Франсуа Вийон и Жанна Д Арк

сейчас тест на проверке,
если кто-то думает, что цензуры нет, таки её есть.
Надо немного подождать.
Предвижу вопрос - причем здесь Жанна Д`Арк?
Отвечаю: в тот трагический день - 30 мая, когда инквизиция сожгла на костре Спасительницу Франции, Орлеанскую Деву, которую потом через несколько сот лет ВАТИКАН объявит Святой, духовно (воз)родился величайший поэт всех времен и народов - Франсуа Вийон. будем думать, и ничто нам не помешает это сделать, что Душа казнённой Жанны переселилась в его Душу и стала его ангелом-хранителем.

-----Содержание

Часть первая
НОСТАЛЬГИЯ Франсуа Вийона
литературно-историческое исследование
С. 3
Часть вторая
ЛИРИКА
Отрывки
из «Большого прощания, или Книги жизни»
и баллады
С. 29
Часть третья
ИСТИНА ДИТЯ ВРЕМЕНИ
Вийон и Рабле
С. 47
Часть четвёртая
Жизнь и смерть КАРАВАДЖО
Невыразим выразительный
С. 63

Часть первая
НОСТАЛЬГИЯ Франсуа Вийона
литературно-историческое исследование

Данная работа посвящена одному из самых загадочных лириков позднего Средневековья Франсуа Вийону. Сопоставив немногочис-ленные и противоречивые факты биографии поэта и обратившись к его творчеству (в оригинале, а не в переводах!), Лариса Миронова ставит под сомнение укоренившееся мнение, что классик француз-ской поэзии мог быть малообразованным плутом, вором и уголов-ником. Авторский сайт larisamironova.com; страницы «Лариса Ми-ронова» на литературных сайтах Российского СП: Проза. РУ и Стихи. РУ.

Запрещённый Вийон
От жажды умираю над ручьём.
Смеюсь сквозь слёзы и тружусь, играя.
Куда бы ни пошёл, везде мой дом
Чужбина мне — страна моя родная
Я знаю всё, я ничего не знаю.
Мне из людей всего понятней тот,
Кто лебедицу вороном зовёт.
Я сомневаюсь в явном, верю чуду.
Нагой, как червь, пышней я всех господ.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Этот паспорт, удостоверение личности «чужого среди своих» и «своего среди чужих», прочла залпом, залучив по случаю сборник Ильи Эренбурга «Французские тетради» (кстати, именно из расска-за Эренбурга о Модильяни я впервые узнала, что бывают ещё евреи-сефарды родом из Испании со своей интересной судьбой, именно это навело меня на мысль об исследовании судьбы народов Европы в целом через судьбы отдельных личностей), и с этого мо-мента Франсуа Вийон стал для меня своим навсегда. (К сефардам он не имел никакого отношения.) Возникло непреодолимое желание поделиться этим «родством» и с другими людьми, то есть перевести его поэзию на русский. Предвижу вопросы: «Зачем? Ещё один пе-ревод? Их и так уже немало. Самых первоклассных поэтов!»
Да. Всё так. Однако в моём желании перевести Вийона на русский всё же был резон — переводили знатоки — да, хорошо, но не так. Если сравнить тексты оригинала, а они есть, ведь Вийона стали пе-чатать почти одновременно с началом работы типографий во Франции — в 1489 году, причём было сделано за 50 лет было 30 переизданий! Фактически сборник его стихов печатали заново каж-дые полтора года, печатали бы и дальше — спрос был, однако началась другая эпоха, и возникла совершенно иная этика. Для пропаганды Вийон стал уже неактуален.
Потом, в XIX веке, его заново открыли романтики и коммерция. Тогда и была придумана, скорее всего, броская торговая марка — маска поэта-разбойника, совместившего в себе гения и злодея. Это хорошо продавалось, особенно на фоне трагической судьбы автора. Однако у меня возникло подозрение, что в этой истории что-то не совсем так, для чего пришлось в определённой степени освоить язык, на котором писали во Франции XV века – на том уровне, ко-гда непонятные слова можно было расшифровывать.
А сразу стало ясно: современные переводы Вийона грешат и против смысла стихов, кроме того, возникает совершенно иная биография поэта... Обратившись к тексту оригинала на средне-французском языке и сверив его с переводом на современный французский, сде-ланным в XIX веке (а с него, скорее всего, и переводили уже все ав-торы нашего времени), я обнаружила серьёзные расхождения, и не только текстуальные, но и смысловые. Так же перевиралась био-графия поэта, неверно трактовались названия произведений, про-звища. К примеру, названия «Малое» и «Большое» «Завещания» Вийон своим произведениям вообще не давал. Более того, сразу по-сле создания этих стихов он был возмущён тем, что их называют «Завещаниями», хотя из текста было совершенно очевидно, что названия «Малого Завещания» («Lais») и «Большого Завещания» («Testament») следует переводить как «Наказ» и «Книга жизни», так в то время поступали многие поэты, оставляя перед длительной разлукой своим друзьям подробные поэтические послания в форме исповеди или неких актуальных распоряжений. Но дело было не только в этом. Современные переводы грешат и против смысла сти-хов, кроме того, возникает совершенно иная биография поэта.
К примеру, в первых строфах «Большого завещания», которое я в своём переводе всё-таки называю «Книга жизни», лирический герой — это бедняк из вечно нищенствующей семьи, причём переводчики не обращают внимания на то, что у Вийона на самом деле написано о бедности, которая постигла его семью уже в пору его юности, но никак не с раннего детства. Далее, плащ монаха-францисканца, под которым легче увернуться от ударов и скрыть своё лицо (личность), переводчики легко меняют на «бедную хижину», в которой поэт влачит свою несчастную жизнь, а это уже совсем другой колер. Слова «Я роздал всё, что имел, друзьям и остался гол» вообще оставляют без внимания, значит, было всё-таки что раздавать?
Примеры можно множить и множить. Если же внимательнее отне-стись к оригинальному тексту и не впадать в зависимость от ком-мерческой легенды о нищем с раннего детства поэте-разбойнике и при выборе того или иного значения слова ориентироваться на кон-текст оригинала, то получается совсем другой общий смысл и принципиально другая биография.
Конец Второй Столетней войны не самое хорошее время, особенно для поэта. Древняя славная аристократия почти вся перебита за 116 лет непрерывных военных действий, тем более что воевать за Оте-чество не дворянам не позволялось. Кроме того, уже после оконча-ния войны начинается череда странных внезапных смертей (пик этого мора приходится на 1458 год, который уносит «последних из могикан».) Повсюду рыщут шпионы и доносчики, выискивают уце-левших аристократов из родовитых фамилий — их историческое время, увы, закончилось, хотя это ещё и не конец XVIII века, когда французскую аристократию, уже всю подряд, а не только «францу-зов» титульной нации, истребляют на гильотине или отдают на рас-терзание толпе. Набирает силу молодая голодная буржуазия. Ей нужна политическая власть. Дворяне массово отказываются от сво-их титулов, уничтожают гербы своих предков на местах захороне-ния, своих детей отдают на воспитание чужим людям, чаще мона-хам, чтобы спасти их жизни. Такой, очевидно, была судьба рода и Франсуа Вийона. Иначе невозможно объяснить, откуда у бедняка из нищенской семьи эти навязчивые мечты возврата к славному прошлому, тяжкая ностальгия об утраченном, а также обширные познания в самых разнообразных сферах — от античной литерату-ры и Библии до древней и современной ему истории, и многое дру-гое.
   Откуда, наконец, этот высокий поэтический стиль, свидетель-ствующий не только о богатом жизненном опыте и таланте, но и богатой духовной жизни. За всем этим, безусловно, стоит элитар-ное образование и соответствующая среда общения в детстве и юности.
Само имя поэта переводится как «француз», а часто цитируемый стих «Я Франсуа, чему не рад / ждёт петля злодея…» как раз прямо говорит, что именно французам, титульной нации (в отличие от нормандцев, провансальцев, бургундцев), принадлежность к кото-рой уже тогда была проклятьем, приходилось тяжелее всего — космополитическая эпоха наступающего капитализма лютовала с особым неистовством против тех, на ком ранее держалась вся поли-этническая нация. С каким трепетом во Франции XIX века относи-лись к единичным уцелевшим аристократам древних родов можно прочесть в романе Пруста «В поисках утраченного времени», где он описывают графиню Германскую, прямого потомка древнего королевского рода, когда прославляли не за богатство, а за подвиги — эта женщина для окружающих была почти божеством…
В этом контексте понятно, почему так сокрушался молодой Вийон, что на могилах его предков не видно ни гербов и ни скипетров, в то время как вечно нищенствующему юноше более пристало сокру-шаться об отсутствии средств к пропитанию. А вот это поэта как раз и не очень волнует — он даже как бы гордится своим ужасным по-ложением, постоянно выставляя напоказ свою бедность, как знамя честности. Ведь пришло время Жака Кёра — купцов и финансистов, это имя министра финансов стало нарицательным — для обозначе-ния наглых и пронырливых нуворишей, ради прибыли не брезгу-ющих ничем — Франсуа Вийон этому обществу всегда чужой. Время тяжёлых испытаний для послевоенной Франции, однако, не закончилось, год за годом неурожай — засухи летом, зимой моро-зы. Вокруг разорение и смерть, пепелища и истоптанные конями нивы, виселицы на каждом перекрёстке, скорые суды, ловкие пала-чи, но никого это уже не устрашает — много подвигов, но много и предательства. «Пляска смерти» длится весь XV век, хотя Столет-няя война уже закончилась поражением Англии. Французы «голу-бой крови», однако, продолжают бесследно исчезать, и Вийон в от-чаянии риторически вопрошает:
«Где наши все, Владычица Вселенной?»

Произведение «Testament» написано о трагичном — об умерших великих людях, его выдающихся современниках, но и одновремен-но с большой долей иронии и самоиронии, что вообще характерно для Вийона, которого назвать нытиком уж никак не получится. К примеру, в строфе CLX он просит закопать его в церкви Сент-Авуа, что в принципе невозможно, так как церковь эта стоит на столбах.
В балладе «Недоброжелателям Франции» Вийон уже без всякой иронии, даже слишком прямолинейно призывает на помощь «всю великую рать» — античную мифологию, римскую историю, образы Библии, жития святых (правда, от избытка чувств перепутав Марию Египетскую с Марией Магдалиной), чтобы застращать всех тех, кто хочет уничтожить его горячо любимую Родину, ибо «война кончи-лась — битва продолжается».
В 1431 году была сожжена англичанами на костре дева-спасительница Франции Жанна Д`Арк. В тот же год, если принять за точку отсчёта упоминание о тридцатилетии автора в первой строке первой строфы «Testament» (а других сведений о дате его рождения просто нет), духовно родился тот, кого впоследствии назовут Франсуа Вийон, первый поэт Франции также и всех после-дующих эпох. Он, таким образом, духовно родившись в этот страшный для патриотов Франции год – сожжения Жанны (как ведьмы) на костре по решению Инквизиции, подхватил знамя борь-бы на независимость своей Родины.
Однако время Средневековья, с его принудительным аскетизмом, безвозвратно закончилось, и, несмотря на творящиеся вокруг ужа-сы, люди стремятся по возможности веселиться, запретов на раз-влечения больше нет никаких, более того, теперь даже навязывается веселье в перехлёст.
Культ Прекрасной Дамы низложен, её место на пьедестале занимает теперь куртизанка-кабатчица, вообще женщина-веселуха. Разру-шенный мир, тем не менее, возвращается к жизни, такой, как он её теперь понимает. Церковь, боясь окончательно потерять власть над мятущимися душами, денно и нощно отыскивает еретиков, заточает их в подземелья, жжёт на кострах, отправляет на виселицу. Бездум-но веселящаяся «золотая» молодёжь подтрунивает над старичками-рыцарями, уныло доживающими свой век в мрачных строгих зам-ках, модные художники изображают прошлые века как время вар-варства, картины на евангелистские сюжеты теперь пишут настоль-ко фривольно, что помещать их в публичных местах мало кто от-важивается. Сохранить верность идеалам и себе в такой атмосфере — нелёгкий труд.
Официальная версия жития Франсуа Вийона, который первый из поэтов спустился с высоких небес позднего Средневековья на ре-альную землю Возрождения, такова: восьмилетним мальчиков его усыновил капеллан церкви св. Бенуа по имени Гийом Вийон, так как мать ребёнка якобы не могла его прокормить. (Во французском фильме о поэте это обычная рыночная воровка, которую пытала инквизиция за воровство, её отпустили, но куда она девалась потом, никто не знал. Эта легенда могла возникнуть потому, что в своих стихах Франсуа Вийона часто появляется образ матери, найти ко-торую он очень хочет. Однако здесь надо иметь в виду, что образ утерянной Матери - это и образ утраченной Родины.) Прямолиней-ность взглядов Вийона в отношении политической власти (не коро-ля, его-то он как раз чтит!) поражает: в одном из стихов он от имени судимого Александром Македонским разбойника говорит могуще-ственному царю- космополиту: «За что же вором обзывать? / За то, что я сумел собрать / Лишь кучку удальцов, не боле, / когда б имел я флот и рать,/ как ты, сидел бы на престоле».
Однако жизнь продолжалась — суровые мрачные рыцарские замки, разрушенные войной, сменялись пышными дворцами новых хозяев жизни, где был достаток и веселье било ключом. Именно тогда в балладе о поэтическом турнире в Блуа, процитированной в начале, Вийон признаётся:
«Я сомневаюсь в явном, зато верю чуду, / я всеми принят — изгнан отовсюду». Забытый после пятидесятилетнего триумфа, когда гово-рили, что книгопечатание открылось во Франции конкретно для то-го, чтобы печатать книги Вийона, поэт вернулся через полтысячеле-тия к читателям XIX–XX веков уже совсем в ином виде.
Творцы всех времён, думая о будущем, невольно оглядывались на прошлое, в надежде найти там образцы. И дело здесь в неверном понимании взаимоотношений человека и социума — отсюда за-блуждение, что массированный натиск на индивида неизбежно при-водит к исчезновению индивидуальности. В жизни всё обстоит ров-но наоборот: именно в стеснённости жизнью, в её брутальности личность себя и проявляет наилучшим образом.
Гении Возрождения были вскормлены Средневековьем, само же Возрождение с его официальным либерализмом новую личность не воспитало. Более того, в эту эпоху даже потерял «в росте», да, он стал веселее, но и — стал «сильно проще», измельчал по главным направлениям. «Гора» либерализма и сегодня родила лишь «мышь» актуального искусства, о котором всякий скажет: «И я так могу».
Вийон покинул Париж в 1461 году, получив три дня на сборы пе-ред казнью, или, по другой версии — замену повешения изгнанием, и исчез навсегда. Никаких судебных дел против него больше не возбуждалось.
Вийон не просто звезда давно ушедших времён, но и вообще звезда на все времена – этот праздник великолепных ритмов ещё не уда-вался никому с таким блеском...
В 1470-м во Франции стали печатать книги, а в 1489 издали книгу стихов Вийона, (ровно через 500 лет выйдет моя первая книга, при-чем сразу в двух издательствах, общий тираж – больше миллиона, это я просто к слову) и переиздавали великого француза затем вплоть до 1542 года, пока не началась другая культурная эпоха — чопорных, самодовольных буржуа с их неизбывным стремлением к внешнему порядку и стабильности. Тут уже не до поисков смысла жизни…
Новая книга стихов Вийона вышла в издательстве Кустелье только через два века — в 1723 году, никакого шума она не произвела, да и имя самого поэта было уже порядком забыто широкой публикой Франции и Европы, в целом. Другие идеалы, иные кумиры…
Но вот настал XIX век, и аббат Пронсо в 1832 году вновь шумно открывает Вийона. (Тут надо заметить, что имя поэта тогда и вплоть до начала XX века произносилось как Виллон, Мандельш-там тоже перенял эту форму, сейчас же повсеместно принято совре-менное произношение — Вийон, а форма Виллон используется только в акростихе. У Пушкина используется написание Вильон.) Теперь за Вийона берётся и пропаганда на самом высоком уровне. Теофил Готье начинает широкую кампанию по продвижению пер-вой звезды Высокого Средневековья. И тут вдруг все увидели, что Вийон не просто звезда давно ушедших времён, но и вообще звезда на все времена — этот праздник великолепных ритмов ещё не уда-вался никому с таким блеском. Но Готье в подходе к судьбе поэта придерживается уже той версии, которая была создана в XIX веке: Франсуа Вийон — это гений и злодей «в одном флаконе». А по-скольку никаких биографий или иных документальных свидетель-ств жизни поэта, кроме судебных документов (последнее дело от 1461 года) XV век не сохранил, то придумать можно было что угодно. Тем не менее, поэзия Вийона вернулась к читателю XIX ве-ка существенно обновлённой. Из-под спуда актуального вышло на поверхность то вечное, философское, что было невидимо для со-временников поэта под «флёром» яркой злободневности. И что особенно важно — философия Вийона была не умозрительна, она выстрадана, а потому — мудра и справедлива, а значит, она истин-ная. Его «символ веры» — сама жизнь, истина же — это очевид-ность.
В классическую эпоху XVII—XVIII веков с её ориентацией на «вновь открытую античность и презрением к Средневековью и Воз-рождению, как к чистому варварству, появившаяся одинокая книга стихов поэта — особенно важное событие для потомков, ведь её сам издатель Буало, суровый законодатель в искусстве и литературе классицизма и бесспорный авторитет, называет Вийона «предвест-ником и поэтики XVII века, и эпохи Возрождения. И никаких экиво-ков на злодейство вообще! Гениальность в чистом виде. Вот что он пишет об этом: «Неловкий, грубоватый стих тех варварских времён / Впервые выровнял и прояснил Виллон».
Есть также свидетельства о «мэтре Франсуа Виллоне» другого ге-ниального француза — Франсуа Рабле, автора бессмертного рома-на «Гаргантюа и Пантаг- рюэль». В книге 4, главе XIII он пишет, что «Виллон жил в преклонных годах в Пуатевинской обители, пи-сал пьесы на местные сюжеты и ставил их для местной публики на пуатевинском наречии». Сам же Рабле, рождённый в 1494 году, с 1510 года также жил в монастыре, вполне возможно, что они, оба гении, лично встречались и были близко, по-родственному знакомы. Во всяком случае. Рабле преподносит эту информацию не как от-крытие, а как пример, которому следовали. Их возможное родство – тема отдельного исследования, и к этой теме мы ещё вернёмся.
Таким образом, вполне возможно, для современников и для XVII века, в целом, Вийон никуда не исчезал, да и злодеем не был, а был какое-то время, скорее всего, политическим или внутренним эми-грантом, а вот в веке XIX, бурлившем революциями, когда его вновь извлекли для широкой публики, и была придумана, в каче-стве торговой марки, вся эта история с разбоем и злодейством, как буквальное толкование его сюжетов, а реальные документы хорошо подчищены или вовсе изъяты из оборота, иначе никак нельзя объ-яснить, что такая яркая личность, широко издаваемая при жизни его современников, не оставила после себя ни единого докумен-тального свидетельства, кроме стихов, в своей собственной эпохе. Тем более что Вийон жил в особое время — он закрывал великую эпоху — тысячелетнее царство Средневековья, когда после Велико-го переселения народов в III веке новой эры в Европейском латини-зированном чане заваривалась крутая «каша» будущих националь-ных государств: турки, вандалы, вестготы, сарацины, гунны и дру-гие восточные племена смешивались, самоуничтожались или рас-творялись друг в друге, или, как гунны, образовывали мононацио-нальное государство, такое, как Венгрия, к примеру.
Тогда и возникла Великая Франция, самое могущественное фео-дальное государство Средневековой Европы. Понадобилось 116 лет непрерывной войны, да ещё крестьянское восстание, вошедшее в историю под названием Жакерия, чтобы, значительно ослабив кро-вопролитными войнами, поставить и эту страну, вслед за странами Северной Европы и Англией, в первую очередь, на капиталистиче-ские рельсы.
Вийон был пламенным христианином, как и большинство европей-цев того времени. Христианство было той силой, которая сплотила Средневековую Европу в одно целое, молодые народы Европы го-рячо отдались новой вере и даже приняли участие в её сотворчестве, о чём говорит, в том числе, и огромное количество ересей и апо-крифов, возникших тогда во всех христианских европейских стра-нах. Это также наводит на мысль, что христианство было не такой уж новой религией, возможно, население Европы в лице своих предков знало и другие его изводы. Этот феномен отразился и в Средневековой культуре, которая вся состоит из единства и борьбы оппозиций, невозможного сочетания не сочетаемого: прославляют учёность и тут же превозносят «дурака-простака, как кладезь муд-рости», боготворят безумцев, нищих духом. Жизнь и смерть — вполне обратимы. За всем этим стоят какие- то пока не понятые зна-ки. Однако новое время, город особенно, дали бывшим крестьянам личную свободу, которой никогда не знала феодальная деревня, и это не могло не изменить человека.
В XIX—XX веках вновь открытый Вийон открыл нам давно забы-тое старое — так жизнь и искусство поменялись местами. Давно уже нет тех людей, что жили в XV веке, и какой тогда была та жизнь, мы узнаём лишь из картин, написанных пером поэта и художника. Его поэзия и стала реальной жизнью. Сама же она, та жизнь, так сурово обращавшаяся с первым поэтом Франции, а может быть, и всего мира, уже ничего не сможет сказать в своё оправдание, ибо у неё нет адвокатов, равных по силе изобразительности перу Франсуа Вийона. Последнее слово по праву принадлежит ему.
...Язык Вийона, за исключением стихов, написанных на тогдашней французской разбойничьей «фене», или «арго», по природному ритму и энергетике, в частности, гораздо ближе к русскому языку, чем к современному французскому...
Вийон пришёл к русскому читателю в эпоху «сереб ряного века». Первопроходцами переводов были С. Пинус, В. Брюсов, Н. Гуми-лёв и И. Эренбург, издавший первые переводы в 1916 году. Оказа-лось, что язык Вийона, за исключением стихов, написанных на то-гдашней французской разбойничьей «фене», или «арго», по при-родному ритму и энергетике, в частности, гораздо ближе к русско-му языку, чем к современному французскому, что замечали многие переводчики Вийона. Если судить о переводе по степени конгени-альности оригиналу, то поэтическое состязание Мандельштама с Эренбургом представилось бы матчем гроссмейстера с второраз-рядником. Поэт милостью Божьей, Мандельштам скромно отно-сивший самого себя к литераторам средним, исхитрился, оперируя многоударным длиннословным русским языком, полностью сохра-нить силлабику средне-французского стиха, его музыку, короткие вийоновские слова, энергичные, парадоксальные фразы и строки. И он, кстати, переводил очень близко к авторскому тексту. Но, Вийон, воссозданный в «серебряном веке», выглядит всё же несколько су-ховатым. Ну да, это нормальный литературный памятник. Вот наблюдение современного исследователя творчества Вийона Г.К. Косикова, изложенное им в статьях «О литературной судьбе Вийо-на» и «Франсуа Вийон»: «Переводы, подобные “Четверостишию” (“Я — Франсуа, чему не рад. / Увы, ждёт смерть злодея, / И сколько весит этот зад, / Узнает скоро шея”), которое любил повторять Мая-ковский, считаются классическими. Однако здесь прозвучали не только не свойственные Вийону интонации трагической искренно-сти, но и вовсе уж чуждые нотки слезливости...» (Эти недостатки, надеюсь, исправлены в нашем переводе.)
В этом смысле Вийон не только не предвосхищает тех лириков XIX–XX вв., с которыми его так часто сравнивают, но и является их противоположностью. В отличие от них, Вийон совершенно не зна-ет рефлексии, не умеет всматриваться в себя, упиваться и насла-ждаться собственными страданиями, чтобы затем ласкать ими дру-гих; короче, Вийону чужда всякая эстетизация своей собственной личности. Он весь поглощён внешним миром и своими — нелёгкими — отношениями с ним. И это так — уж чего- чего, а слёз по себе, любимому, Вийон никогда не лил.
Смысл рефрена: «Я всеми принят, изгнан отовсюду» — сравним с оригиналом: «Bien recueully, deboutй de chascun», что переводится буквально, как: «Принят хорошо, прогнан каждым». Или, тем бо-лее: «Куда бы ни пошёл, везде мой дом, / Чужбина мне — страна моя родная», родившееся из вийоновского «En mon pays suis en terre loingtaine», то есть, «И моя страна находится в земле отдалён-ной». Откуда это «Я всеми принят, изгнан отовсюду»? И почему его страна — в земле отдалённой? Ведь он же из Франции в то время не выезжал? Похоже, что это говорит о самом себе поэт-трубадур, прибывший из дальних стран, исторический час которого уже про-шёл.
Прочтём же «Балладу поэтического состязания в Блуа» в переводе Ильи Эренбурга до конца:
Я скуп и расточителен во всём. Я жду и ничего не ожидаю.
Я нищ, и я кичусь своим добром. Трещит мороз — я вижу розы мая. Долина слёз мне радостнее рая. Зажгут костёр — и дрожь меня берёт, Мне сердце отогреет только лёд. Запомню шутку я и вдруг забуду, Кому презренье, а кому почёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.
Не вижу я, кто бродит под окном, Но звёзды в небе ясно различаю.    Я ночью бодр, а сплю я только днём. Я по земле с опаскою ступаю,
Не вехам, а туману доверяю. Глухой меня услышит и поймёт. Я знаю, что полыни горше мёд.
Но как понять, где правда, где причуда? А сколько истин? Потерял им счёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду. Не знаю, что длиннее — час иль год, Ручей иль море переходят вброд?  Из рая я уйду, в аду побуду. Отчаянье мне веру придаёт.
Я всеми принят, изгнан отовсюду.

О ком это, узнаете? Что ни фраза, что ни строка — всё о нас, о нашем национальном характере... А эта черта — вечно ждать чего-то далёкого и неясного, не ожидая ничего в ближайшем, сомневаясь в явном и веря чуду, — чья она? Опять же — типичная наша, и ни-сколько не евпейская, в теперешнем смысле.
А вот это:
«Я по земле с опаскою ступаю, / Не вехам, а туману доверяю. / Глу-хой меня услышит и поймёт».
Или вот это: «Не знаю, что длиннее — час иль год, / Ручей иль море переходят вброд?»./ Узнаёте мучения тех, кто уходит в дальние края «за туманом и за запахом росы»? Ради чего? Ради отворения и сотворения нового мира.
Можно было бы скрупулёзно и доказательно, цитируя построчно, показать, что перевод далёк от подстрочника, баллада, написанная как экзерсис на тему предложенной заданием парадоксальной пер-вой строчки, перелопачена, перетасована и перелицована Эренбур-гом. Только вот, в данном случае, нужны ли эти филологические изыски? По-моему, здесь как раз важно, что перед нами не пере- вод, а переложение, написанное «по мотивам», вполне самостоя-тельное произведение, получившее, однако, тот же философский смысл. Но это редкое исключение.
Итак, кто же такой поэт Вийон? Это тот, кто может сказать о себе:

Я знаю летопись далёких лет,
Я знаю, сколько крох в сухой краюхе,
Я знаю, что у принца на обед,
Я знаю — богачи в тепле и в сухе,
Я знаю, что они бывают глухи,
Я знаю — нет им дела до тебя,
Я знаю все затрещины, все плюхи,
Я знаю всё, но только не себя.

Так и что это было?
Обратимся к толкованию псевдонима Франсуа Вийон (Fransois Villon), которым поименован лирический герой стихов, подписаны стихи и именно так назван сборник — первый сборник французской лирики в эпоху Позднего (Высокого) Средневековья, изданный ти-пографским способом в 1489 году, уже после исчезновения автора- носителя этого псевдонима из публичной жизни. Посмотрим снача-ла, что означают сами эти слова — Франсуа Вийон — в переводе с французского и рассмотрим их семантические гнёзда:
Fraicheur — свежий
Franchise — откровенный, искренний, прямодушный
(но и — свободная от налогов зона) Franc — вольный, свободный Frasques — проказы, проступки И всё это:
Франсуа — крестьянин, но и буквально — «настоящий француз»!
А вот второе слово: Ville — город
Vil — презренный           Villain — неслух, безобразник Vilenie — гадость
Vilipender — обличититель, поноситель Villon — почти Вави-лон=ава-вилон=Святой город. Вот и получается, что оба эти рядом стоящие слова на обложке весьма недвусмысленно друг друга дуб-лируют и дополняют.

Итак, мы имеем на выбор:
«Прямодушный  проказник»
«Вольный обличитель»
«Новичок из Святого города (Вавилона)».

А если вспомнить, что за время это было (истощённая Столетней войной Франция на очередном цикле исторического перелома) — ведь это вторая половина XV века!!! — то всё встаёт на свои закон-ные места. Такие стихи могли быть написаны в любом месте земно-го шара — как в конце XV, так и в конце V, а также на стыке XIX—XX веков, но то же самое справедливо и для исторических эпох до Р.Х., кратных числу 5 (в Сократовской Греции, к примеру, в Риме накануне Р.Х.).
Итак, похоже на то, что мы имеем дело с композитным материалом — скорее с очень древним трудом, как первоосновой, возможно, сборником песен трубадуров X века после Р.Х., или даже ещё древ-нее, который обрёл новую жизнь как для читателей XV века, так и для нас, уже под псевдонимом поэта XV века Франсуа Вийона. К тому же, высокий смысл стихов мало вяжется с обрывочными фак-тами биографии некого вора, поэта-гуляки, чтобы поверить, что всё это глубокое обобщение было написано с нуля. (Тут ещё вспомним, что слово «вор» в русском языке созвучно слову «Враль», а второй вариант
настоящей фамилии Вийона — Лож, что совсем уже понятное нам слово — «ложь».) Возможно, путаница в словах и привела к мифу о вольном сочинителе, который превратился в вора; это весьма веро-ятно для X века — эпохи трубадуров, менестрелей, миннезингеров, и это такой же случай, что и авторство грека Платона в произведе-ниях из 30-ти томов под общим названием «Государство» или не-скольких сот томов (некоторые утверждают, что даже более тысячи книг), приписываемых конкретному философу Аристотелю, учени-ку Платона и учителю Александра Македонского.
Разумнее предположить, в качестве одной из версий, что имелось во всех этих случаях некое древнее поэтическое наследие, которое ре-шили «подарить» тогдашней современности те, кто зачем-то, созна-тельно или случайно, укоротил и переписал историю в духе побе-дителей, что обычно и для нашей современности и что было всегда. А может быть, эта история была утрачена естественным образом, хотя сами труды, как наследие прошлых времён, в том или ином виде сохранились. Долго не ломая голову, их стали выдавать за со-чинения современников — так и появились «мифические» герои из совсем не мифических произведений.
Итак, что мы знали о поэте Франсуа Вийоне? Помимо нескольких строк Рабле и замечания Буало, нет в наличии никаких документов, которые бы что-то могли что- то конкретное рассказать об авторе произведений, подписанных именем «Франсуа Вийон»: всё, что из-вестно о его жизни и личности — это, собственно, взято из стихов или судебных документов, в которых зафиксированы некоторые эпизоды жизни некоего Франсуа Вийона. Но эти источники как рас-крывают, так и скрывают облик поэта, ведь правосудие всегда при-страстно, более склонно, в режиме упрощения, приписывать лже-свидетельствам статус реальных фактов, чем доискиваться истины, ведь правосудие интересуется человеком ровно настолько, насколь-ко он вступил в противоречие с законом. Человеческий и творче-ский облик подследственного остаётся нераскрытым. Более того, нередко факты, освещаемые в судебном деле, резко расходятся со схожими событиями, о которых повествуется в стихах Вийона. Ко-му больше верить? Одни считают, что верить надо судебным доку-ментам, другие — поэту и его творчеству. Ведь поэт пишет ис-кренне, иначе Лира умокнет, а вот судебные документы могут быть и часто бывают весьма тенденциозны. И наконец, никто ещё не до-казал со всей строгостью, что поэт Франсуа Вийон и человек, суди-мый за воровство и разбой под тем же именем, одно и то же лицо. Ведь были же и другие Вийоны, раз, по легенде, его усыновил ка-пеллан по фамилии Вийон. В первых строфах «Большого Проща-ния» (в других переводах — «Большого Завещания», а можно пе-ревести в изначальном смысле слова Тестамент» - жизнеописание) Вийон поведал о том, как был вынужден находиться полгода в под-валах дома епископа Тибальда Д`Осиньи. (В других переводах пи-шут, что он содержался в городской тюрьме, что неверно.) Из кон-текста баллад этого цикла следует, что он, скрываясь от преследо-вателей, раздал всё своё имущество, отказался от имени и прошлого и далее жил нищим поэтом (или бродячим артистом, руководителем бродячей труппы, которая ставила на площадях городов его же пьесы.)
В то же время, в биографиях и переводах стихов, вопреки изна-чальному оригинальному тексту на средне- французском языке (со-временные переводчики, скорее всего, пользовались подстрочником или переводом XIX века, где уже есть немало отступлений от под-линника —
«молодость в нищете» заменена на «бедствие и нищету
с рождения», «плащ монаха-францисканца» превращается в «бед-ную хижину» и т. д.) содержатся иные сведения: несчастная любовь, которая заставила Вийона бежать из Парижа, оказывается, следуя судебным бумагам, выдумкой — Вийон скрывался от правосудия за участие в краже. Однако, образ возлюбленной в балладах, и во-обще в герметической поэзии средних веков, а здесь особенно, это не обязательно образ некой дамы, это нередко, и даже гораздо ча-ще, образ Родины; хорошо представляя себе эпоху, в которую жил Вийон, нетрудно понять, что он скрывался от убийц, которые выис-кивали «недобитых» аристократов, участников-героев войны.
...образ возлюблённой в балладах Вийона, а здесь особенно, это не обязательно образ некой дамы, это нередко, и даже гораздо чаще, образ Родины...
Франция выиграла в этой войне, которую вела преимущественно аристократия, но французский феодализм исторически проиграл, и аристократы должны были уступить место под солнцем нуворишам из числа космополитной торговой буржуазии, где тон задавали ан-глийские торговцы шерстью, финансировавшие Столетнюю войну с Францией. Это и объясняет, как поведение Вийона, так и стремление властей оклеветать его.
Считается, что фамилию Вийон носил священник, настоятель церк-ви св. Бенедикта, усыновивший мальчика-сироту. Бурлескный ро-ман под названием «Pet au Deabl», проливающий свет на его сту-денческие годы, до нас не дошёл, как и не дошли пьесы Вийона, о которых упоминает Франсуа Рабле. Тем не менее, условно считая его датой рождения 1431 год по упоминанию в первой строфе «Большого завещания» о своём тридцатилетии в 1461 году, в год написания произведения, можно только удивляться, что у правосу-дия вплоть до 5 июня 1455 года к Вийону вопросов нет, если он та-кой порочный, а ведь ему уже 24! Вполне зрелый возраст, особенно если учесть, что себя он описывает в «Большом прощании» быва-лым человеком, прожившим целую жизнь и познавшим всё. Но вот на него на паперти нападает некий священник Филипп Сермуаз, во-оружённый ножом, рассекает ему губу, безоружный Франсуа, обо-роняясь, бросает в его голову камень и смертельно ранит нападав-шего — это известно по материалам дела.
Причины ссоры не указаны, ясно только, что Вийон не был зачин-щиком драки. Скорее всего, это был киллер. Перед смертью Сер-муаз простил его, возможно, понял, что ошибся и раскаялся, или обознался, однако Вийон, не очень доверяя правосудию, подал прошение о помиловании и тут же скрылся из Парижа. Похоже, ему было что скрывать — свою родословную хотя бы. Помилован он был в 1456 году, и сразу же вернулся в Париж. Но зло свершилось — он засвечен. Похоже на современную ситуацию: начинать ле-гальный сбор документов (компромата) о том или ином (тем более дворянском) лице можно было только в рамках уголовного дела. С этого момента начинается череда подстав — то он участник какого-то бунта, то он оказывается невольным соучастником нескольких ограблений, и опять бежит из Парижа. Однако то, что он не вор и не бандит, говорят его стихи — он, скорее, морализатор, к тому же пламенный патриот
(баллада «Недоброжелателям Франции»), но на него уже идёт охо-та, его родовая тайна, похоже, раскрыта. Не зря же в своей балладе, где он просит прощения у всех поголовно, выделена только одна категория людей, которых он глубоко презирает — стукачи.
Отныне его будут выслеживать, как «красного зверя» — до откры-того истребления аристократии в 1798 году ещё далеко, но выжив-ших в Столетней войне победителей — представителей лучших ари-стократических родов — истребляют всеми доступными способами повсеместно. Об этом баллада «О сеньорах былых времён». Его «завещания», «Большое» и «Малое», как уже указывалось, это, скорее, «прощания» перед дальним путешествием, адресованное друзьям, весьма распространённая в Средневековье поэтическая форма.
...Вийон не был ни взломщиком, ни бандитом, хотя и нуждался в деньгах постоянно...
Совершенно ясно любому мало-мальски вдумчивому читателю, что ни взломщиком, ни бандитом он не был, хотя и нуждался в деньгах постоянно. Маловероятно, чтобы он был постоянным членом шай-ки воров и бандитов, которые наводнили Париж после окончания Столетней войны — защитникам и спасителям Отечества места в мирной жизни не было, феодальные владения были большей частью разорены, крестьяне в результате Жакерии приобрели самостоя-тельность. Вот поэтому вчерашние герои и начали бунтовать про-тив новых порядков, но эти бунты подавали общественному мне-нию, как воровские разбойные вылазки, о чём и рассказано в бал-ладе «Благие советы», где Вийон предлагает «политическим проте-стантам» примириться с новыми порядками и жить дальше «во Христе» — что толку умножать череду повешенных, коль доброде-тель нынче не в почёте, а этот мир — застенок или засада? Впрочем, власть всегда была склонна вносить привкус уголовщины в борьбу с политическими оппонентами: преследовать за политику, только повышать вес и статус гонимого, а вот представить его как уголов-ника — значит уничтожить или свести к минимуму его влияние на массы.
Где жил Вийон во время вынужденных странствий, неизвестно (хотя в стихах есть указание на то, что бежит он из Парижа в Русс-ильон (буквально: Русский город), но не обязательно, что он имел в виду именно этот французский город), зато доподлинно известно, что в период с 1457 по 1460 год Вийон некоторое время находился при дворе герцога-поэта Карла Орлеанского, где и сложил знаменитую «Балладу поэтического состязания в Блуа». Затем он переместился во двор герцога Бургундского, который пожаловал ему огромную сумму — 6 экю. С чего бы это им благоволить к разбойнику и ода-ривать вора-школяра так щедро? Это ведь не славные времена Средневековья, когда аристократы благоволили из любви к искус-ству к бродячим трубадурам и менестрелям. А может, это были со-творцы произведений, которые подписывал Франсуа Вийон? Тогда становится ясно, почему в 30 лет он пишет, как умудренный жизнью старец. Здесь есть над чем подумать. Точно так же Вийон оказыва-ется пленённым епископом Тибальдом Д`Осиньи с мая по октябрь 1461 года в городке Мен, освобождают его по случаю проезда че-рез этот город молодого короля Луи IX.
Но преследования на этом, увы, не заканчиваются, его постоянно обвиняют в соучастии в кражах, последняя такая история закончи-лась приговором к повешению, который, по некоторым версиям, был заменён на 10-летнее изгнание с формулировкой «учитывая дурную жизнь» Вийона. Однако здесь к месту вспомнить, что во Франции, как и в других столицах Европы, было принято изгонять из столиц именно политически опасных личностей, так была из-гнана Наполеоном на многие годы мадам де Сталь и другие литера-торы, так ещё ранее изгонялся из Франции философ Декарт. В по-становлении об изгнании также фигурирует ссылка на «противо-правное поведение».
Да и вся современная жизнь нам даёт немало пищи для размышле-ний на эту тему — как уже говорилось выше, политически опасных лиц власти стремятся представить, как закоренелых уголовников.
8 января 1463 года Франсуа Вийон покинул Париж и больше о нём ничего не известно. К тому времени уже, возможно, сложилась ле-генда о нём — с одной стороны, он вор и разбойник, с другой — чувствительный человек, бредящий утерянным в детстве раем, одержимый мечтой найти того, кто знает или видел своими глазами его мать. К тому же, он испытывает непонятную тягу к некоему та-инственному знанию — ему во что бы то ни стало надо изучить странный иностранный язык, на котором говорят в некоторых та-ких «шайках» … (У нас этот «цветной» жаргон переводят баналь-ной «феней»!)
Но образ матери, ровно как и возлюбленной — это и образ Родины, возможно, поэзия о матери это лирическая мечта получить свиде-тельство из первоисточника о том, какой была Франция до Столет-ней войны или, ещё более экзотично, о стране, из которой пришли трубадуры (по-французски – «искатели», по-русски, те, кто дует в трубу, то есть, бродячие музыканты и поэты, распевающие свои песни? Ведь история трубадуров также была фальсифицирована — они появились в Европе задолго до X века как раз благодаря язы-ческому обряду Священной весны, который очень способствовал заселению новых территорий молодыми людьми и спасал от пере-населения уже обжитые территории. Смысл его в том, что каждую весну часть молодняка (людей и скота) с равнин отправляли навсе-гда на необжитой, поросший густым лесом запад, этот обряд быто-вал ещё задолго до Великого Переселения народов в III веке. Есть все основания полагать, что буйная биография поэта-разбойника была торговой маркой для поэзии Франсуа Вийона, поэзии, кото-рая подкупает подлинностью чувств и предельной искренностью...
Стравинский в своём балете «Весна Священная» уже придерживает-ся иной, современной версии — смысл обряда в том, что самая юная девушка танцует до изнеможения и умирает в танце, тем са-мым принося себя в жертву Весне и будущему урожаю. (Однако до XX века хорошо знали, в чём смысл этого обряда, и откуда прихо-дили первые землепроходцы. Такой же идеей, как Вийон, — найти древнюю прародину — был одержим и Дюма-отец, когда, объявив, что собирается писать роман об античности, вдруг поехал кружить по России и там же пишет роман-мистификацию «Путешествие в Россию», хотя все ожидали, что он поплывёт на корабле вдоль по-бережья Средиземного моря и напишет про Древнюю Грецию и Рим. С похожими идеями в Россию пришёл и Наполеон.) Таким об-разом, есть все основания полагать, что удивительная биография поэта-разбойника была скорее торговой маркой для поэзии Франс-уа Вийона, поэзии, которая подкупает подлинностью чувств и пре-дельной искренностью, что делает её поэзией на все времена. Осо-бенно отчётливо это проявились через 300 с лишним лет, в XIX веке, когда поэзия Вийона пережила своё второе рождение.
XX век и вовсе вообразил его по своему подобию — этакий дисси-дент в стиле Есенина-Бродского-Высоцкого плюс Михаил Круг! Его оболгали точно так же, как Бодлера или Верлена, как оболгали ху-дожников Ван Гога и Модильяни и многих других «неудобных» ге-ниев своих эпох. Скандал хорошо продаётся…
Вийон, как поэт Высокого Средневековья, признаёт традицию ка-нонов, но одновременно и находится в резкой полемике с ней, впи-сывая в стихи всю неповторимость своей личности и судьбы. Это также выдаёт (или даёт основание полагать) наличие в подоснове поэзии Вийона некоего первоисточника — мотивы многих стихи из его наследия можно «прочесть» в любой предшествующей эпохе «времён упадка и перемен».
Канон предписывал в обязательном порядке надевать маски на лица своих героев — таким образом, если стих повествует о разбойнике, то из этого вовсе не следует, что автор сам был разбойником. Это всего лишь посыл для написания моралите. К тому же, средневеко-вая поэзия вообще не знала запретных тем, пародировалось всё, включая самого Христа. Нынешние осквернители храмов и религи-озных святынь просто младенцы по сравнению со своими средневе-ковыми предшественниками. Что у них было на уме на самом деле, никто не знает, но по факту — они приближали новую эру унита-ризма, как могли.
Что касается лирики, то здесь тоже был свой канон — в «дурацких песнях» место неприступной холодной красавицы заступала кабат-чица или проститутка. К биографии поэта это не имело, как прави-ло, никакого отношения. Просто такие были правила поэтической игры. Тем не менее средневековая «дурацкая пародия» не только не вызывала гнева священнослужителей, но и всячески ими поддержи-валась — такими способом церковь подогревала остывающие чув-ства верующих. Так что материал поэзии Вийона целиком и полно-стью принадлежит традиции, выламывается из неё только сама ин-тонация стиха, а шокирующие «скандальные» признания поэта — это всего лишь дань устойчивой форме написания того или иного типа стиха. Но есть и существенные отличия: его пародия не удваи-вает устаревшую традицию, а разрушает, обесценивает её. Если Вийон указывает на первое попавшееся значение слова, то лишь для того, чтобы читатель сам открыл за ним второй и третий смыслы, как это происходит со словом «мать» хотя бы. Да и образ любви в его стихах как-то не очень вяжется с традиционно понимаемыми взаимоотношениями любящих. В этом и состоит новизна творчества Вийона, даже если оно и имело под собой некую фундаментальную литературную основу, оно, тем не менее, самобытно и уникально.
Желание разрушать и парадировать проистекает от резкого несоот-ветствия Слова и Дела в заключительную эпоху, когда жил Вийон — после окончания Столетней войны, когда победители стали жить хуже побеждённых, а герои войны массового умирали непонятными внезапными смертями уже в мирное время. Вийон лишь позирует в одеждах средневековых персонажей, а не является ими по существу, поэтому более чем странно писать биографию поэта, исходя из этих масок-симулякров как свидетельств его биографии.
Он никогда не переходит границ интимности, когда речь идёт о нём самом, внимателен к себе в стихах не более, чем хороший адвокат к своему клиенту (сравнение Мандельштама). Именно поэтому у Вийона в поэзии однозначно доминирует чувство господства над тем, что он и пародирует. Но когда он через эти МАСКИ-симулякры говорит от себя и о себе самом, даже если это случается посреди пародии, что чувствуется безошибочно, — да, это надо разглядеть и расслышать в интонации исповедальности, потому что буквально прямо от себя он никогда и нигде ни слова не скажет. В этом смысле это и есть подлинный герой двух «Прощаний-Наказов» — «Малого» и «Большого». Чтобы выворачивать себя наизнанку перед чужими людьми, надо быть либо слишком само-уверенным, либо наивно доверять всем подряд. Вийон не грешил такими качествами. Эффект присутствия, неподдельности даётся только тому, кто к этому специально не стремится, что получается за счёт таланта, как бы, само собой. Но не заметить этого нельзя, если, конечно, оно есть.

Исторический контекст
Чтобы представить себе состояние Франции в 15 веке, ознакомимся с периодом под названием Столетняя война (1337—1453) — велась между Францией и Англией 116 лет. Три основных вопроса вызы-вали старинную вражду между этими державами: шотландский, французский и фландрский. Англия давно уже вела неудачную вой-ну с Шотландией, которая геройски отстаивала свою независимость. Эта борьба втянула Англию и в войну с Францией, поддерживав-шей Шотландию ещё с конца XIII в. При Эдуарде III шотландский король Давид бежал во Францию: она послала на помощь шот-ландцам войско и снабдила их деньгами. Филипп Валуа торже-ственно заявил, что считает себя обязанным помогать шотландцам. Другая причина неприязни заключалась в том, что английский ко-роль, владея во Франции остатками наследства Элеоноры Аквин-ской, жены Генриха II, заявил притязание и на корону Франции.
Для поддержки шотландцев король французский послал в начале 1335 г. флот к берегам Шотландии, после того как Эдуард отказал-ся принять его посредничество. В 1337 г. Эдуард заявил в парла-мент о своём намерении потребовать французскую корону, 7 ок-тября провозгласил себя владетелем французского королевства, а 1 ноября формально объявил войну Франции.
Третья причина войны — отношение Англии к фландрским горо-дам. Фландрия была естественной союзницей Англии; сюда она ввозила шерсть, а шерстяная торговля имела огромное значение для Англии: все расходы по ведению войны оплачивались налогом на шерсть, Эдуард III получал от него ежегодно до 35 тыс. фунтов стерлингов.
Кроме промышленных интересов, Фландрия была связана с Англи-ей ещё и демократическим духом своих городов, враждовавших с феодалами Франции. Поэтому в начавшихся столкновениях буржу-азная Фландрия приняла сторону Англии. Историю Столетней вой-ны можно разделить на 2 периода: первый — до смерти Карла V (1337—1380), второй — до конца 1453 г.
Первый период. Война с самого начала приняла широкий размах; перевес, видимо, был на стороне Франции. Население Франции зна-чительно превосходило население Англии. Рекрутских наборов не было, не дворяне не допускались к военной службе; исход войны определяло упорство аристократии. Эдуард имел превосходных стрелков из лука, стрелявших вчетверо скорее, чем французы из своих самострелов; его выносливая национальная пехота, воору-жённая короткими мечами, быстро справлялась с блестящими, но тяжёлыми и неповоротливыми французскими рыцарями. Большое значение имел и английский строй войска. Военная тактика Эдуарда сводилась к тому, что главной боевой силой была пехота, а стрел-ков-крестьян защищала знать, которая должна была спешиваться и сражаться в качестве тяжёлой пехоты. Своим успехом английская армия была обязана единодушному действию пехоты и конницы. Во французском войске сказалось пренебрежение пехотой — высо-комерные рыцари презирали крестьян-пехо- тинцев. Вооружены были французские дворяне очень длинными копьями; у англичан было даже огнестрельное оружие. Король Иоанн был взят в плен и привезён в Англию. С Францией было заключено перемирие на два года. По всему западу Франции, тем не менее, бродили вооружён-ные английские шайки, убивая безоружных. Король Иоанн, нахо-дясь в плену, принял 24 марта 1359 г. условия мира, очень тяжкие для Франции и потому отвергнутые народом. В ответ на это Эду-ард запер Иоанна в Лондонской башне и начал открыто грабить Францию. Размер выкупа за Иоанна был определён в 3 млн золо-тых монет, в свою очередь, английский король отказывался от при-тязаний на корону Франции и от Нормандии. Но в условиях мира не был решён старый вопрос о Бретани, и там с конца 1361 г. воз-обновились военные действия. Английские наёмники разбили Карла Блуаского у Орэ (1364), взяли в плен герцога Дюгеклена.
По мирному договору в Геранде (12 апреля 1365 г.) герцогом Бре-танским был признан Иоанн Монфорский, обязавшийся считать французского короля своим сюзереном. В продолжение 5 лет Карл V, преемник Иоанна, усердно готовился к войне. Мирный договор был вскоре нарушен, главным образом вследствие того, что населе-ние Аквитании не хотело мириться с господством англичан и воз-мущалось тяжёлыми налогами. Война была объявлена, но приняла уже иной оборот для Англии. Карл V занял Аббевиль и Понтье. Население областей, уступленных Англии, было освобождено от присяги, данной Эдуарду. Дюгеклен незадолго до того выкупился из плена, и Карл V назначил его коннетаблем Франции. Рядом с ним выдвинулось в это время ещё несколько талантливых полко-водцев. Французы устраивали засады, окопы, то уклонялись от битв, то внезапно поражали англичан; длительная война выработа-ла в армии дисциплину и стойкость, даже рыцарство уступало те-перь своё место наёмной пехоте. Крестьяне вели партизанскую вой-ну, уничтожали или прятали съестные припасы. Поход герцога Ланкастерского в Пикардию и Нижнюю Нормандию окончился полной неудачей. Постепенно ряд городов — Лимож, Монконтур, Сен- Север, Пуатье, Туарс — и сто замков отворили ворота Дю-геклену. Чёрный Принц варварски наказал Лимож, убив 3 000 чел., но вследствие болезни вернулся в Англию. Тяжкой потерей для Ан-глии было взятие французами Ла-Рошели. В 1373 г. почти вся Бре-тань была занята французами. В 1374 г. герцогом Анжуйским было взято ещё 50 крепостей в Гаскони. С 1375 до 1377 г. продолжалось перемирие. В это время умерли Чёрный Принц и Эдуард III. Фран-цузский флот под начальством Иоанна Виеннского наводил ужас на англичан, грабил берега Англии, проник в устье Темзы. Однако всех французских областей Карлу не удалось отнять у англичан. Война в Бретани усилилась с 1378 г.
Второй период (1380–1453). Ричард II, король английский, стара-ясь упрочить свою власть внутри страны, вёл с Францией перего-воры о заключении мира. В 1396 г. он заключил с Францией долго-срочное перемирие и женился на дочери французского короля Карла VI, Изабелле.
В июне 1417 г. Генрих с 40-тысячной армией занял Нижнюю Нор-мандию, а весною 1418 г. двинулся на Руан. Осада города велась мастерски, обдуманно и жестоко. Жители держались с июня 1418 до января 1419 г.; более 50 тыс. умерло от голода: собака стоила в осаждённом городе 150 франков. Вся Нормандия была покорена; жители покидали свою родину. Франция ужаснулась; все требовали примирения враждующих партий для борьбы с Англией. Франция вновь стала готовиться к борьбе. В октябре 1428 г. граф Салисбери приступил к осаде Орлеана.
Положение короля и осаждённых было отчаянное. Тогда и явилась спасительницей Франции Жанна д'Арк. У англичан было 9 000 вои-нов, а город защищали 6 000 жителей, изнемогавших от голода. 4 мая Жанна подошла с королевскими войсками к городу, взяла фор-ты и освободила Орлеан. Благодаря ей французы покорили Бо-жанси, а при Пате разбили английского главнокомандующего Тальбота. 11 июля Жанна взяла Труа; 17-го июля Карл короновал-ся в Реймсе. После этого Северная Франция стала переходить на сторону Карла.
Восемь месяцев прошло в стычках с англичанами; при Компьене Жанна была взята в плен. После её сожжения (30 мая 1431 г.) англичане сначала удачно вели войну. 17 декабря Генрих VI был ко-ронован в Париже. Но в Реймс англичанам пройти не удалось. Па-риж также был потерян для Англии. 21 сентября 1435 г. был под-писан в Аррасе мирный договор между Карлом VII и герцогом Бургундским, прекративший междоусобную войну во Франции.
Весною 1436 г. начались решительные действия против англичан. Судьба Нормандии была решена после страшного поражения ан-гличан при Форминьи, где было убито около 4 тыс. англичан и все-го 12 французов. Рассчитывая на враждебное французам настрое-ние жителей Гиени, Тальбот решил восстановить английское влады-чество и вступил в Бордо 23 октября 1452 г., но 17 июля 1453 г. при Кастильоне его армия была разбита, и сам он был убит. Бордо был возвращён французам. Этим и закончилась Столетняя война.
Казнь Жанны д'Арк 30 мая 1431 г. Миниатюра XV века.
У англичан остался во Франции только Кале, которым они владели ещё 100 лет. Однако феодализм во Франции был истощён уже до основания. Страна испытала страшные потрясения, была совер-шенно разорена. Рыцарство и дворянство в массовом порядке были выбиты и фактически утратили былую силу. Выиграла больше все-го королевская власть, так как нарождающаяся буржуазия пока ещё была разрознена и не сумела организоваться в единую политиче-скую силу. Сохранив свою независимость после 116 лет отчаянной борьбы, Франция сплотилась, территория её объединилась. Война вызвала усиленную деятельность городов, утвердила во Франции существование постоянного войска и постоянной подати. В Англии война способствовала развитию английской конституции. С этого времени Англия становится морской державой, оставив навсегда планы о континентальных войнах. Столетняя война создала в Ан-глии класс профессиональных солдат, деморализовала влиятельную часть народа и наполнила страну военными авантюристами. Геро-дотом Столетней войны был Фруассар, изобразивший эту войну с точки зрения рыцаря- космополита.
Жакерия также нанесла тяжкий удар по французской аристократии. Это была настоящая крестьянская война, начавшаяся внутри Фран-ции в 1358 г. Дворяне звали своих крестьян, в насмешку, «Jacques bon homme» («Жак-простак»); отсюда имя, данное восстанию. Непосредственным поводом к восстанию были разорения, которые произвёл наваррский король Карл. Крестьяне, жестоко угнетаемые дворянами, бросились на своих мучителей с вилами, обратили сот-ни замков в развалины, нещадно избивали дворян, насиловали их жён и дочерей. Истощённой аристократии предстояло, однако, воевать ещё целый век и победить. Таков был запас прочности фран-цузского феодализма.

Франсуа Вийон

ЛИРИКА
Отрывки из «Большого прощания, или Книги жизни»,
баллады и катрены
Перевод и комментарии Ларисы Мироновой
 
Что я француз, совсем не рад сейчас,
Рождён в Париже, близ Понтуаз,
И какой вес имею,
Узнает скоро шея.

Комментарий.
Здесь Вийон обыгрывает звучание своего имени Fran;ois с фонети-чески совпадающим словом Fran;ais (француз).  Французами тогда называли только жителей «сердца» Парижа — Иль-де-Франс в про-тивоположность нормандцам, бургундцам и др. Отсюда уточнение места рождения. Понтуаз — местечко под Парижем, символ любого пригорода. В катрене, таким образом, перевёрнута иерархия отно-шений между центром и периферией, что символизирует также об-ращение иерархии в социуме — французы, столичная публика, были титульной нацией, именно они в то время подвергались наибольшим гонениям.