в одном месте, не на заказ, собрал вокруг меня столько хороших и по-настоящему добрых людей, что это воспоминание всю жизнь будет согревать мне сердце, ибо пока есть на Земле такие искренние, деликатные и жертвенные люди, то она будет стоять, и свет Божий будет на ней сиять.

31.01.2002