Цветок

Приди, моя любовь! Но осторожно!
И не говори громко. Сегодня,
Рано, при первом дыхании утра расцвела
(Ты знаешь?) наша желтая роза. Еще вчера,
Когда уходило солнце, она, будучи робким бутоном, позволяла укачивать себя
Убаюкивающему вечернему ветру. А сейчас она
Уже цветет чистою красотою. Знаешь ли ты, что ей надо от нас?
Чтобы мы почтительно восхищались ею, чтобы в ее присутствии становились
Такими же простыми и скромными, такими же доверчивыми и счастливыми,
Как она. Приходи, мы насладимся ее видом, а затем я
Доверительно расскажу тебе о том, что говорит цветок
Человеку. Если мир для тебя стал слишком
Пустым и слишком
Суровым, вспомни о цветке,
Как он рождается и как он живет; и тогда тебе
Не надо будет искать более благородного утешения. Как одиноко в себе
Несет он, растение, свою
Хрупкую тайну и медленно зреет для своей
Самоотверженной доли,
Беспомощно подверженный непостоянной или даже суровой погоде,
Доверяясь тайком лишь самому себе и Богу.
Он спокоен и молчалив;
Покорившись судьбе и все же одолевая ее изнутри;
Подготавливая драгоценный дар и сам заранее готовый к неблагодарности мира.
Затем появляется бутон,
Как живое обещание красоты, как увлекательное будущее еще невидимого цветка. Он
Снисходителен к себе, будто знает, что все верное приходит само
И в нужное время, что нельзя ускорять тайный ход
Жизни; как будто ему хочется научить нас, ворчливых,
Нетерпеливых
Людей, этой нежной и спокойной мудрости. И вот цветок цветет!
Мы находим его после прохладной ночи напившимся росы
И погруженным в мечты.
С чистосердечием младенца смотрит на нас он,
Совсем открытый и все же — весь в себе, такой
Щедрый и непосредственный, прелестнейшее и чистейшее создание в мире. Ничего
От тщеславия, ничего от пышности. Он лишь то, чем он является; а то, чем он
Является, это действительно и целиком он. Он
Счастлив, ибо ему не надо чего-то хотеть: ведь он
Достиг высшей точки своего существования,
Он переживает
Теперь собственный апофеоз.
Поэтому его любит все, что тут живет
И что способно к восприятию. Ему улыбались феи, когда он
Был еще бутоном; и эльфы заранее радовались
Красивой чашечке. Он греется на солнце; и солнце радуется
Своему собственному земному зеркалу. Ему поют
Птицы, громкие — безмолвному, как будто они поют
О нем или от его имени.  Затем приходят люди
И  восхищаются тихим чудом будней.
Они смотрят в открытую душу растения и вдыхают его блаженное благоухание,
Которое они называют «ароматом».
Они прислушиваются к тихой молитве природы — этому красноречивому молчанию,
Этой радости и наслаждению, этому посланному в мир безмолвному дифирамбу —
И их сердце начинает исцеляться.
Каждому жертвует цветок свой дар; и то,
Что он дарит, имеет свой особый вид. Это как зов,
Обращенный к еще не влюбленному; как утешение
Несчастливо любящему; как гимн для счастливого; как напоминание жестокосердому;
Как предостережение
Заносчивому; как упрек
Пустому рационалисту. А мечтатель, чья душа создана из такой же
Нежной материи,
Что и погруженный в мечты цветок,
Видит и слышит все,
Что предназначено другим, и черпает из этой прелестной мечты мира наслаждение,
Смешанное с печалью…
Да, с печалью.
Ибо прекрасное мгновение кратко, ах, как кратко!
А кружащий ветер уже ждет опадающих листьев цветка…Приди, моя любовь!
Мы еще посмотрим и насладимся. Ведь наша роза будет еще
Цвести, и благоухать,
И безмолвствовать для нас.
Играли в фанты.
Две красивые дамы
Бросили жребий. Одна вынула из старого цилиндра мой
Брелок —
Маленькую золотую головку коровы.
«Произнести хвалебную речь», — потребовала она. «Корове!» —
Вскричала вторая. — «Две минуты на подготовку, соберитесь!..» И вот я
Прижат к стене! Что тут можно сказать?! Но внезапно на душе у меня
Сало серьезно; почти благоговейно, немного печально…
Затем оно пришло. «Когда я думаю о той, которую мы все так легко забываем,
То вижу ее вызывающий настоящее почтение образ, так, как я видел ее однажды
Высоко в горах.
Огромная, как первобытный бык, и спокойная, как сами горы, она стояла там,
На холме, среди покрытого цветами альпийского луга, —
Единственное живое существо во всей округе. Не было ни дуновения;
Не раздавалось ни единого звука;
Лишь полуденное солнце сжигало все вокруг.
Божественное великолепие повсюду, светящаяся глушь
И одиночество, отрешенная забывчивость, когда исчезает
Время и начинает
Свою безмолвную речь вечность… Большими мечтательными глазами
Она смотрела вдаль, преданно и немного печально,
Покорная судьбе и все же со скрытым вопрошающим упреком. Она смотрела на эти
Величавые пространства;
И величавое наслаждение струилось из ее глаз. Это было почти счастье;
Но едва нарушенное.Была ли это
Мягкая грусть? Была ли это
Торжественная серьезность? Будто она была старой,
Древней, как эти горные зубцы; будто она знала
Так много,
Возможно,
Самое существенное в жизни; будто несла ношу и делала это
С охотой; будто тайно
Страдала,
Возможно, за других, возможно, как жертва, и делала это
С достоинством… И все же это
Был поток несказанного блаженства, невинного сладострастия,
Доброжелательной
Интимности, который светился навстречу мне.
Странно, чудесно, молитвенно стало у меня на душе.
Теперь я знал…
Этот глаз
Был материнским и святым.Мечтала ли она?
Возможно, размышляла? Откуда мне знать… Но с тех пор меня
Не покидает чувство,
Что я мог бы понять индуса,
Который воспринимает дух коровы
И поклоняется ему.
Каждая мать носит дитя и страдает. Каждая мать
Кормит грудью своего малыша.
Это существо — кормит своим молоком и чужих, всех нас
С молчаливой добротой, с преданным, спокойным терпением.
Вся его жизнь — самоотречение,
Вечное ношение,
Вечное жертвование, вечное кормление
Своим молоком. Щедрость как профессия. Жертвенность
Как образ жизни. И так же — в смерти.
Проходят тысячелетия. Приходят в мир и уходят поколения.
Поднимаются и рушатся большие империи.
Она остается, она не уходит, эта мечтательная кормилица мира, чьим молоком
Вскармливаются целые народы; немая носительница мировой
Истории; материнское древнее лоно человеческой культуры. Так верна
Природе — и поэтому могуча и счастлива. Так верна
Человеку — и потому эксплуатируема им и оставляема в небрежении
И забвении.
Самодовольно и безразлично принимаем
Мы ее дары и сердимся, если их не хватает;
Отделенные от нее законами рынка; так мелочно и ворчливо потребляя
Обезличенное, абстрактно-общее молоко большого города; без живого,
Сердечного отношения к матери-земле, к матери-корове».
Смущенно выслушали мой неожиданный дифирамб.
Мы, робкие молчальники,
Порою бываем бестактными…
Но затем все пошло по-прежнему, и мы занимались
Пустяками
До поздней ночи.

Подсобн лит-ра И.Ильин " Я вглядываюсь в жизнь"